Кажется, он говорит это без особого убеждения. Так оно и есть, потому что он считает нужным добавить:

– Поставьте полдюжины свечей, чтобы его нашли.

– Ты соображаешь? Ты соображаешь, что ты натворила?

– Я хотела сделать тебе сюрприз, Бен.

– Да уж, сюрприз так сюрприз!

Мое бешенство не поддается описанию. И надо же, чтобы именно Кларе, моей Кларе, пришла в голову мысль изготовить одиннадцать (!) фотокопий рукописи и послать их в одиннадцать издательств! Одиннадцать! (11!)

– Ты зря так злишься – получилось ведь очень хорошо. Полицейские очень забавлялись, когда читали.

Задушить, что ли, Лауну? Задушить Лауну, которая сидит, скрестив пальцы на полусфере своего грядущего материнства, и говорит мечтательным тоном? Может, в самом деле, а?

– В особенности портрет Аннелиза-Наполеона: тут они прямо катались.

– Лауна, пожалуйста, заткнись. Дай Кларе сказать.

(Нет, но что у них в голове, у детей? А у старших? Что у них в башках? Интересно, это только мамины сделаны по такому образцу или они все такие? Кто бы мне объяснил, – кто угодно, пусть даже профессиональный педагог, но объясните!) Следствие продолжается, легавые следят за мной вот уже сколько месяцев, а Жереми поджигает школу, и на следующий день Клара посылает мой рассказ в одиннадцать издательств (Клара! В одиннадцать!), рассказ, в эпилоге которого дается рецепт самодельной бомбы и секрет ее изготовления в стенах Магазина! ПОЧЕМУ???

– Я хотела тебя утешить, Бен.

(Утешить меня…)

– Я спросила Джулию, и она сказала: «Посылай».

(Еще одна сумасшедшая в моем окружении!)

– А потом, это же очень забавно, Бен, я тебя уверяю. Полицейские в самом деле помирали со смеху.

(Да, я заметил. В особенности Аннелиз…)

– В таком случае как ты объяснишь отказ издательства?

Дело в том, что сегодня утром Клара принесла мне вместе с завтраком первый ответ. Отказ, вежливый, но категоричный. Рецензент отмечает «неистощимую фантазию» автора шедевра, но критикует последний за «некоторую рыхлость композиции» (еще бы ее не было!), задается вопросом об «уместности публикации подобного текста в ситуации, когда аналогичное дело не сходит со страниц газет» (я тоже, между прочим), и заключает, что при всех условиях «произведения такого жанра не предусмотрены нашими издательскими планами».

(Хорошо еще, что так…)

– Это ничего не значит, Бен, остается еще десять издательств! Почему ты всегда считаешь, что то, что ты сделал, плохо?

Хищник во мне готовится к прыжку. Его взгляд устремлен на живот Лауны. Он думает: «Дней через десять еще и эти двое сядут мне на шею». Он уже оскалил пасть, клыки зловеще блестят. Именно этот момент выбирает Тереза, чтобы высказать гипотезу, характеризующуюся редкой психологической проницательностью:

– Бен, а может, ты просто злишься, что тебе отказали?

(Преждевременный выход на пенсию для старшего брата – такое законом не предусмотрено?)

Вот так обстоит дело в семье. Ну а на работе тоже не слабо, как сказал бы Жереми. Старика с мордой кузнечика и след простыл. Моих легавых тоже больше не видно. Я один. Один на минном поле. Хлопнет ли где-нибудь дверь, упадет ли что-нибудь тяжелое с прилавка, повысит ли кто-нибудь голос – от всего я дергаюсь. Даже от голоса мисс Гамильтон. Все время на грани обморока – законченный параноик!

В бюро претензий из сочувствия к пострадавшим я плачу настоящими слезами, и Леман, которому приходится тратить уйму времени, чтобы приводить меня в норму, распространяет слух, что я начал закладывать за воротник.

– Это правда? – спрашивает Тео. – Я бы на твоем месте предпочел наркоту. Для здоровья это так же плохо, но для настроения лучше.

А Сенклер соболезнует:

– Ваша должность требует колоссальных затрат нервной энергии, господин Малоссен, и, честно говоря, это чудо, что вы сумели так долго продержаться. Потерпите, скоро мы найдем вам другую работу. Что вы скажете, например, о должности надзирателя первого этажа? Потому что мы собираемся расстаться с господином Казнавом.

Почему старый Джимини-Кузнечик исчез? Потому что я его выследил? Но он же сам делал все возможное, чтобы попасться мне на глаза! Если бы не звонок Лауны, он продемонстрировал бы мне все стадии своей технологии изготовления бомбы. Может быть, он почувствовал, что за мной следят ребята Аннелиза? А эти двое – почему они тоже испарились? Почему их не заменили другими невидимками? В Магазине больше ни одного легавого. Ни Тео, ни его стариков не допросили. Что значит это одиночество? К чему все это клонится? Мне нужна бомба. Мне нужен взрыв. Должен же я наконец узнать, где, когда и кто! Я должен ущучить сукина сына, который вот уже столько времени пытается свалить на меня это дело. Иначе меня заметут вместо него. Да, прямых улик нет, но куча косвенных и гора подозрений – более чем достаточно, чтобы упечь меня в тюрягу до совершеннолетия близнецов Лауны. А кто их воспитает, этих придурков? Жереми? Он их научит делать нейтронную бомбу! Мама? Мама…

– Мама, мама!..

Тео застал меня в душевой рядом с раздевалкой в состоянии абсолютного распада. Я безудержно рыдал над умывальником, полными пригоршнями плескал себе на лицо холодную воду и мычал, как теленок: «Мама, мама!» Мое отчаяние заимствовало классическую формулу «Отче, зачем ты оставил меня?», которая всплыла в памяти из тех давно забытых времен, когда мама водила меня в воскресную школу, пытаясь подсунуть мне вместо отца Боженьку: «Мама, мама, зачем ты оставила меня?» И Тео принялся утешать меня, как некогда Ясмина, жена старого Амара, Тео, которого я предал, выдав полиции старикашку мстителя из его когорты.

– Говоришь, один из моих стариков?

– Один из твоих стариков, Тео, тот, у которого морда кузнечика. Помнишь, он еще возился с кранами в день, когда взорвался фотоавтомат. Поэтому, наверно, он и хотел тебя оттащить от кабинки – чтобы тебя не ранило при взрыве… Его-то я и заложил легавым – слишком много подозрений против меня!

Твердой рукой Тео закрывает кран и, раз уж мы настроились на эту волну, евангельским жестом вытирает мне лицо. Удивительно, как при этом моя рожа не отпечатывается на казенном полотенце…

– Брось, Бен, не так уж это важно. Все равно, имея фотки из шведского гальюна, легавые сообразили, что к чему.

– Как его зовут, этого старика?

– Понятия не имею. Я их не зову по именам, только по прозвищам.

– А где он квартирует?

– Поди знай… В каком-нибудь пансионе или в комнате для прислуги.

– Почему он исчез?

– Как по-твоему, Бен, почему люди исчезают в таком возрасте?

– Думаешь, он умер?

– С ними это бывает, и мы всегда удивляемся – такие у них бессмертные морды.

– Тео, он не имел права умереть!

(«Поставьте полдюжины свечей, чтобы его нашли…»)

– Возможен и другой вариант.

– А именно?

– Он выполнил свои обязательства, Бен, ликвидировал всех людоедов и растворился в окружающей среде.