— Тише.

— Что тише? — еще больше вскипел Салабон, но вдруг осекся, оглянулся, сунул бумажку в карман и уперся взглядом в забор, словно не решаясь что-то досказать. Он походил на спортсмена после поражения, который не может примириться с тем, что кто-то оказался сильнее его.

Некоторое время друзья размышляли.

Антону все больше и больше казалось, что письмо это — такая же умная и крепкая шутка, как и прежние, только для маскировки в нее добавлено полдюжины катастроф и смертей, которые хоть и звучали предостерегающе, но, по существу, не были предостережениями, а скорей подстегивали. Если бы этот взрослый и по всему толковый и добрый человек в самом деле видел опасность, он не стал бы подшучивать, а явился бы однажды с топором и разнес «Птерикс» в куски. А раз нет, то летать на вертолете, выходит, будет неопасно.

— А ты вот скажи, откуда он все про нас знает: и про самопал, и про то, что мы его подкарауливаем? — Гошка не мог успокоиться. — Откуда?

— Да, непонятно, — ответил Антон. Эту странность он как-то обошел в своих размышлениях.

— Слушай, это кто-то из ваших соседей, — убежденно заявил Гошка и, задрав подбородок, огляделся вокруг, точно надеясь тут же и засечь кого-нибудь. — Увидел, что мы на рыбалку смотались, нашлепал письмо и — туда.

— А самопал?

— Я же приносил его тебе, показывал. Вот и заметил, Смотри, сколько окон везде. А если еще бинокль…

— Да ну тебя, нагородил, — не выдержал, наконец, Антон. — Тебе же не восемь лет, чтобы городить всякую… Кому нужно следить за нами в бинокль?!

— Или услышал… Мы же с тобой вечно орем, как вот сейчас. Может быть, он и сейчас слышит, а завтра снова подсунет нам бумаженцию; мол, чего же вы не подрались из-за меня?.. Я хочу понять. У меня вот тут сосет, — Салабон ткнул себя пальцами под ребра. — Кто-то же пишет, не сатана ведь!

Леонид крикнул, чтобы несли колесо. Гошка глубоко вздохнул, надел кепку, ухватил колесо за спицы и поставил себе на голову, как таз.

Леонид не умылся с дороги, и теперь пот с пылью развезли на его лице настоящую распутицу, среди которой ясные зеленоватые глаза казались предметами неуместными.

— Чего расшумелись? — спросил он.

— Да так, — хмуро ответил Салабон.

— Мы с тобой, Гош, опаздываем. Помоги-ка мне, да вместе поедем. Антон пусть отдыхает сегодня.

С каким-то насильственным свистом по железной дороге промчался куцый, похожий на блоху паровозик без тендера. Млечным Путем повис жидкий белый дым.

Антон опустился на ступеньку, и тотчас руки и ноги наполнились тяжестью и гудом, как у водолаза, который в полном снаряжении оказался на суше. Но голова работала четко.

Тома, в черной юбке и белой кофте, сидела на чурбаке и на другом чурбаке, повыше, чистила рыбу. Чешуя брызгала из-под ножа, искорками вспыхивая на солнце. Антон с горечью подумал, что не сможет быть с нею запросто, не узнав, слышала ли она тот утренний разговор. Тома, как бы почувствовала его состояние, обеспокоенно спросила:

— Ты что, Антон?

— Ничего. — Он отвел глаза.

Салабон нажимал коленями на покрышку, Леонид монтировками заправлял ее за обод, осторожно, чтобы не прищемить камеру.

— Ну-ка, родная, давай, дава-ай!.. Оп! — приговаривал он. — Покрышка с хлопком скользнула на место. Леонид довольно крякнул, выпрямился и тыльной стороной ладони стер со лба грязь, а на щеках струйки пота образовали промоины. — Ну, доканчивайте, pescadores.

Пока он, раздевшись по пояс, хлюпался под краном, мальчишки накачали и поставили колесо.

Салабон шепнул:

— Сегодня к «Птериксу» не ходи, а завтра утром жду… А этого Монгольфье, — Гошка похлопал по карману, где лежало письмо, — я изрешечу все равно.

— Зря.

— Я знаю, что делаю. Ну, хоп! Отдыхай! — И он бодро похлопал Антона по плечу.

И когда уже отъезжали, крикнул с улицы:

— Я буду дома ночевать!

