– Да… Но… Может, отступного? У меня дети…

– У всех дети. Сколько? – прокричал строго Бендер.

– Мальчик и девочка, – стыдливо зарделся неудачливый начинатель звукового кино.

– Я спрашиваю, отступного сколько? – пустил петуха в голосе Остап.

– Двести, – пробормотал глухой.

– Что?! Обокрали! Лишили славы и денег! И после всего предлагаете всего двести?! – напирал Бендер на директора клуба ломовых извозчиков. – Никогда!

– Триста! – выдохнул несчастный звуковик, совсем подавленный вескими доводами истца.

– Ага, триста! Тогда вам придется купить и это, – победоносно развернул свой газетный сверток Остап.

На стол бухнулся перепачканный глиной сапог.

– Для реквизита вашего лошадиного клуба, – уточнил Бендер. – Этот сапог еще совсем недавно принадлежал, знаете кому? – придвинулся Остап к глухому и таинственно в его ухо прошептал:– Самому графу Монте-Кристо! Графу, жестоко убитому румынскими боярами и выброшенному с высокого берега Днестра. И место ему не на вашей лошадиной и мамалыжной сцене, а в столичном музее для обозрения потомками, – гордо вскинул голову Бендер. – Но я великодушен. Я всегда любил фаэтоны и поэтому уступаю его вашему конячному клубу всего за сто целковых, – сунул он «графский» сапог в руки глухого.

Глухомлинов не все слова расслышал из страстной речи Остапа, но ясно понял, что от покупки этого сапога ему не отвертеться.

Когда Бендер выходил из кабинета директора культуры уманских извозчиков, унося в кармане четыреста рублей – месячную выручку работы клуба – тулуп сторожа на трех табуретках был неподвижен.

– Папаша, – нагнулся к нему Остап.

– И ходют тут, и ходют. И чого… А-а, – узнал Бендера верный страж лошадиного клуба.

– А директор у тебя, во! – поднял большой палец Остап. – Одним словом, папаша, ешь ананасы, рябчиков жуй! – хлопнул по тулупу рукой Бендер.

– Чого, чого? – приподнялся «папаша».

Но в ответ донеслось:

– О, баядерка, ти-ри-рим, ти-ри-ра…

– Чудно, тай и годи… – улегся тулуп снова на табуретки.

В клуб ломовиков сходились на репетицию участники спектакля «Шея».

На следующий день Остап провожал Рощина на вокзале. Разобранный и упакованный в ящики и брезентовую обшивку самолет был погружен в багажный пульман для транспортировки в Москву.

Перед расставанием друзья выпили в вокзальном буфете и сидели друг против друга в молчании.

– Знаете, Антон, – сказал наконец Бендер, – я все же не поеду. Вы не обижайтесь, но это занятие не по мне. Я не знаю еще, куда поеду, не знаю, куда нужно ехать, но в Москву меня не тянет.

– Как хотите, – качнул головой летчик.

– Да, я не еду… – повторил Остап.

– Что же вы будете делать? Как я понимаю…

– А что тут понимать, Антон. Предприму какое-нибудь дело для осуществления моей голубой мечты юности…

– Извините меня за интерес, дорогой Остап, что это за мечта? – потянулся через стол к Бендеру летчик.

– Как-нибудь в другой раз, Антон, – отвернулся Остап.

Он очень уважал авиаконструктора-летчика Рощина, но сейчас не хотел говорить об этом.

Ударил станционный колокол.

Вошедший в зал вокзала железнодорожник объявил о скором отходе поезда. Друзья встали и вышли на перрон.

Если будете в Москве, Остап, то прошу ко мне, буду очень рад, – протянул Рощин великому мечтателю бумажку с адресом.

Бендер взял, растроганно посмотрел на написанное, начал что-то говорить благодарное, но длинный гудок паровоза заглушил его слова.

Он притянул к себе Рощина, расцеловал его и подтолкнул летчика к поезду, вагоны которого уже загремели своими тарелочными буферами и сцепками.

Рощин вспрыгнул на подножку движущегося вагона и прощально замахал рукой. Остап медленно пошел за поездом, делая взаимные жесты прощания.

Вечером Остапа терзали сомнения: правильно ли он сделал, что не поехал с летчиком? Не сделал ли он ошибку, отказавшись от многообещающего предложения Рощина?

