– М-да, – только и ответил Питу.

Это одно-единственное слово было произнесено с таким выражением, что сразу становилось ясно, насколько Питу огорчен тем, что он не ошибся.

Судя по возбуждению толпы и крикам, она оказалась не менее чувствительна, чем Питу, к положению, в которое попала.

А дело в том, что принц де Ламбеск ловким маневром окружил зевак и мятежников в количестве пяти-шести тысяч и, перекрыв мост Людовика XV, набережные, Елисейские поля, Королевскую улицу и улицу Фельянов, замкнул их внутри огромной стальной дуги – некоего подобия лука, тетивой которому служила труднопреодолимая ограда сада Тюильри и решетка разводного моста – взломать ее практически не было никакой возможности.

Бийо обдумал ситуацию – она была довольно скверной. Но поскольку человек он был спокойный, хладнокровный и не теряющийся при опасности, то огляделся кругом и увидел на берегу реки кучу бревен и досок.

– Есть одна мысль! – сказал он Питу. – Пошли!

Питу пошел за папашей Бийо, даже не поинтересовавшись, что за мысль ему пришла.

Бийо подошел к куче, взялся за один брус и велел Питу:

– Помоги.

Питу тут же стал ему помогать, опять-таки не подумав даже осведомиться, а для чего; у него и мысли такой не возникло: он до такой степени доверял фермеру, что спустился бы с ним в преисподнюю, и папаша Бийо не услышал бы от него ворчания, что, мол, лестница слишком длинна, а преисподняя слишком глубока.

Папаша Бийо взял брус за один конец, Питу – за другой.

Они дошли до набережной, неся груз, который пятеро обычных мужчин с трудом подняли бы.

Сила всегда вызывает восхищение толпы, и хотя стояла она плотно, но расступалась, давая проход Бийо и Питу.

Затем, очевидно, сообразив, что действия этих двоих направлены, несомненно, к общему благу, несколько человек пошли впереди Бийо, крича:

– Дорогу! Дорогу!

– Папаша Бийо, скажите, – поинтересовался Питу, пройдя шагов тридцать, – а далеко ли нам еще идти?

– До ворот Тюильри, – ответил Бийо.

– Ура! – все поняв, закричала толпа.

Теперь она расступалась куда охотнее и проворнее.

Питу глянул и определил, что до решетки осталось не больше трех десятков шагов.

– Дойду! – объявил он с краткостью пифагорейца.

Впрочем, груз теперь казался Питу куда легче: несколько мужчин, самых сильных, ухватились за его конец бревна.

Вследствие этого скорость передвижения значительно увеличилась.

Вскоре они были у ворот.

– Ну, а теперь разом! – скомандовал Бийо.

– Понял! – крикнул Питу. – Сейчас у нас будет военная машина – таран. Римляне называли ее бараном.

Бревно раскачали и нанесли им сильный удар по запору ворот.

Солдаты, несшие охрану внутри Тюильри, прибежали, чтобы воспрепятствовать вторжению. Но после третьего удара замок поддался, ворота распахнулись, и в этот разверзшийся темный зал хлынула толпа.

По ее движению принц де Ламбеск сообразил, что те, кого он уже считал своими пленниками, нашли лазейку. Он тронул коня, намереваясь проехать вперед, чтобы точнее оценить ситуацию. Драгуны, стоявшие сзади него, решили, что это приказ атаковать, и поскакали следом. Уже разгорячившиеся лошади сразу взяли в галоп, а люди, жаждавшие отомстить за поражение, которое они потерпели на площади Пале-Рояля, очевидно, не пытались их сдерживать.

Принц, видя, что атаку уже не остановить, не стал даже пробовать сделать это, и вскоре душераздирающие вопли женщин и детей вознеслись к небу, взывая к божьему отмщению.

Во мраке происходили чудовищные вещи. Те, на кого напали, обезумели от горя, те же, кто напал, обезумели от ярости.

Тут же организовалось нечто вроде сопротивления: с террас полетели на драгун стулья. Принц де Ламбеск, получив стулом по голове, ответил ударом сабли, не подумав, что вместо того чтобы наказать виновного, бьет по невинному, и семидесятилетний старик повалился на землю. Бийо, увидев, как он упал, вскрикнул.

Он тут же вскинул карабин, вспышка выстрела осветила темноту, и принц был бы мертв, если бы, по случайности, в этот миг не поднял коня на дыбы.

