– Изволите что-нибудь еще заказать? – подошел к ним официант.

– Нет, нет, любезнейший, – отмахнулся Бендер. – Рассказывайте, рассказывайте, дорогой Шура.

Балаганов помолчал немного и начал свой рассказ:

– Когда меня повели, значит, то толпа любопытных поотстала. А когда милиционер объявил, как и вы, Остап Ибрагимович, в Черноморске, помните? Когда Михаил Самуэльевич Паниковский засыпался, чтобы свидетели шли с ним в участок, то толпа сразу же отхлынула от меня. И даже та гражданка, выхватив из моих рук свою жалкую сумочку, сказала:

– В допру его, товарищ милиционер. А мне на службу надо, еще и молока купить ребенку, – и тоже помчалась к подошедшему трамваю. И я остался с милиционером один на один. Ну точь-в-точь как и тогда в случае с Паниковским, товарищ Бендер! – засмеялся Балаганов. – Даже тот интеллигент в золотом пенсне, видели, как он двиганул меня по шее? И тот рванул к трамваю. Ну, я, как вы понимаете, дорогой командор, стою сам не свой со слезливой миной на лице. Чувствую, что снова не миновать мне допра. Сунул свободную руку в карман, а там пачки денег, подаренные вами, Остап Ибрагимович. И в моем сердце пробудилась такая сильная жажда к свободе, поесть досыта вкусной пищи, пожить в свое удовольствие, имея большие деньги, которых у меня отродясь не было, о которых я даже и мечтать не смел.

– Дальше, Шура, дальше, – с нескрываемым любопытством смотрел Остап на своего бывшего бортмеханика «Антилопы».

– Давай шагай, шагай, – повел меня милиционер, – в участке разберемся. – А я ему плаксиво-жалобно: – Дяденька, да я же не хотел…

– Иди, иди, нашел себе дяденьку, – засмеялся легавый, держа меня за локоть. – Уж больно лицо мне твое знакомо, видать уже не раз к нам приводился, а?

И тут, поверите, Остап Ибрагимович, как только он это сказал, в конце площади разнеслись милицейские свистки, послышалась стрельба. А пробегающий мимо нас милиционер крикнул:

– Прохоров, за мной! Бандитов ловим, не слышишь?

– Так я ж, вот с ним! – мой милиционер ему вдогонку.

– Брось его, направь в участок! – распорядился тот.

– Ступай, – указал мне Прохоров куда идти, будто я сам не знал, – хохотнул Балаганов, – а сам помчался за тем в сторону свистков и стрельбы. Потом остановился и крикнул еще:

– Не смей убегать! Издалека достану! – пригрозил он мне, отбегая.

Но я все же пошел по направлению к участку. Иду, а в карманах штанов пачки денег по ляжкам хлопают. И тут произошло то, чего не милиционер, ни даже я сам не ожидал. Мимо проезжал экипаж с поднятым козырьком над задним сиденьем, всевышняя сила вдохнула в меня решительность и прыткость. Я вскочил на его подножку и повалился на сидение рядом… со священником!

– Ну и ну, Шура, ничего не скажешь… – покачал головой Бендер. – Дальше?

– Плюхнулся я, значит, на сидение рядом со священником. Кучер заорал:

– Куда?! Вон! – кнутом замахнулся на меня, но побоялся священника задеть.

– Батюшка, спаси меня, я никого не убивал. Вот только машинально, понимаете? – сказал я ему.

Священник с окладистой бородой, с крестом на лиловой рясе трижды перекрестил меня и ответил:

– Бог тебя спасет, раб божий, молись.

– Ах, святой отец, но я не знаю ни одной молитвы, – смутился я.

– Крещеный? Вот так и крестись, – показал мне священник.

– Я неловко повторил, как надо креститься, а кучер обернулся и спросил:

– Так что, отец Никодим, высаживаем беглеца, а?

От этих слов я сжался весь и забился в угол сидения, боясь оказаться снова на улице, где, возможно, за мной уже гонится Прохоров, если не бегом, то на извозчичьей пролетке.

– Поезжай, поезжай, Василий, да как можно резвее, – приказал отец Никодим.

– И фаэтон помчался еще быстрее под цокот копыт, так как кучер захлестал двух лошадей, но не кнутом, а вожжами по их крупам.

– Ну, друг мой Шура, ничего не скажешь, повезло, – сдвинул под собой стул Бендер. – И милиционер не догонял?

