Потом литовку увела милиция: оказывается, ее знали раньше (вот тебе и никому не нужны!). Оторвали ее от меня, и пошла она едва ли не своей охотой, подхватив чемодан и не оглядываясь. Что это было? И кто была она? Холодно в Риге таким, как я, октябрьской ночью, холодно. Оперся я затылком о спинку скамьи и одновременно втянул голову в поднятый воротник пальто, пытаясь хоть немного забыться. Да где там! Любопытствовавшая женщина, потрясенная всем увиденным, стала выговаривать мне: почему-де я не заступился за «эту девушку». Но мне нечего было отвечать. И в самом деле, что тут скажешь?

— А еще обнимался…

Дообнимался. Оправдывайся же, если сможешь! Да тебе во всю жизнь не оправдаться перед всеми, кто сейчас виноватит тебя. Холодно. Оставшуюся часть ночи я провел, блуждая по пустому городу, а к утру падал с ног от усталости.

…И было еще вот что: звонок Ангелины, но после всего — после заочного разбирательства, которое провел сноровисто и без лишней волокиты беломорский судья Бубенцов, — из Москвы пришло ее согласие на развод. В Беломорске, в переговорном пункте, куда меня срочно вызвали, — долгий разговор с экскурсами в историю нашей с ней жизни, взаимными обвинениями, покаяниями. Потом, через несколько лет, она спросит при встрече: «Почему ты все-таки подал на развод?» И будет с напряженным интересом, словно намертво все позабыла, ждать ответа, объяснения, как будто ответ и объяснение могут что-то еще изменить… И станет искренне удивляться, когда ты пожмешь плечами, пробормочешь невнятицу. Что же там объяснять! Ведь все ясно и так. И было ясным уже тогда, на аспирантской свадьбе: не жить нам вместе!

Дела между тем у нее станут идти все лучше, хотя и не без заминок (будут еще трудности с защитой диссертации из-за домогательств профессора Сигубова, ее руководителя, домогательств почти в открытую, с обещанием устроить завотделением гастроэнтерологии в одну из престижных столичных клиник). Очень скоро она удачно выйдет замуж и у нее родится ребенок — мальчик.

А у тебя жизнь и в самом деле будет, как ты и хотел, необычной: договор тринадцатый — красным карандашом это число на обложке черканули — тебя отпустит; гидростанцию малую из каскада на Выг-реке вы достроите; и снова в большом городе в старом доме, подлежащем скорому сносу, откроется какая-то притемненная комната, а там — висящая на затертых обоях карта-простыня, покрытая натужными жилами рек, с накинутой красной, частой сеткой железных дорог…

Но карта, карта — как она стара! Ее в ослеплении надежды и в час без просвета касались руки, вспотевшие от волнения. Тяжелые ладони неумело упирались в нее, как будто дивились простору жизни, а пальцы ловили скользкие кружки, звучащие именами отдаленных мест. На таких именах от судорожного поиска остались черные следы. Незаметный человек с небрежным лицом переспросит из-за стола:

— Так куда вы хотите вербоваться?..

Поляна чахлая, с бесцветной травой. И лес вокруг — ничуть не лучше. Что-то тоскливое в природе, задавленное. В это лето досталось всей растительности. Испытание на выносливость, или, если хотите, испытание на живучесть. Выдюжишь или нет. Я отвожу рукой ветку папоротника, обычно гибкую, податливую. Вместо мягкого давления на ладонь — треск, ветка сломана.

Совсем плохо лесным жителям. Травы, считай, нет. Деревья сухие, вялые. Это не корм. Как жить? А жить-то надо…

Мы вышли на поляну, когда солнце повисло над дальними вершинами синих гор перед тем как скрыться. Но это мы только могли себе представить. Сам хребет отсюда не виден. Если только пройти весь этот лес — километра четыре на северо-запад — над соседним лесочком заметишь лишь самые высокие из гор. Свой лес мы уже изучили основательно. Пришлось. Знаем каждый затаенный уголок. Знаем, где и когда бывает солнце.

