– Можно к ней зайти?

– Ты заходи. А этого не пущу, грубияна.

– Он будет молчать.

– Ну если молчать…

– И вы молчите, Серафима Петровна.

– Я? У себя дома?!

– Очень прошу вас. Умоляю. У вашей Анечки…

Я оценил красоту игры: «Анечка» сработала на все сто.

– …у нее книжка глючит. Заела, в смысле. Надо чинить, только осторожненько. Сами понимаете, каска. Нам бы лучше по-хорошему, без докторов.

– Чего ж мне не понимать? – у бабки стало профессорское лицо. Чистый, значит, нобелевский лауреат. – Не дура, чай! Чини каску, разрешаю. Говорила я Нюрке – зараза твое чтение! От книжек все беды…

Мы прошли в гостиную с телевизором, а оттуда – в маленькую, судя по обстановке, Нюркину комнату. На столе неярко светился монитор: заставка «Часы». Шторы были задернуты, создавая интим. Сама виновница нашего прихода – голенастая пигалица лет тринадцати – лежала на диване в шлеме для гиперактивного чтения. Опущенное забрало скрывало верхнюю часть лица. Губы девицы растягивала улыбка Снежной Королевы: ледяная, неподвижная. Лишь уголок рта все время подергивался. Аритмичный тремор, верный спутник гиперчитателей – этого добра я насмотрелся, привык, хотя поначалу ломало не по-детски.

– «Вербалайф», – вслух прочла Тюня, указав на надпись, украшавшую налобник. – Это мы, Серафима Петровна. Мы вам так и сказали, на лестничной клетке.

Вместо ответа бабка одернула Нюркино платьице, задравшееся выше коленок.

– Чини каску, – повторила она. – А мужик пусть вон идет. Неча на Нюрку пялиться, не витрина. Вон, телевизор врет: от пидафилов не продохнуть! Так и лезут, что твои тараканы…

– Врет ведь, – неудачно пошутил я. – Сами говорите.

– Давай, давай, – железные клещи ухватили мой локоть. – Вали на кухню. Чаю дам, а девок обозревать – зась! Каска одна, ее вдвоем не чинят… Ишь, механик!

Меня волокли прочь. Тюня страдальчески следила за изгнанием, не зная, что предпринять. Я шарил взглядом по сторонам, ища спасительную соломинку. Наверное, там, в небесах, кто-то оглянулся на мои муки, ибо чудо не заставило себя ждать. На книжной полке, зажатый между варягами Мартином и Аберкромби, блестел заклеенным корешком наш счастливый шанс.

– Я писатель! – вскричал я. – Известный!

– Ага, – уперлась бабка. – А я буфетчица в Кремле.

Судя по ее тону, буфетчица крыла писателя, как бык овцу.

– Вот!

Извернувшись вьюном, я выхватил заветную книжку из строя. Так выхватывают наган из кобуры. Черт, меня даже на слезу пробило, таким затрепанным, зачитанным, правильным было это издание.

– «Гуляй полем»! Влад Снегирь!

– Сам гуляй! – возмутилась Серафима Петровна. – Хамло!

– Это название! А вот и фотография!

Книгу у меня изъяли. Изучили, обнюхали, облизали. Сверили фото с оригиналом, сходства не нашли. Еще бы, столько лет минуло! Без напоминаний я достал паспорт – там имелись аж две фотографии: в двадцать пять и сорок пять лет. Криминалистическая экспертиза продолжилась.

– Тут Снегирь, – бабка взмахнула книжкой, едва не снеся мне челюсть. – Писатель Снегирь. А тут, – взмах паспортом, – Чижик. Гражданин Чижик. Это как понимать, шпион?

– Псевдоним, – объяснил я.

– А-а… – в глазках Серафимы Петровны сверкнул подозрительный блеск. – Так вот ты кто, голубь сизый…

– Кто?

Ситуация превращалась в дурной водевиль.

– Меньшинство. Тебя обижать нельзя.

– П-почему?

– Ты Обаме наябедничаешь.

– Какое я вам меньшинство?!

– А такое. Сам сказал, какое. Сиди в комнате, разрешаю. Теперь я за Нюрку спокойная…

Тюня уже устроилась за монитором. Пальцы ее молотили клавиатуру, как сидорову козу. «Часы» сгинули, окна открывались и закрывались с молниеносной быстротой. Бабка, и та залюбовалась. Огонь, вода, чужая работа – вот на что можно смотреть вечно.

– «Война миров», – сказала Тюня. Судя по ее ухмылке, гончая взяла след. – Умненькая ты девочка, Палийчук Анна Игоревна. Умненькая-разумненькая буратинка. Снегирь, ты слышишь? Она читала «Войну миров» Уэллса.