– Ой, комедия, Остап Ибрагимович, – засмеялся Балаганов. – Как мне потом рассказал мой дружок, который видел, как легавый оглянулся как раз в тот момент, когда я вспрыгнул в экипаж. Он бросился за ним. Сунул в рот свисток и, чуть не лопнув, задул в него, но свистка не получилось. Отверстие было забито, наверное, семечкой. Легавый с досадой махнул рукой и побежал на помощь своим товарищам, – засмеялся рыжеволосый бывший уполномоченный по рогам и копытам.

– Выходит, все было за то, Шура, чтобы вы избежали допра. Вам невероятно повезло.

– Еще как! Шесть месяцев допра, не меньше, мне намотали бы, Остап Ибрагимович. Деньги конфисковали бы, вопросы, откуда, да что? Еще и контру могли бы приписать, а? – засмеялся Балаганов.

– Контру не контру, а уж посмотрели бы на тебя не как на карманника, а как на социально опасного элемента. И, возможно, решили бы, что ты из тех, которых ловили тогда со стрельбой, Шура. И Беломорканал тебе бы засветился домом.

– Ой, Остап Ибрагимович, командор! – растроганно произнес Балаганов и потянулся через стол, чтобы обнять Бендера.

– Ну-ну, без телячьих восторгов, Шура. Не надо оваций… Неужели вы и теперь опуститесь до низкого пижонства?

– Вот крест святой, Остап Ибрагимович, ни за что! – горячо выпалил и перекрестился Балаганов. – Положите вот здесь что угодно, не возьму чужого. Я сейчас другим человеком стал. Смотрите, какой у меня нательный крест, – распахнул Балаганов пиджак, жилетку и расстегнул рубашку. На груди бывшего карманника и мелкого воришки висел на серебряной цепочке золотой крест с распятием.

Да, с тех пор жизнь Шуры Балаганова резко изменилась и стала на прочный исправительный путь. Он как на исповеди все рассказал отцу Никодиму, за что задержал его милиционер. А когда рассказал, то кающимся голосом пояснил:

– Машинально, святой отец, клянусь, машинально. У меня же и деньги есть… – сунул он руку в карманы, намериваясь показать священнику одну из пяти пачек денег, но не решился.

– Понимаю, раб божий, искушение тебя взяло нечистым поводом. Да простит тебя Бог. Возвратил ли ты украденное пострадавшей?

– А как же, святой отец, она взяла свою эту жалкую, ничтожную сумочку.

– Ну что ж, едем ко мне, раб божий. Величать тебя как?

– Александром, батюшка.

– Вот, Александр, поживешь у меня. Поможешь по дому, если таково желание в твоей душе будет. Послушаешь проповеди. И даст Бог, Всевышний вразумит тебя, отвернет тебя, раб божий Александр, от лжи, обмана и посягательства на чужое.

Всю осень и зиму Балаганов прожил у священника. Колол дрова, носил воду, очищал двор от снежных сугробов и слушал церковные проповеди и богослужения. Но когда наступил Рождественский пост, то чуть было вновь не сорвался и не сбежал от отца Никодима. Но взяв себя в руки, не без помощи священника, продолжил жизнь в тепле, хотя и впроголодь, так как в доме священнослужителя и матушка, и все домочадцы постились. И чтобы удержаться, не свернуть с честной дороги, Балаганов время от времени шел в город, заходил в частный ресторан и наедался там до отвала не только постной пищи, но и скоромной.

И вот наступило Рождество Христово. Боже, как понравился этот святой праздник Шуре! Никогда он еще не праздновал эту первопрестольную дату.

У отца Никодима все делалось по церковным канонам, по установившимся домашним традициям. Было наготовлено много разных праздничных кушаний, и даже на столе красовался запеченный молодой поросенок. А в углу зала стояла пахучая расцвеченная игрушками и свечами елка. Кругом было праздничное убранство, все домочадцы священнослужителя были торжественно веселы и нарядны.

– Все это хорошо, дорогой Шура. Так вы плывете из Екатеринославля? Как там оказались и почему в Киев?

– Когда отца Никодима арестовали, я по просьбе матушки и его личной, переданной из тюрьмы, выполнял их нижайшую просьбу. Отвез в Екатеринославльскую епархию две ценные иконы, большой серебряный крест с распятием и камнями, кадило, лампаду и праздничную ризу отца Никодима.