«Особнячок» на центральной площади Тракторозаводского района — одна из многих работ заслуженного архитектора РСФСР Евгения Викторовича Александрова. Сколько прекрасных зданий возведено по его проектам в Челябинске! Они украшают площадь Революции, проспект Ленина и другие центральные улицы города. Как архитектор, он соавтор почти всех памятников Челябинска: В. И. Ленину на площади Революции, «Орленок» на Алом поле, «Танк» на Комсомольской площади, танкистам-добровольцам на бульваре Славы…

Когда было решено в Челябинске поставить памятник «Катюша» (в войну гвардейские минометы и реактивные снаряды к ним делали на заводе имени Д. Колющенко), кому, как не ему, воевавшему на «катюшах» было браться за это дело. Стоят памятники, в создании которых принимал участие Е. В. Александров, в Магнитогорске и других городах Челябинской области.

Павел Иванович Отто в мирные годы продолжил свои поиски в уральских недрах. Искал золото, искал медь. В поисках этого столь нужного стране металла он и стал знаменитостью. П. И. Отто — единственный в нашем крае дважды первооткрыватель месторождений СССР. Это столь почетное, заветное в геологии звание дается тому, кто нашел рудные запасы, имеющие промышленное значение. Значимость его открытий особая. Они сделаны в районе, бесплодный, не в одно десятилетие, поиск меди в котором заставил уже было специалистов поставить на нем крест, отнести к числу бесперспективных.

И послали тогда поисковую партию Отто лишь затем, чтобы поставить точку в окончательном приговоре тем местам — руды нет, нечего тратить средства на геологоразведку. И, возможно, вернулась бы партия с таким подтверждением, если бы не дотошность ее начальника. Он прислушался к мнению немногочисленных сторонников поиска — вывод о бесперспективности делать рано. Вот и постарался, чтобы поисковики его те холмы буквально на животе исползали, до камушка осмотрели.

Были недовольства: весна, лето и осень — ни проблеска руды, чего бы еще — ставь точку. А Отто убеждает продолжить поиски еще на полевой сезон. И снова весна, лето, осень впустую, а он снова за прежнее: окончательного слова сказать не могу. На третью весну проблеск надежды — увесистый кусок барита, который откопали в пашне. Порыться бы — так засеяли пашню. Пришлось ждать жатвы. Эх, и потомились же нетерпением. А осенью вслед за комбайнами пустили по стерне траншейный экскаватор, стали бить шурфы. И более двадцати лет черпали из того поля экскаваторы богатую, столь важную в народном хозяйстве медную руду. Такую вот «кладовую Хозяйки медной горы» отворили поисковики Отто. И дело даже не в открытии этой «кладовой», дело в том, что доказана была меднородность Зауралья. До сих пор прощупывают зауральские холмы и равнины геологи, не в одну уже «кладовую Хозяйки медной горы» постучались, и сказать, что все нашли, смелости ни у кого не хватает.

Одно из месторождений, открытых разведочной партией П. И. Отто, было именовано в честь XIX съезда партии. Оно было разведано в канун съезда. Другое получило имя дочери Павла Ивановича, Саши, Александры. В день, когда было открыто месторождение, ей исполнилось три года.

В память о погибшем друге Константин Петрович Гуц назвал сына Александром. Пять лет служил он в группе советских войск в Германии. Здесь, в Берлине, и стал семейным человеком. Невеста его носила военную форму. Была она из тех тружеников войны, что «вели машины, объезжая мины, по путям-дорогам фронтовым».

Мирная жизнь — это дети. У них с Зоей Леонтьевной сын и дочь. Особенно гордится Константин Петрович, что не изменили они фамильной черте — трудолюбию. Сын закончил школу с золотой медалью, дочь — с серебряной, у обоих — «красные» дипломы, с отличием.

Мирная жизнь — это внуки. Молодцы они у Константина Петровича. Ну а самый любимый у него — Бориска. Во-первых, продолжатель фамилии, а во-вторых, родился в тот же день, что и дед — 7 ноября. Вот и получается, вместе отмечают день рождения дед и внук, как и вся страна.

Казалось, раздвинулись стены нашей избы и стало в ней намного светлее, а может, и впрямь чья-то нерастерявшаяся рука успела в суматохе крутануть нагоревший фитилек подвешенной к потолку семилинейной лампы. Что делал я в ту минуту — не помню. Наверное, слушал привычно бесконечные вечерние разговоры о недавней войне, о том, сколько мужиков не придет до села (будь он, немец, неладен!) и когда же, наконец, возвратится мой отец. К добру, видно, вспоминали, не к худу.