– Ломаную?

– Ага. Сейчас я найду точку взлома.

Грохот колес по Стейшн-роуд Том услыхал издалека. Вскоре на привокзальную площадь Молдон Ист Стейшн въехала целая вереница санитарных фургонов зловещего черного цвета. На боку каждого имелся красный крест в белом круге. Рэдклиф встал и потянулся, разминая плечи. Его смена только что закончилась. Доставь фургоны какой-либо груз, Том бы и пальцем не пошевелил. За минувшие шесть дней он устал больше, чем за всю жизнь.

Раненые – другое дело. Санитарам потребуется помощь.

Возглавляла процессию бричка с откидным верхом, запряженная гнедой кобылой. На козлах рядом с кучером восседал приезжий доктор. Он же и подал возницам знак остановиться, вскинув руку вверх.

– Доброе утро, сэр, – Том подошел ближе.

– Доброе утро, – взгляд доктора зацепился за форменную куртку из вельветина, которую Том не успел снять. – Вы работаете на станции?

– Да, сэр.

– Не знаете, прибыл ли утренний поезд из Челмсфорда?

– Должен прибыть с минуты на минуту.

– Очень хорошо. Где выход на платформу?

– Выход вон там, – Том указал рукой через площадь на здание вокзала; вернее, на единственную дверь, ведущую внутрь. Она пряталась в тени колоннады с арочными проемами, тянувшейся вдоль всего фасада здания. – Через вокзал. У нас двери узкие, сэр.

– Ну и что?

– Вы ведь привезли раненых?

– Совершенно верно. Их нужно отправить в Челмсфордский госпиталь этим поездом.

– Тогда лучше нести в обход. Давайте, я покажу?

– Буду весьма признателен.

Доктор улыбнулся – впервые с начала разговора. Его пшеничные с проседью усы залихватски вздернулись, и с неожиданной для своих лет легкостью доктор спрыгнул с облучка повозки на брусчатку. Он оказался почти одного роста с Томом, которого дразнили громилой.

– Показывайте.

Рэдклиф помог дюжему санитару извлечь из головного фургона носилки с раненым – у бедняги была перевязана голова – и, заняв место впереди, знакомым путем двинулся в обход здания вокзала. Доктор шел рядом. Следом потянулись санитары с носилками.

Они успели сделать три ходки туда-обратно и перенести всех раненых, когда со стороны Челмсфорда донесся паровозный свисток. Вскоре показался поезд. Едва состав, обдав платформу облаком пара, остановился у перрона, доктор ринулся на поиски начальника поезда. Его энергии можно было позавидовать. Том даже подумал, что из доктора получился бы неплохой грузчик. Начальник обнаружился в первом вагоне; Том видел, как доктор что-то втолковывает хмурому седовласому коротышке, предъявляет ворох бумаг. Начальник смотрел мимо доктора, брезгливо поджимал губы, и, похоже, ничего не хотел знать. К счастью, через пару минут на перроне образовался мистер Иствик, начальник станции, и пришел доктору на помощь. Вдвоем они, хоть и с немалым трудом, одержали победу в словесной баталии, после чего доктор распорядился грузить раненых в поезд, из которого к тому времени вышли пассажиры.

Удостоверившись, что погрузка проходит без всяких препятствий, доктор вздохнул с облегчением. Сняв котелок, он вытер со лба испарину батистовым платком, огромным как знамя. Битва с начальником поезда далась доктору нелегко. Том предположил, что наверное, доктору легче было бы поставить на ноги десяток больных.

– Благодарю вас, молодой человек, – доктор кивнул на узкие двери вокзала, где минутой ранее застрял толстяк с двумя чемоданами. – Ваша помощь пришлась как нельзя кстати. Как вас зовут?

– Томас Рэдклиф, сэр.

Доктор уже открыл рот, чтобы представиться, когда из-за его спины раздалось:

– Ватсон? Неужели это вы, друг мой?!

В трех шагах от доктора стоял худощавый джентльмен в клетчатом пальто. Когда он успел подойти, Том не заметил. Росту в джентльмене было более шести футов, но из-за сухого телосложения он казался выше. Ястребиное лицо, впалые щеки, цепкий оценивающий взгляд из-под козырька охотничьего кепи. На вид джентльмен был примерно одних лет с доктором – то есть, вдвое старше Рэдклифа. Грузчику отчего-то подумалось, что несмотря на возраст и худобу незнакомца, он, Том, не хотел бы встретиться с этим джентльменом на узкой дорожке.