Приговорить человеческую расу к жизни в… зоопарке!

Немыслимая ситуация! Даже солариане не пошли бы на это. Но что же тогда?.. Полное отсутствие каких-либо оборонительных приготовлений, эвакуация Марса…

Интересно, есть ли у “собак” зоопарки? Может быть, они оставят в живых последних представителей рода человеческого ради постоянного напоминания о своей великой победе? А может, для того, чтобы иметь под рукой резерв подопытных животных для каких-то ужасных опытов?

— Следующая остановка — Земля, — голос Линго вернул разыгравшееся воображение Палмера в настоящее.

“В конце концов, это смешно, — сказал себе Джей, — приписывать соларианам столь безумные планы. Они уже не раз доказали, что думают обо всем человечестве, а не только о Земле”.

Но, быть может, они несколько переусердствовали в этом стремлении? Разве выжить — не главная цель Земли? Выжить любой ценой!

Сначала она выглядела простой голубоватой звездочкой, сверкающей в темноте Космоса ярким бриллиантовым светом, превосходящим сияние Венеры. С их позиции, почти с орбиты Марса она по яркости уступала лишь Марсу, Юпитеру и Солнцу. Но как только корабль приблизился на расстояние, с которого Земля стала видна невооруженным глазом, она затмила Палмеру все остальные светила и планеты. Ведь это была земля.

Земля, первая из планет земного типа; Земля, притяжение которой на поверхности стало мерилом силы гравитации и ускорения; Земля, где название означало просто “землю”, “почву”, “мир”, в смысле “свет”.

Земля — колыбель человечества.

Вид этой голубой сверкающей точки, постепенно увеличивающейся до размеров диска по мере приближения к ней корабля, пробудил в Палмере бурю ассоциаций и сложных ощущений. Для него, как и для любого оказавшегося на его месте конфедерата, эта планета являлась легендой. Он был человеком, в теле которого не содержалось ни единого земного атома, и, тем не менее, он также считался ее сыном, сыном матери-Земли.

И действительно, хотя прежде ему ни разу не доводилось ее видеть, планета неразрывно связана с ним тысячами генетических нитей, являясь неотъемлемой частью его самого, его разума, типа мышления и, даже, его языка. “Планета земного типа… похожая на Землю… внеземной… хорошая, плодородная земля… положить на землю… земной… землистый… чернозем”, — сотни слов, которые он произносил с самого рождения, приобретали новый смысл при лучистом свете голубой планеты,

Диск планеты все увеличивался на обзорном экране. Глядя на него, Палмер не мог себе помешать думать о том, что даже если человек победит в этой войне, если человеческой расе суждено просуществовать еще миллион лет и пустить корни на всех пригодных к жизни планетах Галактики, вплоть до Андромеды, человек и тогда не сможет забыть свою прародину, небольшую планету, третью по счету в семье планет обычной заурядной звезды типа-Г, затерявшейся на одном из периферийных задворков Галактики. Как и лосось, известным лишь ему да Богу образом, умеющий преодолеть тысячи и тысячи миль морского пространства и вернуться в родную речку, чтобы дать жизнь своему будущему потомству, так и люди повсюду, где бы они ни находились, будут всегда носить частицу этой Земли в своем сердце и душе, мысленно возвращаясь к ней. Она всегда будет в их языке, в их теориях и рассуждениях о строении Вселенной или атома. Она всегда будет в них самих, эга маленькая голубая планета. Потому что это — их очаг.

Все молчали. В рубке царила полная тишина, нарушаемая едва слышным зуммером работающей аппаратуры. Все слова сейчас показались бы лишними, не подходящими к данному моменту. За все тридцать лет своей жизни Палмер никогда не ощущал того, что сейчас рождалось в нем. Он возвращался к себе…

Корабль пересек орбиту Луны, единственной Луны — спутника в Галактике, имеющего право называться так с большой буквы — Луна. Видимая с ее орбиты поверхность Земли, освещенная Солнцем, явила собой зрелище, взволновавшее Палмера почти до слез. Были отчетливо видны очертания обеих Америк. Зеленые и коричневые пятна материков, слегка размытые вспененной бездной облачного покрова и окруженные сверкающей голубой рябью морей. Именно им, морям и океанам, была обязана планета своим голубым мерцающим светом, видимым с орбиты Марса. Именно им Земля обязана рождением жизни. Они явились колыбелью всего, что дышало и росло на Земле, колыбелью жизни.

