Никто не выберется. Дойдёшь до врат, они потребуют плату — уходить будет нечему. Они заберут часть тебя, безвозвратно. Это Ревт, детка, здесь всё не просто так.

— Где бабушка? — упрямо повторила я.

— Её нельзя выпускать. Если она уйдёт — у нас будут большие неприятности. Давай решим всё по-хорошему. Ты явно не из тех, кто хочет жить с ложью, которую рассказали родители. Оставь корзинку и уходи.

— Ни за что, — произнесла я с напускной уверенностью. Вышло не слишком убедительно.

— Повтори ещё раз, — не впечатлился волк. — С чувством!

— Мне казалось, ты настроен дружелюбно. Может, мир?

— Мир ценой крови, — оскалился он. — Той, что в корзинке.

— Там кровь? — несказанно удивилась я.

— А ты думала что? Горшочек с маслом? Кровь — это жизнь. Кровь — это дань. Ключ, выход, цена. Ты пришла выпустить то, что еле сплавили сюда много лет назад.

Я невольно задумалась. Что я знаю о бабушке? Старые снимки и сдержанные рассказы мамы, без подробностей. Хотя любые мамины рассказы их лишены…

— Да, ты прав. — Я улыбнулась волку, аккуратно приоткрыв дверь ногой. — Мир только ценой крови. Твоей.

— Как скажешь. — Он прищурился и замер, явно готовясь к прыжку.

Не мешкая, я выскочила наружу. Дверь захлопнулась, хлипкое дерево затрещало от звука впившихся в него когтей.

Время. Нужно немного времени.

Я решительно юркнула под дом. Затаилась, не выпуская корзинки, среди поросших мхом свай и глубоко вдохнула.

Волк выбежал следом. Сквозь щели было видно лишь его тощее брюхо. Пролезть за мной он не мог, да и вовсе не собирался этого делать.

Стал скрести и толкать трухлявые доски над моей головой, одна хрустнула, в зазор полетели щепки. Явно приближалась буря.

Я отставила корзинку подальше, скинула плащ и приготовилась. Ломящая боль пронзила спину, прокатилась по телу волной дрожи. Сердце застучало в два раза быстрее. Всё во мне дрогнуло, сжалось и будто вывернулось наизнанку. Запахи расцвели сильнее и глубже, ярче и отчётливее, заполнив пространство целиком. Злость нарастала, став настоящей и почти осязаемой — плотной, мстительной, голодной.

Доска надо мной жалобно скрипнула и треснула пополам. Не теряя ни секунды, я оттолкнулась от земли. Выпрыгнула из ненадёжного укрытия и мягко приземлилась на подушечки лап. Волк посмотрел на меня так, словно увидел трёх поросят с дробовиками.

— Мне следовало догадаться, — прорычал он.

— Следовало, — подтвердила я, отряхнувшись. Щепки запутались в шерсти и неприятно щекотали кожу.

Волк раззявил огромную пасть, бросился на меня. Я отпрыгнула и едва не угодила в яму. Откатилась в сторону, прижалась к траве. Тут же почувствовала боль в боку — резкую, жгучую. В нос ударил приторный металлический запах, шерсть намокла. Я дёрнулась, освободилась от волчьих цепких объятий. Изловчилась и вцепилась волку в горло. Он взвыл и упал на спину, старательно отпихивая меня лапами. Бок заныл, я поневоле ослабила хватку и снова оказалась на траве. В глазах предательски потемнело.

Рядом что-то просвистело, прямо над самым ухом. Послышалось шипение и короткий, сдавленный рык. Я с трудом поднялась с травы и осмотрелась. Суровый мужик, похожий на Терминатора, тряс волка, как жалкую шкурку. Разорванную пополам и окровавленную…

— Кто ты? — осторожно спросила я.

— Дровосек, — отозвался тот весьма самодовольно.

Я огляделась. Вокруг по-прежнему была лишь трава, истыканная зияющими дырами.

— А деревья где?

— Я очень старательный дровосек, — громко заржал он. Облизнулся и впился острыми зубами в трепыхающуюся в его руках тушу.

— Что ж, удачи. — Я развернулась и направилась прочь.

— Обычно в таких ситуациях говорят «спасибо», — укоризненно прочавкал дровосек.

— В таких ситуациях говорят «приятного аппетита», — возразила я и укрылась под домом.

Пришлось ещё разок собраться с силами и погрузиться в безжалостный омут превращения.

