Однажды утром, на рассвете, после бессонной ночи бывший монах утратил веру. Это пришло к нему внезапно, как откровение. Лоренсо увидел пелену сплошного тумана, в котором он до сих пор жил, осознал его причину, суетность, искусственность и тщетность. Он моментально провел грань между мифом и здравыми речами. Он уверовал в то, что человек идет из ниоткуда в никуда и что его судьба, его достоинство и сила всецело зависят от того, что он способен понять и совершить за этот короткий промежуток пути, а не в блистательной, но призрачной и обманчивой перспективе вечной жизни.

Следовательно, надо было действовать на этом свете. Думать не о спасении своей души, а о счастье.

Начиная с октября Касамарес, чей французский язык стремительно улучшался, в то время как зловещая тень террора, необходимость которого вначале казалась ему неизбежной, нависла над всей страной, начал посылать в газеты статьи, подписывая их El Campesino[18] либо El Murciano[19], а также Раскаявшийся Инквизитор. Чаще всего он выдавал себя в них за бедного испанского крестьянина, мечтавшего о революции в своей темной угнетенной стране. Иногда, когда Лоренсо подписывался как бывший инквизитор, он вдавался в религиозные и теологические рассуждения, мастером которых являлся, и ловко, со знанием дела развенчивал всевозможные верования.

В декабре бывший монах даже отважился взять слово в клубе монахов-францисканцев и принялся убедительно говорить о вещах, которые хорошо знал: о жалкой испанской монархии, о колониальной империи, которой не было никаких оправданий, уже готовой рассыпаться в прах, о неудержимом обнищании испанцев и зверских методах инквизиции, не упоминая при этом, что он самолично их ужесточил.

Слова Лоренсо встретили бурное одобрение. Тремя днями позже он снова выступал, на сей раз вещая о завоеванных и порабощенных народах, вынужденных принимать христианскую веру под угрозой бомбард. Оказавшийся в клубе Фуше обратил на оратора внимание и предложил ему снова встретиться. Лоренсо рассказал ему о своей жизни, сообщил, кто он такой и каким образом, благодаря недавним потрясениям, несколько месяцев тому назад почувствовал себя новым человеком, готовым служить революции и способствовать движению мира вперед. Испанец заявил, что его изгнали из инквизиции (то было очко в его пользу), но не сказал, почему это случилось. Он лишь упомянул о чрезвычайно глубоких и неразрешимых разногласиях с руководством Конгрегации в защиту вероучения. Все поздравили его с этим разрывом.

Фуше, которому понравился беглый монах, посоветовал ему соблюдать осторожность, что позволило Лоренсо спокойно пережить первые месяцы 1794 года, самые тяжелые и опасные за всё время террора. Подобно многим другим, в период с января по июль, он старался не привлекать к себе внимания, ездил в провинцию и даже поступил добровольцем в роту гренадеров, три месяца сражался в Лотарингии, был ранен в руку и вернулся в Париж в крытой повозке.

Касамарес почти выздоровел, когда началась война с Испанией, вышел из больницы с республиканской охранной грамотой и затаился, не подавая признаков жизни. Он не собирался участвовать в этой войне, даже на расстоянии.

Фуше подыскал испанцу скромную, но с постоянной оплатой должность секретаря в Министерстве иностранных дел. Лоренсо ушел из ресторана (несколько лет спустя ему довелось бывать там в качестве клиента) и незаметно благополучно пережил период расправ над Дантоном, а затем Робеспьером и их соратниками. Он не успел за год парижской жизни сойтись с этими людьми, и о нем даже не вспомнили.

Касамарес познакомился с аббатом Грегуаром, работавшим над проектом закона, благодаря которому впервые в мировой истории должна была произойти отмена рабства, правда, ненадолго, ибо Бонапарт вскоре восстановил его. Двое мужчин, которых сближало религиозное образование, почувствовали друг к другу симпатию. Аббат Грегуар был поклонником Бартоломе лас Касаса, того самого андалусского доминиканца, который дерзнул с самого начала завоевания Нового Света встать на защиту индейцев. Священник трудился над «Похвальным словом» этому человеку. Лоренсо, одобрявший деятельность своего земляка, подробно рассказал французу об особенностях испанских доминиканцев.