Палмер знал, что над этими морями и континентами веет ветер, свежий и чистый. Только этот ветер был тем, чем он должен быть на самом деле. И ни на какой другой планете ветер не мог быть таким земным, как здесь.

Ему показалось, что каждая частица его существа начинает неуловимо подрагивать и вибрировать, узнавая, отвечая и резонируя невидимому и неслышимому излучению планеты, будто включилась система “свой — чужой”. И планета узнавала его, тянула к себе, ждала, протягивая вперед свои невидимые руки-лучи, будто говоря: “Ну, где же пропадал ты так долго, сын мой. Я уже устала ждать”.

Он был у себя, на родине.

Эти термины, давно знакомые ему по смысловому значению, впервые обросли плотью ощущения, сутью, нашли свое зримое материальное подтверждение в этой немыслимо прекрасной планете, теплом ласковом море, медленно проплывающем сейчас перед его восхищенным взором.

Корабль по плавной спирали медленно снижался к границе терминатора, разделяющего темную и освещенную стороны планеты. Вероятно, Линго намеревался посадить корабль там, где уже наступила ночь.

“Еще немного, и я сделаю свой первый шаг по земле. Земля, — радостно думал Палмер, — взглянув на светлячки звезд, которые должны были светить еще самым первым людям — пастухам, когда те, закинув голову, вглядывались в ночное небо, не осмеливаясь даже подумать, что когда-нибудь их далекие потомки смогут расселиться на сотни странных миров, вращающихся вокруг этих холодных и колких искорок света”.

Корабль миновал линию терминатора и понесся над темной ночной половиной поверхности. Вскоре должны будут показаться тысячи огоньков-светлячков огромных земных городов, соперничающих в своем количестве с бесчисленными звездами, взирающими на них сверху. Но… но что это?

Безмолвная темнота ночи не ответила им ни одним огоньком. На экране все так же монотонно проносилась темная, не освещенная ни единым лучом света поверхность планеты. Палмер недоумевающе смотрел на экран. Полная темнота.

Внезапно он понял, что Линго не собирается приземляться, а ведет корабль по очень пологой параболе над поверхностью планеты. Темный диск на экране больше не увеличивался в размерах, наоборот, теперь он стал постепенно удаляться. Солариане обогнули Землю и решили продолжать свой путь к Солнцу.

— Что… что вы делаете? Что случилось с городами? Что?..

— С городами все в порядке. Стоят на месте… Пока. Только без жителей. Все эвакуированы.

— Эвакуированы? Почему?

— Ты должен был сам догадаться, Джей. Это настолько ясно. Земля ведь является главной целью дуглариан. Освещенные города — что может быть лучшей мишенью?

— Ты хочешь сказать, что вы предполагаете прорыв дуглариан до самой Земли? Вы их спровоцировали на атаку, зная, что не сможете удержать даже на подступах к своей планете? Ну, знаете!.. Это… это…

Линго невесело рассмеялся.

— Бесчеловечно? Негуманно? Ты это хочешь сказать? Эх, Джей! Хотя ты уже далеко не тот человек, который забрался в наш переходник на Олимпии-III, но все равно хочу предупредить тебя, чтобы ты не совершил ошибки. Не думай, что мы в конце пути. Последний шаг всегда самый главный и самый тяжелый, потому что никто не может тебя все время вести за руку, никто не сможет тебе объяснить лучше, чем ты сам это поймешь. Но для этого ты все должен пережить самостоятельно. В этой войне выживут или люди, или дуглариане. Для обеих рас в этой Галактике места нет. И первая задача человечества, — выделил Линго, будто не столько пытаясь убедить Палмера, сколько себя самого, — должна заключаться в том, чтобы уцелеть, выжить во что бы то ни стало, даже если цена будет ужасной. Неважно! Ради этой цели можно принести в жертву все!