— Ну-ну, что дальше? — нетерпеливо перебил Антон.

— Что, разобрало?.. То-то. Это только по рассказу! А был бы ты с нами, не так бы еще!.. Ну вот, перетащили мы все в соседний лесок и решили: катись подальше всякие эти хлюпики, давай вдвоем строить, заново. Дней десять пыхтели, меньше, чем с первым. Делали и все думали — поднимет двоих или нет?.. Позарез нужно было, чтобы поднял! Вдвоем и летать интереснее, и другое… Ведь как у настоящего вертолета? У него куда надо лететь, туда он и перекашивает винты. Там есть такой механизм перекоса. Я у одного летчика выспросил. А в нашем что перекосишь? Шиш на постном масле, как говорят девчонки. Ось-то намертво сидит. Остается наклонять сам вертолет. Винтам чихать, чем их перекашивают, им лишь бы перекоситься, тяга все равно будет… Вот тут и нужен второй пилот — переползать с места на место. Например, командуешь: «К носу!» Он ползет к носу. Вертолет наклоняется и летит вперед. Быстрее нужно — кричишь, чтобы в самый угол забился. Он забьется в самый угол — под тобой только кусты мелькают.

— Хм, — вырвалось у Антона.

— Ну вот, мы с Костей потихоньку у Васьки Мухина спрашиваем: как, мол, трудно было вертеть ручку? «Нет, — говорит, — не трудно, я, — говорит, — даже не заметил, как поднялся». Мы обрадовались! Ну, думаем, поднимет. И поднял! Двоих поднял!

— Здорово, — сорвавшимся, с хрипотцой, голосом сказал Антон, потирая вдруг замерзшие локти.

— Еще бы! С радости мы так налетались, что дня два руки тряслись, а ложки о зубы стучали… Ну вот. А потом наладилось: я кручу, Костя ползает; я ползаю, Костя крутит. Во! — житуха была… Облетали мы все вокруг и стали готовиться к путешествию. Главное что? Руки набить. Руки — это все. Ну-ка, как у тебя? — И хоть и так было видно, что Антон не атлетического сложения, Гошка бесцеремонно ощупал его бицепсы, плечи и недовольно дернул губами. — Слабовато. И белый ты какой-то, как курятина. Не больной?

— Да нет, что ты, — смутился Антон, — Я к концу лета как негр буду. Ну и что дальше-то?

— Дальше? — Гошка на миг задумался. — А дальше что — запаслись едой, взяли из детдома по одеялу, фонарик, сделали пятизарядный самопал и полетели. Так где-то под вечерок. Костя говорит, давай на дорогу кавунами запасемся. Давай! Подлетаем к баштану, а там дед-сторож бродит. Что делать? Смотрю я — вроде без ружья дед. «А рискнем», — говорю Приземлились за дедовской спиной, набрали кавунов, сколько влезло, я и кричу: «Эй, дед, плохо караулишь!» Он оглянулся — да к нам. «Кто, — кричит, такие?» А мы — фрр! — у него из-под носа и взвились. Я кручу, а Костя высунул в окно самопал и коробком — чирк. Пять выстрелов очередью как грянули у деда над головой, так он и сел, а потом вскочил да как вдарит по баштану, через кавуны, через кавуны… Костя, конечно, в воздух стрелял… Вот так мы и улетели. А через четыре дня, — Гошка щелкнул языком и развел руки, — авария! Пролетели километров шестьдесят, остановились ночевать, как всегда, в лесу. Уже темнело. Развели костер, печем картошку. Придумываем, куда дальше лететь. Костя разошелся: «Хорошо бы, — говорит, — до Киева добраться, над Крещатиком пронестись». — «А что, — говорю, — давай рванем. Горючим не заправляться. Заблудиться не заблудимся — не Африка». Сидим, мечтаем. Вдруг слышим — собака. Лай прямо к нам. Костя вскочил. «Нас, — говорит, — ищут, выследили». — «Как же, — говорю, — собака могла унюхать, мы же по воздуху летаем?» Но все равно надо было тикать. Увидят вертолет, начнут расспрашивать. А может, директор уже раззвонил по всему району, и нас сразу узнают. Взлетели быстренько и повисли недалеко. Ждем — может, мимо пройдут. Да. Но какой дурак ночью мимо костра пройдет. Видим, подходят двое, с ружьями. Собака — с теленка. Охотники. «Эй, кто тут живой, — кричат, — вылазь!» А сами рюкзаки снимают. А псина уже под нами лает — учуяла. Отлетели мы чуть. «Где, — спрашиваю, — фонарик?» — «У тебя», — отвечает. «Нет его у меня». — «Ну все, — говорит Костя, — у костра оставили. И спички там же». Тьфу, дурачье! Как сесть теперь в темноте? Надо же на поляну садиться, а разгляди попробуй. А руки болят — намотались за день. «Ладно, — говорю, — давай ощупью, пропади все пропадом». Слышим — ветки царапнули. Прибавляю обороты, отлетаем, опять пробуем — опять ветки. Раз десять совались, и все — деревья. А спать охота, и брюхо урчит, злость… Вдруг кабину — дерг! Бах! Трах! И мы — у-ух! Меня вместе с фанерной стенкой кинуло в кусты. И — тишина… «Костя, — кричу, — ты жив?» — «Жив, — говорит, — а ты?» — «Тоже, — говорю, — жив, а как вертик?» Ощупали мы его. Кабина разбилась начисто, вал погнулся, но самое глазное — сломались оба винта…

