— Если тебе нужно еще — получишь. Я когда-нибудь отказывал? Сколько тебе еще нужно? Штука? Полторы?
— Это не разговор. И не бабки.
— Не разговор? Тебе что же, уже полторы штуки не бабки?
— Не бабки. По сравнению с тем, что есть у вас.
— Как ты заговорил. Значит, тебе нужно столько, сколько у меня? Я правильно понял?
— Столько мне не нужно. Отдайте по справедливости.
— Разъясни, что ты считаешь справедливостью?
— По справедливости — расплатитесь рыжьем.
— Так, так, так. Золотишка захотелось. Куда оно тебе, Леш? Может, объяснишь?
— Это мое дело. Применение найду.
— И сколько ты хочешь?
— Много мне не надо. Кило.
Шеф протянул руку ко рту. Хороший признак, когда он начинает грызть ногти.
— Кило. Разговор действительно серьезный. Только одного я в толк не возьму — почему тебе весь мой «товар» не забрать? Там ведь даже больше?
— Мне лишнего не нужно. Вашего — особенно. Вы мне все-таки помогли, на ноги поставили.
— Ну да. Все-таки, значит, я тебе помог.
— Шеф. Не будем качать права. Я тоже кое-что сделал.
— Ладно, Леш. Я правильно понимаю — я тебе кило рыжья, а ты мне «товар»?
— Да, Шеф. Если… Если это кило вы мне дадите, то если захотите, все снова останется, как было.
— Подробней не расшифруешь?
— Расшифрую. Собакой буду для вас. Все буду делать. Вы ж сами знаете — разлучаться нам с вами нельзя. Все-таки кругляшки я вам штампую, никто другой.
— Из чего ты их штампуешь, ты забыл?
— Не забыл. Но и я в этом деле не последняя пешка.
Шеф молчит. Он, Алексей, никогда не поймет, что скрывается за этим молчанием. Сколько ни вглядывайся, не поймет. Вот Шеф вздохнул:
— Ладно. Об этом еще поговорим. Хорошо, кило я тебе дам. Но пока у меня к тебе дело есть. Серьезное.
Кажется, Шеф не хитрит. А что, вполне может быть, у Шефа свои заботы.
— Слушаю, Шеф?
— В «Золотой рог» ты ведь ходишь?
— Вчера был пятый вечер. Торчу как проклятый.
— Мента, которого я тебе обрисовал, не было?
— Пока нет.
— Черт. Рано или поздно, он там должен появиться. Я их знаю. Сегодня пойдешь снова, хорошо?
— Хорошо, Шеф.
— Не бойся, ты для них в полной темноте. Никакой рисовки на тебя у них нет. Если только… С монетами ты не баловался? Скажи честно.
— Не волнуйтесь. С монетами чисто.
— Смотри, Леша. Лучше скажи сразу. Сгорим оба.
— Да нет. Шеф. Вы что? Кроме вас, никому я не давал эти монеты.
— Ладно, будем верить. Так вот, если мент этот в «Золотом роге» появится — поговори с бабой.
— Вы имеете в виду певицу?
— Ее, кого ж еще. Попроси по-дружески, пусть помолчит.
— Сделаем. Это раз плюнуть.
— Но волнует меня сейчас не она. Вера.
Алексей незаметно посмотрел на Шефа. Кажется, Шеф начинает играть в прятки.
— Вера? Но вы же сказали, что вы ее?.. Вчистую?
— Не хотел я панику поднимать. Хотел, но… не получилось.
— Вы серьезно?
— Зачем ты мне нужен обманывать тебя? Ушла она. Не должен был я тебе говорить, но скажу. Чтоб понял, что к чему. Недаром говорят, у баб чутье, как у собаки. Я ее повез подальше. Хотел, чтоб все чисто. Ну а она почувствовала. Стала дверь рвать, на ходу. Тут уж все ясно, упускать нельзя. Короче, пришлось стрелять в машине на полном ходу. Но задел только. Ну и вывалилась и ушла. Ночь была, я но кустам рванулся. Куда там. С концами.
— Почему мне не сказали?
— Паники не хотел. Подъехал утром к ее дому, подождал нет. Подумал сначала — самое лучшее сейчас податься в бега. Ведь если она заявит, меня сразу возьмут. Но потом… Позвонил на работу — вроде все тихо. Значит, решила молчать.
— И будет молчать. Деться ей некуда.
— Пока некуда. А что дальше будет? Нам надо на нее выйти, прежде чем она… очухается. Я вечером даже прошел в ее квартиру, просидел там всю ночь. Мент приходил, тот самый, которого ты ловишь. Поскребся и ушел. Ну а если она сама к ним придет?
— Она не придет. Повязана.