В эпоху Директории бывший монах постепенно приблизился к истинной власти. Он всё еще говорил по-французски с испанским акцентом, но правильно писал. Лоренсо даже нанял репетиторов, молодых студентов, которые помогли ему освоить тонкости грамматики. Он переписывал целые страницы из книг Дидро и Руссо. В трудные времена — они не обошли его стороной, как в 1794 году, — Касамарес давал уроки испанского языка, переводил плутовские романы и пьесы Лопе де Вега, которым придавал революционный пафос и стиль.

В эпоху Директории он продолжал яростно отстаивать в газетах революционные идеи, несмотря на крах сторонников крайних мер. Лоренсо утверждал, что революции были свойственны досадные перегибы, но что не следует, под предлогом ошибок и честолюбивых устремлений некоторых вождей, отвергать нерушимые принципы, которым вскоре, уже завтра, суждено сделать народы счастливыми. Надо было только признать, что чрезвычайные обстоятельства требуют крайних мер и что принцип доверия, оказанного народу, одному лишь народу, сколь бы превосходным он ни был, также чреват опасностями.

Лоренсо с радостью узнал, что после бесплодной войны Франция и Испания подписали мирный договор.

Фуше рекомендовал испанца Баррасу, одному из организаторов государственного переворота 18 брюмера, проложившего Наполеону Бонапарту дорогу к абсолютной власти. У Лоренсо произошла короткая встреча с Первым консулом, осведомленным о его инквизиторском прошлом, и тот приказал принять его на службу в качестве «советника по монашеским орденам» во время переговоров, завершившихся конкордатом. Лоренсо также довелось мельком встретиться с римским папой, который сказал ему всего несколько слов. Испанец не стал напоминать, что он был членом испанской Конгрегации в защиту вероучения, но папа, по-видимому, об этом знал.

В то же самое время Лоренсо, следуя советам Барраса, полагавшего, что одна из главных ошибок Робеспьера состояла в том, что он был холостяком, женился на дочери некоего буржуа из Реймса, торговца тканям и и поставщика гетр для полевой пехоты. Белокурая, слегка бесцветная, но любезная невеста с неровными зубами принесла испанцу весьма недурное приданое и научила его хорошим манерам. Баррас не сказал ему, что эта женщина была его любовницей, как и десятки других. Лоренсо предполагал это, но не придавал этому значения.

Он поселился вместе с новобрачной в квартире неподалеку от Тюильри и нанял трех слуг. Касамарес, умевший скрывать свою жажду власти под внешней мягкостью и даже добродушием, начал устраивать приемы, завел друзей и снискал репутацию блестящего, образованного, приветливого, но при этом резкого и временами язвительного, бедного испанского парня с трудной судьбой, сумевшего выбиться в люди, стать новым человеком и завоевать так называемое «завидное положение».

Таким образом, на протяжении первых лет царствования Наполеона бывший монах упрочил свою репутацию; он работал как вол и успешно справился с двумя щекотливыми миссиями в Ватикане, благодаря чему удостоился личных письменных поздравлений самого императора.

С помощью одного тулузского торговца испанцу удавалось посылать деньги родным в Мурсию, тщательно скрывая при этом свой адрес. Чаще всего он называл себя Лораном.

Когда в 1808 году начались испанские осложнения, которым суждено было привести к встрече в Байонне и коронации Жозефа, к Касамаресу неоднократно обращались за советом. Поначалу, в 1795–1796 годах, по окончании войны с Францией, он мечтал, чтобы Испания стала братской республикой последней, власть в которой после выборов, естественно, принадлежала бы ilustrados. В то же время Лоренсо ясно видел препятствия на пути этой неожиданной и искусственной республики в древней и по-прежнему невежественной стране. Поэтому он убедил себя в том, что Испании, подобно другим европейским странам, следует оставаться, по крайней мере в ближайшем будущем, монархией. Бывший монах убрал свои республиканские идеалы в долгий ящик, в то же время оставаясь искренне преданным им в глубине души.