И треск мотоцикла растаял за верхними домами. А от нижних домов в это время, словно дождавшись, наконец, тишины, докатились волна мальчишеского крика и свиста и пронзительный собачий визг.

Наступил самый страшный момент — Антон остался наедине с Томой. «Слышала ока или нет?» На пороге сидел медвежонок в красной косоворотке с кушаком и в синих атласных шароварах — истинный плясун из художественной самодеятельности, плясал, плясал и присел отдохнуть. «Надо спросить!» — решил Антон, посмотрел на Тому и сказал:

— Спать, кажется, хочу.

— Господи, так ложись.

— Да, наверно, лягу… Я ночью ничего, не бредил? Не слышно было?.. А то что-то такое осталось в голове.

— Да нет, вроде тихо было.

— Тогда хорошо… И утром рано встали. Не разбудили тебя шумом?

— Нет. Саня всю ночь возился и только под утро утих. Ну и я с ним.

— А-а, — обрадованно протянул Антон. — А мы тут, как дураки, галдели.

Антон хотел сказать ей, чтобы она сняла белую кофту, а то ее обляпает чешуей, но тут за воротами послышался плач, и, протирая глаза обеими руками, во двор вошла Света, обливаясь горькими слезами. Ключ на ее шее болтался из стороны в сторону.

— Света! — крикнула Тома, вскакивая и подбегая к девочке. — Что случилось, Светик?

Превозмогая рыдания и рукой показывая куда-то за спину, Света проговорила, заикаясь:

— Мальчишки… Тигру… привязали к катушке… и пустили с горки… Тигра блюет, а они хотят… ее опять… привязать.

— Кого привязать? — не поняла Тома.

— Тигру… Она умрет…

— Тигру?..

— Это Валька Подкашин… их подговорил.

Тома, словно за разъяснением, обернулась к Антону, но тут из дома донеслись Санины «уа-уй», и она кинулась в избу.

— А ну-ка пошли, — сказал вдруг Антон, скидывая куртку, в которой давно уже было жарко. — Сколько их там?

— Пять человек.

— Пошли.

Мрачно перекосив брови, оттянув книзу штаны сунутыми в карманы и выпрямленными, как палки, руками, отчего плечи выперлись вперед и вся фигура ссутулилась, Антон следовал за Светой — хулиган хулиганом, как ему казалось, и думал, что хватит избегать потасовок, что он всю жизнь избегал их, может быть, потому, что и без него всегда было кому схлестнуться, а тут он один, и он покажет сейчас, как звенят его «музыкальные» кулаки.

Антон так настроил себя, что когда повернули за последний дом и увидели, что на лугу, где должна была быть толпа противников, никого нет, остановился растерянно, точно не туда попал. Лежала посреди склона катушка, сидела неподалеку Тигра с виноватым видом: мол, видите, что из-за меня получилось, и больше никого не было.

— Убежали, — всхлипнув последний раз, сказала Света. — Я им наврала, что папка придет, он со второй смены, и мама тоже. Тигра! Тигранька! — И она поспешила к собаке.

Антон продолжал озираться.

Энергия, возникшая в нем, не исчезла, а усталость придала ей нетерпеливость. Думая, что» мальчишки не панически бежали, а спрятались где-то поблизости и наверняка наблюдают за ним, Антон подошел к катушке, вдруг поставил ее и с трудом покатил наверх, к дороге. Там он подсунул под нее кирпич, выдернул из штанов ремень, обхватил петлей ноги, лег животом на сердечник и попросил Свету дать ему конец ремня, которым плотно притянулся, свернув колени в сторону.

— Убери кирпич, — хрипло выдавил он и быстро, словно боясь передумать, добавил: — Скорей!

Света, которую и саму не раз упрашивали прокатиться на бобине, суля всякие сказочные видения, привыкла к этим мальчишеским фокусам и тотчас выдернула кирпич.

Земля тронулась и медленно повалилась Антону на голову, проехала по спине, швырнула в небо, прижала к себе опять и опять оттолкнула — она, казалось, играла им, как шариком на резиновом шнурке. Затем все смешалось, глаза сами закрылись, и началось что-то невообразимое… Наверное, себя так чувствует полотенце, брошенное в стиральную машину. Только одно ощущение вспоминалось потом Антону — будто его выжимали, сдавив грудную клетку, так что невозможно было дышать, и удивлялся, как это он не выпустил ремень — тогда бы ничего не пришлось вспоминать.