Освободившись, Михаил Садо стал преподавателем Петербургской духовной академии. С ним, как и с Колей Брауном, меня до сих пор связывает дружба, основанная на глубоком душевном единстве.

В 86-м году Даниилу исполнилось бы восемьдесят лет. Я всегда в день его рождения 2 ноября ездила на Новодевичье. Одна. На кладбище и в церкви я любила бывать одна.

Могила тогда выглядела так: два холмика, между ними дубовый крест и вокруг много сирени. Ограда была прямоугольная с прямыми прутьями, ее еще Даниил ставил.

В тот день я приехала и — остолбенела. Не было ни креста, ни холмиков, ни сирени. Во всю площадь могилы лежала огромная гранитная плита, а на ней громоздился гранитный «шкаф». Больше я тогда ничего не увидела — бросилась бегом прочь. Уборщица, которая меня хорошо знала, сказала:

— Идите скорей к директору!

Директора я не застала, было воскресенье. Произошло же вот что. Великолепный скульптор Николай Андреевич Андреев, автор старого памятника Гоголю, тоже похоронен на Новодевичьем кладбище. Его родные хлопотали, чтобы Министерство культуры поставило ему памятник. И рабочие, найдя могилу другого Андреева, решили, что это она и есть. Вышла чудовищная ошибка.

В тот же вечер я позвонила в Петербург своему другу Коле Брауну и все ему рассказала. Ночью он перезвонил мне:

— Начало твоего телефона — 229. Запомни: по статье Уголовного кодекса 229-й надругательство над могилой влечет уголовную ответственность сроком до трех лет.

На следующий день я кинулась к директору. Сначала он заявил, что я вообще никогда не бываю на кладбище и понятия не имею, кто у меня тут похоронен. Я молча вынула толстую пачку квитанций оплаты уборщицам, положила перед ним.

— У вас была не могила, а козий загон!

Я сказала:

— Русская могила — это холмик с травой и крестом. Поняли?

Он продолжал хамить. А у меня и правда никогда не хватало духу выдирать ландыши, сыпать песок. Я всегда просила, чтобы зимой оставался снег, а летом — трава. Это было похоже на деревенскую могилу и было мне дорого.

Мы долго препирались, а потом я сказала:

— Да что вы так со мной разговариваете? Вы же знаете, статья 229 — до трех лет. О чем вы спорите?

Он мгновенно переменил тон, стал кому-то звонить:

— Вот она говорит, что русская могила — это земля, трава и крест… ага… угу…

Гранит все-таки содрали, а крест потом нашелся далеко в Подмосковье. В 1986 году у меня совсем не было денег. Тут уж взялись помогать все. Кончили мы только к лету. Мне до сих пор трудно бывать на кладбище, не могу забыть тех двух холмиков с крестом посредине и кустов сирени.

Мы всегда праздновали день рожденья Даниила. И тогда, в 1986 году, вечером пришли Боря Чуков и еще молодые ребята, которые Даниила не знали, но очень любили. Я никак не могла прийти в себя после того, что произошло. Пришлось рассказать. Боря расшумелся:

— Все изменилось, теперь Горбачев, перестройка, надо печатать стихи Даниила Леонидовича.

— Не хочу получать по морде! — отвечала я. — Это все то же самое, что было!

— Вы чего еще ждете?! — кричал он. — Вот уже надругались над могилой. Чего вам еще надо?

Мы довольно долго орали друг на друга. В конце концов я сказала:

— Ладно. Берите, несите.

— Я понесу в «Новый мир».

— Еще не хватает «Нового мира»! Какое «Новому миру» может быть дело до Даниила Андреева! Ладно. Валяйте! Несите и получайте по морде вы!

Боря Чуков отнес стихи в «Новый мир» и по морде не получил. Это было то, с чего потом все началось: первая публикация стихов Даниила в «Новом мире», сделанная Олегом Чухонцевым. Быть может, без того издевательства над могилой, без того особого состояния у меня и у тех, кто меня слушал, история публикаций творческого наследия Даниила сложилась бы иначе.