Листва желто-пепельная, она еще держится. Солнце просвечивает сквозь редкую крону легко. Без косы косит сухую траву. Воздух чистый, этого не отнять. Но ни воздух, ни косые лучи вечернего солнца, в другое время и в этой обстановке такие приятные для нас, для людей, имеющих на ремне флягу с водой, не радуют. И осенний лес, оказывается, далеко не всегда прекрасен. Вот как сейчас, например, после жесточайшей летней засухи.

— Они где-то рядом, вот-вот на них выйдем, — зло говорит Старый Бобр. — Глупые скотины, что им дался этот лес. Места другого на свете нет?

Старым Бобром мы зовем Бориса Старикова. Он по характеру терпеливый и трудолюбивый, всегда в делах. И обычно невозмутимый. Но сейчас даже он выходит из себя. Да и как не выйти. Три дня мы гоняем большое стадо лосей, ведем их к воде. Расстояние — всего километров двадцать. Но все старания без пользы. Лоси кружат, петляют даже на той узкой полоске леса, где мы гоним их, упорно не желают идти в нужном направлении. К тому же к лесу, где мы сейчас находимся, у них, похоже, странная привязанность. Лоси уже сильно ослабели, здесь их ждет гибель, это наверняка. Сейчас они еще очень осторожны. К кормушкам не подходят. А кормушек мы понаставили достаточно. По нашим расчетам должны подходить. Но расчеты — в голове, действительность — другое дело. И прямо скажем — неважное дело. Кормушки мы проверяли и перепроверяли. Все нормально. Для нас. А для них — нет. Для них, видимо, что-то не так. Через несколько дней мы все же надеемся, кормушки пойдут в ход. Лоси совсем ослабнут. Но прокормить мы их долго не сможем. К тому же, если хоть несколько дней они продержатся здесь, то увести их потом к воде будет еще сложнее.

И задачу надо решать быстрее. Что так связывает стадо с этим лесом?

Говорили нам, недавно на мужчину из недалекой деревни напала рысь. Было море крови, но поединок, как говорится, завершился вничью. Сейчас голодная рысь где-то в окрестностях. Но ее лоси вряд ли испугаются. Ходят слухи, и я сам слышал, бывали случаи — нападали рыси на лося. Но поверить в это трудно. Любому, кто видел на свободе почти полутонного великана. Лось силен и быстр. Ударом копыта может вышибить из медведя дух. Бывает, рысь нападает на лосят, но в нашем стаде у молодняка надежная защита.

Нет, рысь отпадает. Маловероятно. Пусть и ее засуха и голод довели до отчаяния, а все-таки лось ей не по зубам. Здесь что-то другое. Может, медведь забрел сюда ненароком с гор? Его, конечно, лоси боятся, хотя порой не уступают ему в бою ни в силе, ни в ловкости, ни даже в злости. Но для стада и медведь не преграда. Тот сам, пожалуй, уступит дорогу. Да и не сидел бы хищник на одном месте, не караулил бы, пока лоси подойдут к нему.

Но если не рысь, не медведь, то кто же?

Мы останавливаемся, надо посоветоваться. Валентин Тахиров самый старший. И по возрасту, и по должности. И по опыту нам до него далековато. Смотрим на него. Он знает, что ждут его слова, но говорить не спешит. Достает сияющие корпусом карманные часы — именные — и долго смотрит на циферблат. Это он думает.

— Куда мы их сегодня уведем? — словно спрашивает у самого себя, а может быть, у нас. — Пустое дело. Через сорок минут начнет темнеть. Я так думаю — привал.

Валентин никогда не пользуется званием старшего, никогда не приказывает. Такой уж человек. И его слушаются всегда. Очень уважают в лесах опыт.

На кордон решаем не идти. Далековато. Заночуем здесь. Будем для лосей заслоном, не дадим им уйти в противоположную сторону. И хотя костры сейчас в лесах, «в связи с высокой пожароопасностью», как пишут в протоколах, разводить категорически запрещено, мы все же расчищаем от травы и листьев небольшую площадку, выкапываем ямку и собираем хворост. Хотя бы небольшой костерик нам нужен.

У лосей замечательный нюх. Даже маленький дым они почуют сразу. Дым будет держать лосей. А если они и двинутся с места, то в нужном нам направлении. Что ж, туда пусть идут…

Устраиваемся поудобнее. Легкий ужин проходит в тишине. Спрашиваю Валентина: