— Благодарю от имени апостола, — произнес Лоренсо.

Слуги опустили бархат и закрыли ларец, в то время как Бильбатуа и его жена показывали дорогу в столовую. Комнату освещала великолепная огромная голландская люстра из сияющей бронзы, на двадцать свечей. Начищенные до блеска серебряные чаши и кувшины для воды, стоявшие на предметах обстановки, отражали свет.

Мария-Изабелла разместила гостей вокруг стола, и они некоторое время стояли, пока доминиканец, как подобает, читал молитву перед едой.

После этого все перекрестились и сели — Лоренсо по правую руку от Марии-Изабеллы, Гойя — по левую, и ужин начался с бутылки старого портвейна. Бильбатуа рассказал, что он кладет бочку отменного портвейна в трюмы некоторых своих кораблей, исключительно для того, чтобы вино дважды или трижды совершило кругосветное путешествие. Постоянное движение судна, дескать, улучшало его вкус и усиливало аромат.

Все подняли бокалы, вдохнули запах вина и выпили за реставрацию церкви святого Фомы. Это было безопасно. Всё дышало благовоспитанностью, учтивостью, едва ли не наслаждением от общения. Брат Лоренсо, в то время как слуги приносили маслины, ветчину, соленую рыбу, миндаль, а также кое-какие экзотические диковины, первым заговорил об Инес.

— Полагаю, — промолвил он, — что вы беспокоитесь о вашей дочери и ждете от нее вестей.

— О да, конечно, — сказала Мария-Изабелла. — Мы думаем только о ней. Наша дочь, можно сказать, никогда не покидала этого дома. Она всегда жила с нами. И у нас до сих пор нет никаких известий.

— Вы ее видели? — спросил Томас.

— Да, несколько раз.

— Как она? — спросила мать. — Чем она занимается?

— У нее всё очень хорошо, — ответил монах, торопливо отхлебнув портвейна. — Девушка спокойна, пребывает в добром здравии и шлет вам всю свою любовь. Она часто говорит о своей семье.

— В чем дело? — спросил Альваро. — Что она сделала? Мы все задаемся этим вопросом!

— Да, — подхватила мать. — Мы не понимаем, что ей ставят в упрек. Нас никто об этом не известил. Когда мы можем надеяться ее увидеть?

— Не могу сказать точно. Ей придется сначала подвергнуться суду.

За столом на миг воцарилась тишина. Казалось, даже слуги затаили дыхание. Бильбатуа спросил у доминиканца:

— Суду? Почему суду? В связи с чем?

— В связи с тем, в чем она призналась, — спокойно ответил Лоренсо.

Тишина стала еще более напряженной, осязаемой. По знаку Томаса слуги ушли на цыпочках. Они закрыли за собой двери.

— В чем она призналась? — спросила мать.

— Вы не догадываетесь?

— Нет.

— Ни у кого здесь нет ни малейшего понятия, — сказал Томас. — Мы уже ломали над этим голову.

Лоренсо ненадолго задумался, прежде чем сказать:

— Она призналась в том, что тайно совершает еврейские ритуалы.

Все переглянулись с крайним изумлением, а затем мать заявила:

— Этого не может быть.

— Почему?

— Этого не может быть. Еврейские ритуалы? Инес? Мы же старинный христианский род!

Лоренсо, словно предвкушавший все эти вопросы, все эти реакции и возражения, повернулся к Томасу и сказал:

— Не бойтесь меня поправить, если я ошибаюсь, но братья, ведающие нашими архивами, рассказали мне, что прадед вашей бабки, которого еще не звали Бильбатуа, переменил веру, обратившись из иудаизма в христианство, когда он уехал из Амстердама со всей своей семьей, чтобы поселиться в Испании. Это случилось, если память мне не изменяет, во времена правления Филиппа IV, в 1634 году. Стало быть, в вашем роду есть предок-еврей.

Все онемели от удивления, в то время как Лоренсо спросил у Томаса, поднося ко рту оливку.

— Это правда или ложь?

— Думаю, правда, — глухо ответил Томас. — Я что-то такое слышал. Но я полагал, что один знаю об этом.

— Вы не один, так как ваша дочь призналась.

— В чем именно она призналась?