— Кто ее знает. Дура шальная — Шеф достал из кармана паспорт, протянул. — Держи.
Алексей взял паспорт, полистал. «Севрюкин Павел Васильевич». На фото — вроде чуть-чуть похож. Если Шеф приготовил это для него — сойдет.
— Рядом с Вериным домом есть магазин, знаешь? — сказал Шеф. — Завтра утром пойдешь туда. Наймешься рабочим. И как только увидишь Веру позвонишь.
Гаевы
Родители Веры Гаевой жили в пятиэтажном доме на втором этаже. Дверь квартиры открыл Сергей Викторович. На вид хозяину квартиры было лет шестьдесят. Впалые морщинистые щеки. Высокий. Пиджак с кожаными подлокотниками, шерстяная рубашка.
Комната, куда пригласили Таурова, оказалась большой, с широким окном, задернутым тюлевой занавеской. Обстановка была добротной. Почти тут же в комнату вошла мать Веры, Нина Александровна. Приятная женщина, подумал Тауров. Именно приятная, другого слова не подберешь.
Выслушав все, что рассказал Тауров, Нина Александровна спросила:
— Вера вам что-нибудь объяснила? Сказала, что уедет?
— Ничего не сказала. Наоборот, я понял, что утром увижу ее на заводе. Но утром на заводе ее не было. Сослуживица, Валентина Андреевна, ничего не знает. Меня это несколько удивило, понятно, я забеспокоился. Ну и вот я у вас. Мой интерес несколько назойлив, но бывают обстоятельства. Я ничего не знаю о Вериных знакомых. Вне завода. Знакомых, подругах и, скажем так, друзьях. Поэтому хотел бы узнать у вас о них.
— Ниночка, подожди, я ведь должен объяснить. — Гаев выглядел несколько раздраженным. — Вера наша дочь, вас мы почти не знаем. И вдруг вы просите узнать о знакомых. Что значит «узнать»? Мы должны дать вам телефоны ее знакомых? Подруг?
— Ну, если это удобно. Я не настаиваю, но я мог бы всех обзвонить. Даже обойти.
Гаев покачал головой:
— Очень любезно с вашей стороны. Но, право, обходить знакомых нет оснований. У моей дочери своя жизнь, она взрослый человек. В конце концов, она имеет право даже исчезать. И, понимаете… Вы, конечно, простите, но давать телефоны ее подруг мне бы не хотелось. Думаю, моя жена с этим согласна.
Нина Александровна мягко провела рукой по лбу, будто снимая что-то невидимое.
— Сережа… — после этих слов наступила тишина. Сергей Викторович подошел к окну; через несколько секунд взглянул на жену, повернулся и вышел из комнаты. Гаева вздохнула.
— Пожалуй, муж прав. Спасибо, но думаю, Вера скоро объявится. И — не сердитесь? Хорошо? — Добавила шепотом: — Подождите меня на улице.
Разговор
В просвете между домами мелькнула матово-зеленая поверхность озера. Усевшись на присыпанную пожелтевшей хвоей скамейку, Тауров стал наблюдать за двумя отчаянными каноистами у дальнего берега. Каноисты успели подгрести к берегу и начали вытаскивать лодку, когда из-за угла показалась Нина Александровна. Села рядом, сказала без всякого перехода:
— Вячеслав Петрович, я никогда не позволила бы себе этого вопроса, если бы… Если бы не все это… Пожалуйста, не скрывайте от меня ничего, я ведь мать. У вас с Верой что-то было? Какие-то отношения?
Вопроса следовало ожидать, но он не сразу нашелся что ответить. Гаева приложила руку к груди:
— Вы сказали, что позавчера вечером были у Верочки?
— Нина Александровна, у нас не было никаких отношений.
— Вы… рано ушли?
— Я ушел в одиннадцать.
— Понимаете, позавчера вечером, часов в семь, Вера нам позвонила. Подошел муж, она говорила с ним. Он передал мне содержание разговора. Получалось, Вера в тот вечер кого-то ждала. Очень ждала. Вот я и подумала — она ждала вас?
— Она ждала кого-то друг ого. Простите, Нина Александровна, думаю, вы лучше меня должны знать, кто это такой.
Подождав несколько секунд, Нина Александровна заправила под шапку волосы. Положила сумку на колени.
— Вообще-то у Верочки есть один человек. По моим расчетам, совсем не мальчик. Вера с ним познакомилась, когда работала балериной, на пароходе. В варьете. Ей было девятнадцать. Ну а ему — за сорок. Конечно, когда у твоей дочери начинают появляться золото, бриллианты, шуба за несколько тысяч… Когда, не взяв у нас ни рубля, она покупает квартиру… — Неожиданно Нина Александровна заплакала. Тауров подождал, пока она успокоится. Сказал: