— Вываливай, — сказал он неожиданно для самого себя.

— Это что, авторитетно? — усмехнулся водитель.

— Да, да.

— А не будет нам по шеям? — уже серьезно спросил он. — Хотя все, две минуты прошло. Вываливаю.

Он передернул рычаги, дал газу и уже при подъеме кузова открыл задний борт. Бетон тотчас тронулся и всей массой, с нарастающим шумом, соскользнул в бадью — только камушки под ней хрумкнули. Отличный бетон, не жидкий и не жесткий. Жидкий выливается как помои, а жесткий дерясится до тех пор, пока кузов не вздыбится до предела, а потом срывается, как обвал, и так дергает машину, что вырывает иногда подъемник.

Шофер прочистил крючья, козырнул и умчался.

— Уже бетон? — спросил, откуда-то взявшись, Леонид. На щеке его ожогом темнела ржавая полоса, правая рука — за бортом куртки.

— Да вот… привезли, — выдавил из себя Антон.

Леонид запустил руку, в бадью, прощупал бетон, продавил между пальцами.

— Опять песка мало! Ну, капуцины! Сколько можно вдалбливать: песок, песок! Для арок нужен песок! — Леонид зло отряхнул руку. — Варвара Ипполитовна принимала?

— Нет. Я, — ответил Антон ни жив ни мертв.

— Как это — ты? Что это за номер?

— Ну, я… Никого нет, шофер кричит…

— Ну, знаешь, голубчик!..

— Он все равно бы вывалил… А я посмотрел, пощупал…

— Пощупал!.. Я перед тем, как щупать, пять лет учился!.. Ну ладно, пустим в подножники. — Леонид высвободил больную руку, понянчил ее в здоровой, помял забинтованные пальцы. — У тебя чистый платок?.. Дай, пожалуйста… И выше нос, только не суй его, прошу тебя, куда не следует, иначе будешь дома сидеть.

С распалубочной площадки Леонида ворчливо окликнула Варвара Ипполитовна — что-то там не ладилось с закладушками. С ними вечные муки: то отваливаются, то смещаются, то затапливаются бетоном, то совсем отсутствуют — маета. Леонид вытер руку о свои штаны, потом, уже чистую, — о куртку Антона, в знак примирения, и ушел.

Кран увозил на склад первый подножник.

— Эй, Младший! Что ты там писать хотел? — крикнул Иван. — Беги пиши, пока горячий.

— Ах, да. — Антон вздохнул. Какая-то волна удручения захлестнула его, и не хотелось ничего делать. Однако он достал из ящика банку с черной краской, кисть и отправился на склад.

Бетонщики разбирали стопу легких арочных каркасов и разносили их по формам. Каркасы падали, дергались на поддонах с царапающим звуком и замирали, по-щучьи изогнувшись. Сейчас поставят полукруглые закладушки, закроют бортики, уложат бетон, провибрируют, загладят мастерками и опустят в камеру — все просто. Так неужели это только кажется, что просто?

Освещалась лишь та часть полигона, где работали, остальное тонуло в темноте, и чем дальше углублялся Антон в бетонные дебри, тем становилось темнее, холоднее. Он помнил, куда складывали подножники, и уверенно протискивался между штабелями, черневшими угловато и независимо. Ощупью Антон нашел теплый подножник, уселся на него верхом и стал ждать кран, чтобы при его свете сделать надпись. Он не знал, что напишет, и не думал об этом.

Он снова подумал о Гошке, спрашивая себя, что же, собственно, изменилось и почему он оттягивал встречу. Какое ему дело до болтовни! Он строит с Гошкой вертолет! И Гошка парень что надо! И на другое — чихать! Вот взовьются они над Братском — все болтуны языки прикусят! Винты провезти — вот о чем думать надо, а не о каких-то сплетнях, тем более что еще неизвестно, какие эти сплетни. Кстати, и Червонец появился, шофер, может быть, услужит… И Антон взбодренно поднял голову.

Из-за штабелей наплывал свет.

Кран нес подножник, как хищник добычу, — вцепившись в него двумя стропами-лапами, жадно подтянув под свой костлявый хребет и выискивая место, где бы приземлиться и разделаться с ним.

Антон принялся писать крупными буквами. «Привет от Антона!» — первое, что пришло в голову.

Тормознув, крановщица приопустила подножник метрах а четырех от него, и тотчас на блоках выросла долговязая фигура строповщика.

— A-а, вот ты где, — сказал он. — Сидишь, как ведьма на помеле, а там тебя разыскивают.

