Я попыталась списать это на усталость, но ближе к ночи мне стало одиноко, и рука сама собой потянулась к телефону.

Мамин голос всегда меня успокаивал. Мы поговорили о нашем старом доме. Ни про какой медальон с браслетом мама понятия не имела, а про тех, о ком говорила мама, я ничего не хотела знать. На время отключиться от всего, что осталось в двухстах километрах от Москвы — школьной подруги, несостоявшегося бойфренда, бывшего класса и будущего университета — вот единственное, чего мне тогда хотелось.

Потом я позвонила папе, и он сумел развлечь меня рассказом о том, как таинственна и красива старая Рига, когда над городом клубится туман. Он сказал, что пробудет там ещё несколько дней, что ужасно соскучился и мечтает приехать вместе с мамой ко мне, в наш старый дом, порыбачить на Волге. Мы поболтали обо всём на свете и ещё о многом, и в душе моей вновь воцарилось умиротворение.

Вдохновлённая папиным рассказом о старой Риге, я положила подушку под головой повыше и попробовала вернуться в средневековую Европу, к многострадальному Баудолино. Но два часа в жёстком вагоне пригородной электрички так утомили меня, а свежий воздух, запах смородины, аромат трав из старого сундука так одурманили, что веки сомкнулись, и меня охватила блаженная дремота.

Какое-то время я ещё наблюдала, как женщина с гравюры протягивает руку к прялке, и её тонкие пальцы берутся за серебряное веретено, и прядётся нить времени.

Я думаю о тонкой ниточке, связывающей поколения нашей семьи…

Висящие на стене прямо напротив кровати старинные часы с боем, запущенные моей рукой, тикают так уверенно и значительно, словно я запустила некий таинственный механизм судьбы, моей судьбы, неразрывно связанной с судьбами моих предков. Невольно прислушиваясь к их старательному тиканью, незаметно для себя засыпаю…

…И во сне уношусь далеко-далеко по призрачной дороге, которой, кажется, нет конца, туда, где над старым городом клубится таинственное туманное свечение, над кафедральным собором, над башнями, над рекой…

…я иду сквозь туман по мощёной гладким камнем улице древнего города, загнутые кверху носы моих кожаных туфель мелькают из-под длинной юбки, серебряные браслеты на запястьях звенят так звонко, что люди оборачиваются, почтительно кланяются мне, приветствуют на языке, звучащем странно, но каждое слово мне понятно. Я иду и иду. Передо мной вырастают ворота. Я стучу кулаком по гулкому металлу. Одна из створок открывается, и высокий бородач и ведёт меня по двору. А навстречу шагает человек в наброшенном на широкие плечи синем плаще. Сквозь туман я догадываюсь, что он улыбается мне, хотя его лица не могу разглядеть.

А разглядеть его мне очень надо. Но мешает туман.

Туман над городом, повисший, как огромное облако…

Огромное облако рыжей пыли повисло над каменистой дорогой, ведущей от Южных ворот Хаттусы в Шанкхару. Войско великого царя страны Хатти Мурсили Первого, покидало столицу.

Мурсили шёл войной на амореев, чтобы смыть кровь своего предшественника царя Лабарны Второго. За спиной Мурсили оставлял город, который Лабарна сделал своей цитаделью, символом власти и новой столицей. Перенеся столицу из северного Куссара в построенный им город, Лабарна взял и себе новое тронное имя — Хаттусили, что означало «строитель Хаттусы». Родовое имя «Лабарна» навсегда осталось титулом хеттских царей в память о его великом отце Лабарне Первом, завоевавшем трон в ожесточенной схватке с собственным родственником Пападилмахом.

Трон Хатти, как и любой царский трон, нуждался в сильной опоре. Но лабарна не нашёл опоры даже в собственных детях. Их вероломство и непрерывные интриги делали царя и страну уязвимыми. Один за другим следовали заговоры. В борьбе за власть сначала Киццува — царский сын и правитель города Пурусханты, затем его дочь Хастаяр и хатусские вельможи, вечно теснящиеся у трона алчной сворой, возмутили столицу против Хатуссили и развязали гражданскую войну.