— В том, что продолжает совершать еврейские ритуалы, которые, как вам известно, запрещены. В том, что совершает их тайно. Полагаю, она слышала о своих очень давних корнях.

— От кого?

— Она не сказала. Это один из моментов, который суд попытается выяснить. Не исключено, что изъян у нее в крови. С самого рождения.

— О каких еще ритуалах идет речь? — внезапно осведомилась Мария-Изабелла. — Я слышу об этом впервые.

Она спросила, обращаясь к мужу:

— Это было с твоей или моей стороны?

— С моей, — ответил Томас.

— И наша дочь якобы в курсе?

— По-видимому, да, — сказал Лоренсо.

— Инес, дескать, была, — продолжала мать, разволновавшись, — в курсе чего-то, что якобы произошло в нашем роду более века тому назад, о чем я сама не подозревала? И она никогда со мной об этом не говорила? Полноте, этого не может быть!

— Может, и так, сударыня, Случай вашей дочери — не единственная странность, в которой нам приходится разбираться. Что касается Инес, я досконально изучил это дело. Допрос проводился по правилам. Однако не все детали ясны. Повторяю: нельзя утверждать наверняка, что ей известно об обращении вашего предка. Вероятно, она встретила человека, оказавшего на нее влияние, и переменила веру.

— Обратилась в иудаизм?

— Нам доводилось видеть еще более удивительные вещи. Поэтому мы должны провести судебный процесс, который последует за расследованием и решит судьбу вашей дочери. Повторяю еще раз то, что уже говорил: она призналась, что совершает еврейские ритуалы, не ест свинину и так далее.

— Но Инес не любит свинину! — вскричал Анхель. — Она никогда ее не ест!

— Это то, что она говорила вам и своим друзьям. Ясно, что она лгала.

— Да где же она узнала эти самые ритуалы? — недоумевал Бильбатуа. — Кто ее им научил, кто якобы отвратил ее от нашей веры? Ведь жена вам сказала: она никуда отсюда не отлучалась!

— У вас огромный дом, он открыт для всех, в нем работают десятки людей и каждый день бывают иностранцы. Здесь гуляет зараза со всего света.

— Моя дочь, — прибавил Томас, — не могла признаться в чем-то, чего она не знает.

Лоренсо согласился с ним в этом. Очевидно, она что-то знала. Трудно поверить, чтобы знания и тяга к запрещенным ритуалам передавались по наследству, от далеких предков. Столь давнее родство, насколько известно, не отражается на верованиях.

— В силу всех этих причин, — прибавил он, — мы должны продолжать искать сообщников. Скорее всего не обнаружится ничего серьезного, но поставьте себя на наше место. Бог не простит нам, если мы не пойдем по следу, который, если повезет, наперника позволит выявить целую подпольную сеть врагов поры.

Альваро внезапно перегнулся через стол и спросил у Лоренсо:

— Мою сестру пытали во время допросов?

— Естественно, — тут же ответил монах, — как и всех подозреваемых.

На сей раз стол окутала завеса страха. Только что сказанное слово оживило в памяти мрачные истории былых времен. «Пытка» — слово, которое произносится не иначе как шепотом. Мария-Изабелла схватила салфетку, порывисто смяла ее и спросила у Лоренсо:

— Вы мучили мою дочь?

Анхель протянул руку, как бы успокаивая мать, казалось, готовую лишиться чувств, в то время как доминиканец поправил ее:

— Ее подвергли допросу с пристрастием. Только один раз. Обыкновенному допросу с пристрастием.

Это означало, что при допросе Инес ограничились методами, которые не могут привести к смерти, вызвать большую потерю крови или перлом одной из конечностей. Гойя, которому было не по себе, с тех пор как он оказался за этим столом, попросил кое-что уточнить. О чем шла речь? О дыбе? Испанском сапоге? О четвертовании?

— О простом подвешивании, — ответил Лоренсо. — Это продолжалось всего несколько минут. Признание было получено очень быстро.

В некоторых случаях слишком продолжительное подвешивание способно привести к остановке дыхания подозреваемого и повлечь за собой смерть от удушья. В давних архивных материалах встречались подобные примеры, о которых Лоренсо было известно. Он не стал об этом упоминать.