Отворилась нежданно дощатая дверь, обитая изнутри соломенной матрацовкой, и седоватые клубы морозного пара покатились от порога в закутье. Кто-то большой, незнакомый, в мохнатой заиндевелой шапке, длиннющем, до пола, тулупе заслонил темный проем двери, оборвав своим появлением неспешный ручеек беседы.

— Сынок, — первой простонала бабка, может быть, еще и не узнав столь позднего пришельца, а почувствовав это своим сердцем. — Сергуня! — И безвольно протянула вперед руки.

Разом все смешалось в нашем доме: плач, смех, непонятные возгласы. На миг не стало видно того, кого бабка назвала Сергуней. Все бросились к вошедшему, оставив меня на объемистом, обтянутом металлическими полосами сундуке. Мгновение я непонимающе созерцал эту картину, а потом из меня непроизвольно рванулся звенящий голосок:

— Папка, папуля мой, родний-й-кий!

И этот пронзительный крик, видно, проник сквозь рубленые стены избы, потому что разом взялись лаем собаки на соседних подворьях. Я сучил голыми ножонками по толстой крышке сундука и всем телом тянулся к большому клубку людей, к едва видимой мохнатой шапке. Скатился с плеч потертый вязаный полушалок, обнажив мою мосластую фигурку, едва прикрытую самодельной рубашонкой и короткими штанишками на помочах.

Я увидел, как тянутся ко мне уже освобожденные от тулупа руки и отец медленно, преодолевая сопротивление прильнувших к нему людей, идет ко мне.

— Какой ты худющий, сынок. Одни глаза…

— С улицы не загонишь, постреленка, все побегушки на уме, — услышал я виноватый голос матери. Не знала она, куда девать себя, застыдясь этой нежданно-радостной встречи. Суетливо метались по кухне тетя Лиза и ее дочь Нонка, потерянно стоял у медного рукомойника дед, и лишь бабка, смахивая фартуком счастливые слезы, уже деловито орудовала кочергой в печи, подгребая под сухой штабелек березовых поленьев из загнетки рубиновые уголья.

Я мостился у отца на коленях, боясь прикоснуться к его седоватой щетинистой бородке, но руки непроизвольно гладили малиновые лучики звезды, перебирали холодные кругляши медалей. Отец заботливо укутывал меня в полушалок, бережно прижимал к себе, словно боялся раздавить мое хрупкое тело. И мои старшие братья, Юрка и Генка, смирились с этим, робко лепились к отцу с боков и заглядывали ему в глаза.

Жаром отдавала печь, отсветы пламени метались по стенам, слезилась снежная наледь на стеклах. Вода с подоконников по тряпичным жгутам сочилась в подвешенные тут же бутылки.

— Отец, ты чего столбом полати подпер, спроворь баньку, пока я тут…

— Сейчас, мать, сейчас, — с полуслова понял тот бабку и, накинув фуфайку, молодцевато выскочил в сени.

А бабка уже спустилась в подпол, вылезла без привычных «охов», заглянула под занавесь лавки, в кухонный шкаф, тихо постукивала какими-то банками, горшками, чашками. А глазами зырк да зырк в нашу сторону. Веселая, юркая, будто разом помолодела на много лет.

В печи уже что-то шипело-шкварчало, по избе растекались манящие запахи, и мать с теткой уже не раз пробежали из кухни в комнату. Там по такому случаю был выдвинут на середину круглый стол и застелен белой скатертью.

Вошел дед, присел, успокоил на коленях руки.

— Я, мать, сухоньких плашек накинул да бересты подложил. Она разом, банька-то, жаром возьмется, еще со вчерашнего не остыла. Пускай солдат наш попарится, снимет окопную усталь.

Прошел дед сполна германскую войну, хватил гражданской, а в эту не привелось. Староват оказался, хотя и очень нас, молодь, заслонить ему хотелось. Трех от сердца оторвал, за себя отправил. Один вот пока вернулся, отец мой, его середний. Распрямила деда эта радость, расправила плечи. А на устах одно лишь слово «солдат». Будто забыл, что есть другие напевные сердцу слова: «сын», «Сережа». А может, отвык за эти годы или боится произносить их вслух, чтобы не спугнуть ненароком залетевшую в дом радость.