Конь получил пулю в шею и рухнул.

Все решили, что принц убит. Драгуны устремились в Тюильри, стреляя по бегущим из пистолетов.

Но людям теперь было куда бежать, и они рассыпались среди деревьев.

Бийо спокойно палил из карабина.

– Ей-богу, ты прав, Питу, – бросил он. – Похоже, мы оказались здесь в самое время.

– Коль уж мне суждено стать храбрецом, – заметил Питу, разряжая мушкетон в самого толстого драгуна, – то кажется, это не так трудно, как мне казалось.

– Да, – согласился Бийо, – но бессмысленная храбрость – это не храбрость. Пошли отсюда, Питу, только смотри, чтобы сабля не путалась у тебя в ногах.

– Погодите, господин Бийо. Ежели я вас потеряю, то заблужусь. Я же не знаю Парижа, как знаете его вы: я здесь никогда не бывал.

– Пошли, пошли, – поторопил его Бийо и направился вдоль террасы, пока не оказался в тылу у войск, которые весьма поспешно выдвинулись по набережной вперед, чтобы оказать, если будет необходимость, помощь драгунам принца де Ламбеска.

Дойдя до края террасы, Бийо сел на парапет и спрыгнул на набережную.

Питу сделал то же самое.

Оказавшись на набережной, оба провинциала взглянули на мост Тюильри, заметили там блеск оружия нового воинского отряда, по всей очевидности, отнюдь не дружественного, прокрались до края набережной и спустились на берег Сены.

На часах Тюильри пробило одиннадцать.

Добравшись до красавиц осин и высокоствольных тополей, растущих вдоль Сены, и укрывшись в их темной сени, фермер и Питу легли на траву и открыли совет.

Следовало решить, и вопрос этот был поставлен фермером, оставаться ли здесь, куда они пришли, то есть в безопасном или хотя бы относительно безопасном месте, либо ринуться в центр возмущения и принять участие в сражении, которое, похоже, будет продолжаться и ночью. Задав этот вопрос, Бийо ждал ответа от Питу. Питу весьма вырос во мнении и в глазах фермера. Тому способствовала и ученость, которую он продемонстрировал накануне, и, конечно, проявленная им этим вечером храбрость. Питу инстинктивно чувствовал это, однако вместо того чтобы возгордиться, лишь испытывал еще большую признательность к доброму фермеру; по природе Питу был склонен к послушанию.

– Господин Бийо, – начал он, – сейчас совершенно очевидно, что вы гораздо храбрее меня, а я не такой уж трус, как мне думалось. Гораций, который все-таки не сравним с нами, хотя бы в части поэзии, при первой опасности бросил оружие и бежал. Я же не бросил свой мушкетон, патронную сумку и саблю, и это доказывает, что я куда отважнее Горация.

– Ну хорошо, а к чему это ты ведешь?

– А веду я, господин Бийо, к тому, что пуля может убить даже самого отважного человека.

– Ну и что? – не понимал фермер.

– А то, сударь, что, как вы мне объяснили, покидая ферму, направились вы сюда ради некоторой весьма важной вещи.

– Проклятие! Ведь правда… Шкатулка!

– Вот, вот. Итак, вы сюда приехали ради шкатулки?

– Тысяча чертей! Ну, конечно, из-за шкатулки, а не по какой другой причине.

– Ну, а если вас застрелят, дело, ради которого вы сюда приехали, не будет сделано.

– Ты сто раз прав, Питу.

– Слышите, как там что-то рушится? Слышите крики? – продолжал уже смелее Питу. – Дерево раздирается, как бумага, железо рвется, как пенька.

– Это потому, Питу, что народ разгневался.

– Но мне кажется, – рискнул заметить Питу, – что король тоже изрядно разгневался.

– Почему ты так решил?

– А как же иначе? Австрияки, немцы, короче, цесарцы, как вы их назвали, – солдаты короля. И ежели они нападают на народ, значит, так им приказал король. А чтобы король отдал подобный приказ, он должен очень сильно разгневаться. Правильно?

– Питу, ты сейчас прав и не прав.

– Дорогой господин Бийо, мне кажется, такое просто невозможно, и я просто не решаюсь вам заметить, что если бы вы изучали логику, то никогда не осмелились бы высказать подобный парадокс.