Публикацию в «Новом мире» прочитал Борис Николаевич Романов. Он дружил с Витей Василенко, издавал его стихи. Романов разыскал меня и стал «пробивать» в издательстве «Современник», где тогда работал, очень тоненький, как он сначала предполагал, поэтический сборник, который потом стал прибавлять и прибавлять в объеме. Это был 1987 год. Борис Николаевич включил в эту книжку стихотворение «Беженцы» — о войне:

В издательстве Романова тогда проработали на «пятиминутке», а стихотворение сняли. Теперь его печатают везде, а Борис Николаевич — редактор всего собрания сочинений Даниила. В 1989 году в «Новом мире» опубликовали первые отрывки из «Розы Мира», главы о Лермонтове и Блоке со вступительной статьей Станислава Джимбинова «Русский Сведенборг». А потом публикации пошли одна за другой.

Наконец, странная психологическая перемена произошла и во мне. Все годы после смерти Даниила я жила как бы опустив голову и закрыв руками его произведения. И вдруг как будто с меня сняли страх. Не сняли, а снял Даниил — я в этом совершенно уверена. Я подняла голову и заговорила. Заговорила даже буквально — стала читать его стихи. По приглашению Саши Андреева, сына Вадима, в 1987 году я поехала в Париж и там впервые читала стихотворения Даниила собравшимся русским парижанам. С тех я читаю постоянно, от Лондона до Владивостока, где только можно.

На одном из выступлений в Смоленске меня смущенно предупредили:

— Знаете, Алла Александровна, вы будете выступать в библиотеке, в Союзе художников, а вот еще очень просили сотрудники исправительно-трудовых лагерей. Вы простите, пожалуйста, но они так просили…

Я ответила:

— Да что вы извиняетесь! Мне это самой интересно. Художникам я уже читала, писателям тоже, а сотрудникам «органов» — еще нет.

Зал был полон, и почти все в нем — в погонах. Сначала мне стало не по себе, а потом думаю: ну, как хотите, а сейчас будете слушать.

Сначала я рассказала им биографию Даниила и, когда дошла до ареста и следствия, учитывая специфику их работы, говорю:

— Вам, наверное, это будет профессионально интересно…

А им и вправду было интересно. Затем прочла стихи и сказала:

— Теперь любые вопросы…

Глянула в зал и увидела на глазах слезы.

С тех пор как я начала читать, меня не оставляло чувство, что Даниил рядом и что он снял с меня страх за свои стихи, за «Розу Мира». Это были совсем не легкие годы, но я выступала, не опуская головы. И бывают странные моменты во время чтения стихов. Я выхожу, читаю стихотворение, над которым много работала, так, как задумала. И вдруг — что-то происходит. Я начинаю читать гораздо лучше, забываю о плохом самочувствии, полностью растворяюсь в тексте. И кажется, что кто-то рядом. Даниил рядом. И здесь надо, мне кажется, подробнее сказать об особенности его дара.

Мы живем в разделенном, раздробленном мире. Разбиты наша жизнь, все понятия. Разорвана связь физической жизни с духовной, раздроблены на части все профессии. Иногда еще соединяются в одном лице поэт и прозаик, но чаще даже поэты пишут или лирические, или гражданские стихи, а талантливая шутка породила пародиста как профессию.

Но если бы мы отправились в глубокую древность, босиком или в грубых сандалиях прошли по выжженным солнцем пыльным или каменистым дорогам очень давних и очень дальних стран, то неминуемо встретили бы на одной из таких дорог человека, который казался бы странным только для нас, но для тех, кто жил рядом с ним, был совершенно понятен. Кто он? Поэт — в том древнем значении этого слова, которое мы сейчас потеряли. Вероятно, и в древности, как и позже, в самой обыкновенной семье рождался странный мальчик и вырастал необычным человеком. Он слышал, а часто и видел то, о чем окружавшим его людям было известно только «умственно». Такова уж особенность душевной структуры человека, наделенного религиозным чувством. Такими были и поэты Древней Эллады, и ветхозаветные пророки, и средневековые миннезингеры — не авторы куртуазных любовных песен, а создатели «Парсифаля» и «Тангейзера».