— Кто?

— Да кто же, детдомовская крыса.

— Я сейчас, — ответил Антон и вдруг, бросив писать, неприязненно посмотрел на Степана. — А почему ты его обзываешь на каждом шагу? Крыса да крыса.

— Майна! — крикнул Степан.

— Не майна, а отойди! — гаркнула сверху крановщица.

— Майна давай!.. Не первый год замужем… Да потому, что он крыса и есть.

«Вот кто все скажет про Салабона!» — мелькнула мысль, и Антон быстро спросил:

— Степан, а что тут за слухи насчет Гошки?

— Это не слухи. Еще майна, — подножник косовато застрял между другими, и стропы ослабли. — Не слухи, а факт.

— Что же?

— Вор.

Антон не успел осмыслить ответ — подножник с одним уже отцепленным крюком чуть повернулся и осел. И тут же на весь полигон разнесся истошный крик Степана.

Над головой взвыло, гриб поднялся и, отплыв метра четыре, бухнулся вниз, что-то ломая и ломаясь сам.

Скорчившись, Степан ревел, вцепившись обеими руками в ногу. Несколькими ошалелыми прыжками Антон очутился возле него и растерянно-испуганно затряс плечо.

— Что, что, Степан?.. Ну что?..

— Ну-ка. — Антона оттолкнула подоспевшая крановщица, оторвала руку Степана от ботинка, дернула шнурок и сняла ботинок вместе с носком. Окровавленные пальцы Степана мелко дрожали — их раздробило.

А на крик уже сбежались рабочие. Антон в каком-то беспамятстве вернулся к своему подножнику, обмакнул в краску кисть и поставил восклицательный знак, хотя всего было написано «Привет от…».

В восьмом часу, наметив на завтра установить подставку для редуктора, ребята выбрались из пади и у «Козы отпущения» простились. Гошка отправился в спортзал, Антон — домой, удивляясь, как это Салабону хватает сил заниматься борьбой после таких трудов. «Сильный, черт! — с радостной завистью думал он. — Плохой я ему напарник». И Антон сплюнул, вспомнив, как Салабон скривил губы и полез исправлять прибитую им, Антоном, фанеру. «Нет, такой не может быть вором!» — в который раз внушал себе Антон. Он уже знал, в каком воровстве подозревают Гошку, спросить же его самого об этом все не осмеливался и мучился, разыгрывая полнейшее неведенье.

Работали в лесу ежедневно и подолгу. Выбранное место оказалось действительно глухим. Правда, Гошка все опасался, что базу может обнаружить один из тех, кто вертится на «космической» катушке, но пока все шло благополучно.

Каркас был готов и наполовину обшит. Он напоминал огромный ботинок, угловатый и грубый, длиной около двух метров, шириной с метр и метра полтора высотой — впору разве что роботу-гиганту. Плахи для винтов, привезенные Червонцем той же ночью, лежали в кустах, обернутые толем, полрулона которого Салабон стянул у своего дядьки.

Поздно вечером, когда Зорины готовили ужин, появился Гошка, нежданно-негаданно. Он вошел во двор незаметно, с кепкой в руках, и остановился у мотоцикла, возле которого на чурбаке Леонид здоровой рукой мыл в ведре картошку. Антон вяло и полусонно рубил дрова. Из комнаты с распахнутой дверью доносились негромкие испанские фразы — Тома кормила Саню и что-то твердила наизусть.

— Здравствуйте, — сказал Гошка.

— A-а, Георгий! Привет, хоть мы сегодня и виделись…

— ¿Quien ha venido? — спросила Тома.

— Un amigo de mi hermano[5], — ответил Леонид.

— Здравствуйте, — сказал Гошка в темноту комнаты.

— Милости просим, — по-русски отозвалась темнота.

Не выпуская топора, подошел Антон, обрадованный и настороженный. Теперь-то он понимал, почему Гошка избегает Леонида, но именно теперь еще настойчивее зазывал Салабона к себе, как будто только это и поможет нее разрешить, но Гошка уклонялся под разными предлогами. И вот…

— Знаете, вам придется меня кормить, — улыбаясь сказал Гошка. — Столовые закрыты, в ресторан меня не пускают… Я с дядькой поцапался. Мне, дураку, надо было сперва поесть, потом цапаться, а я… Но ничего, я у него вот окуней спер. Он только что с рыбалки. — И Гошка положил на сиденье мотоцикла кепку, набитую окунями.