— Ужас! — качнув головой и болезненно сведя брови, вздохнул Антон. — Ужас! И все из-за этих охотников.

— Я бы их, гадов расстрелял тогда на месте!.. Но от костра отлетели далеко, вокруг чернота. Завернулись мы с Костей в одеяла и улеглись. А утром разобрались. Оказалось, что последний раз под нами не кусты шуршали, а ветки деревьев, и если бы снизились еще метра на полтора, то и сели бы. А мы — в сторону, и как раз на дерево… Обломки винтов валялись тут же. Собрали мы в рюкзак свои тряпки, а куда идти, не знаем. Лес, лес без просвета. И заблудились бы, может, и подохли бы с голода, если бы не собачий лай. Опять вдруг: гав-гав. Вот тут-то мы обрадовались ему. Это были те же охотники. Наврали им всякой всячины, пришли в деревню, ну, а там… Через день мы были в детдоме. Нас, понятно, уже искали, давай расспрашивать, где и как. Мы с Костей молчим, как покойники. Директор разорался! Отправили нас в трудколонию. Костя и сейчас там, а меня тетка в Братск взяла. Так что вот…

Гошка вздохнул и отсутствующим взглядом уставился в траву.

— Наверно, он до сих пор в лесу лежит, — печально сказал Антон.

— Да-а, гниет и ржавеет. Наткнутся ученые — о! скажут, опять кто-то с Марса прилетел. Они любят порассуждать о всяких этих… марсианах, лунатиках.

— Значит, за десять дней его можно построить?

— Конечно. Ну, самое большое — за две недели. Ты давай мне шестерню, а остальное — будь спокоен. Главное — редуктор собрать.

— Шестерня будет.

— Вот такой разговор мне нравится.

— Неужели мы поднимемся в воздух?

— Только трубы под нами замелькают.

Антон рассмеялся, но затем вдруг осекся, привстал на колени и спросил:

— Слушай, Гош, а зачем ждать шестерню?

— А мы и не будем ждать. Найдем местечко где-нибудь в тайге, чтоб ни один дядя Митя не пронюхал, и начнем. Я все вон к той балке приглядываюсь.

— Так пошли.

— Прямо сейчас?.. Слушай, ты мне нравишься. — Гошка поднялся, хлопнул кепкой по ладони. — Я заскочу домой, скину робу и умоюсь. А ты через полчаса выходи на линию. Хоп?

— Хоп!

— Слушай, Антон, зови меня Салабоном. Я сразу пацанов вспоминаю, как мы жили да поживали.

— Пожалуйста — Салабон… Как мудрец какой-то.

— А как же!.. У тебя ведь тоже небось прозвище есть. Давай и я тебя буду шпарить по прозвищу.

— Нет, мое не надо.

— Как хочешь. Ну хоп! Значит, договорились — на линии… Через пятнадцать дней мы взовьемся над Братском. — Гошка подмигнул и рукой изобразил штопор.

Где-то грохнул взрыв. Эхом отозвалось за забором кудахтанье курицы. Антон стоял посреди двора, расставив ноги, и, не моргая, с замершей улыбкой смотрел на ворота, за которыми скрылся Салабон.

Закатав рукава и штанины, Антон с лихорадочным усердием мыл пол. Тряпка смачно чавкала, в пояснице незнакомо-сладко ныло, а под руками одна за другой влажно просветлялись половицы, наполняя комнатушку какой-то новой атмосферой.

Сегодня возвращалась Тома, и Зорины объявили аврал.

Леонид убежал в магазин. Антон вынес уже и раскидал по бревнам всю постель, обмел березовым веником потолок и стены и теперь вот ожесточенно добивал пол, который был тем хорош, что вода вместе с мусором бесследно исчезала в щелях.

На косяке трепыхались бумажка со словами кубинского гимна. Антон сперва горланил его, потом перешел на мурлыканье, а потом почувствовал, что про себя петь удобнее всего.