Я закуталась в плащ, взяла корзинку. Дурацкий ободок оставила валяться в грязи, всё равно он мне не нравился. Вернусь домой, выкину из гардероба красные вещи, любые. Соберу горкой и сожгу. Обязательно. Вот только разберусь с бабушкой.

Наружу я выбралась, стараясь не обращать внимания на кровоточащий бок. В доме больше не чувствовалось хищника. Поставив корзинку на тумбочку, я без колебаний сдёрнула крышку и извлекла прозрачный флакон причудливой формы. Внутри круглой и плоской бутылочки пенилась мутно-красная жидкость. Я выдернула пробку — жидкость пахла мёдом, сгущёнкой и шербетом. Если это кровь, то она принадлежит странному существу.

— Ты чуть всё не испортила, — настиг меня голос. Занавеска отлетела в сторону, и в прихожую вышла девушка с ослепительно-белыми длинными волосами. Одета она была в пальто… и всё.

— Ты была здесь? — удивилась я. — Могла бы помочь.

— Я знала, что моя внучка справится, — бесцветно ответила она. — Он всего лишь Хранитель леса. Очередной… Сколько их было. Впрочем, суть не в том. Полагаю, это моё?

Бабушка кивнула на плоский флакон и протянула руку. Но, вместо того чтобы его отдать, я отступила к двери и спросила:

— Какой ещё Хранитель?

Она подошла ближе, вглядываясь в меня поразительно хладнокровным взглядом. От неё веяло приторной сладостью, безмолвной и неживой. Почти так же, как от мамы, только гораздо выразительнее.

— Кто ты? — не выдержала я. — Кто вы все?

— Как кто? — ответила она, не моргнув. — Твоя семья. Просто щеночку не повезло — в отца уродилась. Дурная кровь. Но мы решили тебя оставить, авось пригодишься. И как видишь, не ошиблись.

Я лишь ухмыльнулась. Потому что поняла, кто они. А главное: они не способны любить. Не могут, не умеют. Ни бабушка, ни мама. Дело не во мне, а в них. Им не дано понять. Они кормятся чужим теплом, ведь в них самих — пустота. Та же пустота, что и в этом тусклом местечке. Ревт… в посёлке с таким названием самое место всяким тварям.

— Вы не моя семья, — твёрдо сказала я. — А тебе лучше остаться тут.

Бутылочка звонко разбилась о стену, окрасив потрёпанную обивку бурыми брызгами. Пол заблестел россыпью мелких осколков. Бабушкино лицо исказилось, стало серым. Она бросилась к стене и впилась в неё ногтями.

— Дрянь, — совсем нечеловеческим голосом прошипела бабушка, сдирая обивку когтями. — Сплошные инстинкты, ноль мозгов.

— Счастливо оставаться, — искренне пожелала я, хлопнув напоследок тем, что осталось от двери.

Дровосек сидел на траве, дожёвывая последний кусок Хранителя леса. Вид у мужика был довольный — глаза сыто блестели, по подбородку стекали остатки банкета.

— Где выход? — поинтересовалась я.

— Врата? — Он захихикал и указал грязным пальцем за домик — Там.

Я поковыляла к цели. Дровосек настиг меня в три шага.

— Неужто не наелся? — прямо спросила я. Бок ныл, плащ пропитался кровью и лип к коже. Я ужасно устала и не смотрела куда ступаю — пожалуй, провалиться в пустоту было бы не так уж плохо.

— Я тебя провожу… — нахмурился он и, похоже, обиделся.

Врата и правда оказались недалеко от дома. Соединяли землю и свёрнутое в рулон небо, закрывая пустоту завесой из пульсирующих сгустков. Они переливались и играли, как безобидные пылинки в лучах солнца. Кружили в безумном танце, тянулись ко мне. Приглашали войти.

— Часть тебя останется здесь, — напомнил дровосек.

Точно. Дань. Её платят все.

Я попыталась успокоиться. Шумно выдохнула. Пошла вперёд и увидела…

— Извини, ты пень? — прямо спросила я.

— Я камень, ага, — ответил «пень». — Между прочим, минерал, очень полезный и волшебный.

— А так и не скажешь, — просипела я. — Отчего же ты такой серый?

— Бери выше, — треснувшим голосом ответил камень. — Не такой, а такая! Что думаю, то и говорю — а по четвергам приношу несчастье.

— Ну да, — заметила я. — Всё время на открытом воздухе: дождь, снег, птицы. Реальное несчастье. Тут посереешь.

Дровосек за моей спиной хихикнул.

— Я стерегу знак, — сообщила камень обиженно. — Угадай какой и иди.