Лежа в гостиничной постели, он обдумывал мысленно дальнейшие свои шаги в жизни. «Продать орден Золотого Руна? И на эти деньги пожить в свое удовольствие… Испытал уже такое удовольствие на миллион. Никакого душевного удовлетворения, никакого ожидаемого эффекта. Нет. Пожить, а что потом? Где путь к осуществлению моей хрустальной мечты? Открыть какое-нибудь торгово-промышленное дело? Нет, – покачал головой он. – Финорганы задавят, вынудят меня иметь еще один конфликт с властями. Ни за что! Да и связывать себя служебными обязанностями… Достаточно уже бывшей конторы «Рога и копыта», – усмехнулся он. – Многоженство отпадает. Распространять гениально задуманные, но еще не написанные, картины? Все эти варианты пахнут уголовщиной. А после ареста на границе, я должен еще больше почитать уголовный кодекс. Иначе… иначе прощай свобода и здравствуй Беломорканал».

Не буду этого делать! – произнес Остап вслух.

Повернув голову, он заметил, что его сосед по номеру, поселившийся вместо уехавшего Рощина, уже давно вслух читает газету. Оказывается, тот был захвачен сообщением и решил поделиться с Бендером.

– Нет, вы только послушайте… «Древнерусские клады, обнаруженные на территории Киева, составляют почти треть от общего количества кладов, найденных в Киевской Руси! Преобладающее большинство Киевских кладов было спрятано во время осады города ордами хана Батыя в 1240 году. Предметы датируются концом двенадцатого – началом тринадцатого веков. В состав Киевских кладов входят монеты, чаще арабские дирхемы, серебряные гривны, но преобладают в них золотые и серебряные украшения: диадемы, колты, сережки, шейные гривны, ожерелья, браслеты, перстни и прочее… Некоторые содержали сотни и тысячи монет и драгоценных украшений. В кладе, найденном в усадьбе № 15, содержалось 2930 золотых дирхемов и 6 золотых браслетов… В кладе, найденном в усадьбе Михайловского Златоверхого монастыря… было около 40 серебряных украшений… Самый богатый клад был найден в усадьбе Десятинной церкви…» Представляете?

– Интересно, конечно, – согласился Остап. – Что это за газеты?

– «Пролетарская правда», сосед. У меня тут есть и другие, хотите? – протянул несколько газет новый постоялец.

– Благодарю, – взял газеты Остап и начал тоже просматривать. – Так вы из Киева? – спросил затем он.

– Да, в командировке. Из Киева, – повторил сосед. – «Ах, этот Киев! Чудесный город, весь похожий на сдобную славную попадью с масляными глазами и красным ртом. Особенно весной, когда цветут каштаны…»

– Вы писатель?

– Нет, эти слова написал известный писатель Куприн. А я здесь от Киевского общества естествоиспытателей, товарищ.

– И чем же занимается это общество?

– Изучением природных богатств Украины, флоры, фауны Черного, Азовского и Каспийского морей. Сейчас нас интересует здешний Софиевский дендрарий… – встал командировочный, одевая шлепанцы, – Пойду, может буфет еще работает… Не хотите за компанию?

– Нет, благодарю, я ужинал. Почитаю газеты, – ответил Остап.

Когда естествоиспытатель вышел, Бендер взял «Пролетарскую правду» и внимательно прочел о Киевских кладах.

Утром Остап, идя по главной улице города, остановился у магазина с огромной вывеской: «Разная модная одежда». На ней были нарисованы усатые мужчины в пальто с шалевыми воротниками и смокингах, дамы в манто с вуалью на лицах и с муфтами в руках, розовощекие дети в скаутских костюмчиках и строгие мужи в клетчатых кепи, охотничьих крагах и косоворотках цвета «хаки».

– А где же одеяния послереволюционного периода? Скажем, кожаные куртки чекистов, френчи комиссаров, гимнастерки девиц в красных косынках? Никак этот нэпманский магазин задавил моду героического времени, – отметил он вслух и вошел в широкие двери.

В магазине великий комбинатор выступил с обвинением хозяина, что его торговля идет не в ногу с послереволюционным временем, что вместо моды героической эпохи, он предлагает трудовому народу отжившее буржуазное одеяние.