Желая положить конец заговорам, царь назначил наследника престола. Им стал принц Лапарнас, сын одной из сестёр царя. Хаттусили сделал это под давлением придворной знати, хотя по рождению Лапарнас не имел права на трон. Но среди многочисленных племянников царь выделял сына другой сестры, принца Мурсили.

Юный честолюбец Мурсили тоже не был наследным принцем, но стареющий царь любил его больше, чем Лапарнаса. И Мурсили знал это. Лабарна подолгу беседовал с юным племянником о военной славе, о великих хеттских царях, о безграничности власти и тонкостях политики.

— Люди остерегаются тех, кто держит их в страхе. Но не приближайся к ним, когда ты один. Не полагайся на брата, не знай друга, — говорил старый царь. — Слова и мудрость свои даю тебе. Так запечатлей их в сердце своём. Что в сердце твоём, то и делай.

Родившись в Хаттусе, Мурсили рос и набирался сил вместе с новой столицей. Однако он всё ещё оставался ребёнком. А принц Лапарнас был уже взрослым мужчиной и воином, познавшим вкус победы. Назначенный преемник царя чувствовал себя достаточно взрослым, чтобы ввязаться в заговор, зреющий в стенах дворца среди членов царской семьи. Когда Хаттусили внезапно заболел, Лапарнас вместе с Хуццией, сыном царя и правителем-хассу Таппасанда, безжалостно заточил старика в его же собственном дворце и принял регентство. Не показываясь царю на глаза, принц трусливо прятался, с нетерпением дожидаясь его смерти. Ведь смерть Хаттусили означала, что на престол страны Хатти взойдёт новый царь, Лапарнас Третий.

Но боги были немилостивы к принцу, и благосклонны к Хаттусили.

Волею богов старый царь пошёл на поправку и снова занял место на хаттуском троне.

— Я назвал вам юношу лабарной. Я сказал «пусть он сядет на трон», — обратился Хаттусили к Собранию, войску и сановникам. — Я, царь, объявил его своим сыном, обнял его и возвысил. Я окружал его заботами. Он же оказался недостойным того, чтобы на него смотрели. Я заболел, а он слезы не уронил, не выказал сочувствия! Он холоден и невнимателен! Мать его — змея. И он придет? Довольно! Он мне не сын!

Вернувшись к правлению, Хаттусили созвал панкус, тулию и провозгласил:

— Теперь мой сын Мурсили! Ему много богами вложено в сердце. Только льва божество может поставить на львиное место. В час, когда дело войны начнётся, или восстание тяготы принесёт, будьте опорой сыну моему, подданные и сановники!

Так взошла звезда Мурсили. Принц стал наследником трона.

Лапарнас трусливо бежал. Хаттусили, не простив измены, долго преследовал вероломного племянника, и, в конце концов, настиг в Цальпуве. Расправившись с изменником, в ярости царь разрушил и город.

Но шли годы. Век Хаттусили подходил к концу. Его позвала Страна-Без-Возврата. Совершив очередной победоносный поход и вернувшись в любимую Хаттусу, великий царь, возродивший древнюю славу хеттов, умер. Его наследник Мурсили в это время осаждал столицу Ямхада Халпу. Памятью своего названного отца и величайшего из правителей Хатти, новый царь Мурсили Первый поклялся, что не позволит этой славе угаснуть. Унаследованное им царство было могучим и богатым, но Мурсили, став царём, должен был приумножить его богатства и подчинить своей руке народы, которые не смог покорить Хаттусили, его названый отец, благороднейший предшественник и величайший из царей.

Южнее Хаттусы располагалась дружественная и зависимая от царей Хатти Киццуватна. Великое царство Арцава на юго-западе. На северо-западе богатый город-государство Троя, поддерживающий монополию на морскую торговлю. На севере — доставляющие хеттам много беспокойства племена «людей моря». С востока в горах жили хурриты, чьи правители и воины были из народа Мурсили, триста лет назад пришедшего откуда-то с севера…

Но с востока и юго-востока страна Хатти была открыта для нападений силе не менее мощной, чем хетты. Там, на востоке могучим львом лежал гордый Вавилон, древняя Шанкхара, страна амореев.

Едва развеялся над Хаттусой прах её основателя царя Хаттусили, и ветер с гор понёс весть о его смерти во все концы империи, как в Вавилон отправились конные колесницы с известием о кончине старого царя и воцарении нового.