«Ты читала мой ответ делегации «мужика, осла, собаки, свиньи и кота» из Франкфурта. У немцев это означает: «Господа! У вас нет никакого права предлагать мне что-либо. Просить – да, просить вы можете, но давать – НЕТ! Прежде чем что-то давать, вы должны это иметь. А у вас ничего нет»106.
Мнение Бисмарка относительно франкфуртского предложения было не менее категорично. 21 апреля 1849 года он говорил по этому поводу в ландтаге:
«Франкфуртская корона может и заблестеть, но золото, которое должно придать ей сияние, надо выплавить из прусской короны, и я не уверен, что переплавка получится при этой конституции»107.
Бисмарк уверенно входил в роль парламентского депутата, о чем он сообщал брату:
«По утрам с девяти мы заседаем в экспертных комиссиях, затем на пленарных сессиях; после ленча с пяти до семи проходят совещания по секциям, а вечером с десяти до одиннадцати – партийные сходки. В промежутках – приглашения, визиты, интриги, работа над людьми и проблемами. Зная мою врожденную предрасположенность к лени, ты поймешь мое молчание. Сессии любого характера утомляют больше всего: с первых слов уже понимаешь, о чем пойдет речь, как при чтении плохой новеллы, но уйти нельзя из-за того, что, возможно, придется голосовать».
Бисмарк переехал на улицу Вильгельмштрассе, дом 71: «Здесь подороже, но меньше соблазнов пойти в паб»108.
В августе 1849 года его переизбрали в Прусский ландтаг, и он поселился в гостинице вместе с Гансом фон Клейстом-Ретцовом. Бисмарк писал Иоганне, что они сняли chamber garnie[17]:
«При моем стиле жизни он ведет себя как тиран. Каждое утро он будит меня, когда я еще не хочу подниматься из постели, и заказывает для меня кофе, которое остывает к тому времени, когда я встаю, потом внезапно вынимает из кармана книжку Госснера Schatzkstchen («Ларчик сокровищ») и зачитывает мне утреннюю молитву. Это очень мило с его стороны, но всегда не ко времени»109.
Спустя девять дней, 17 августа Бисмарк сообщал жене:
«Я живу с Гансом в доме на углу Таубенштрассе, у нас три комнаты и альков, очень уютные, но узкие, настоящие дыры. Постель Ганса кишит клопами, в моей кровати их нет: очевидно, я – им не по вкусу. Мы платим двадцать пять рейхсталеров в месяц»110.
Гансу затем пришла в голову идея завлечь Бисмарка в лютеранские церкви, и Бисмарк жаловался Иоганне:
«Пение в протестантских общинах мне абсолютно не нравится. Для меня предпочтительнее церкви с хорошей церковной музыкой и людьми, которые знают, как ее исполнять. Мне больше подходят такие церкви, как Тейн: с обеднями, священниками в белых одеяниях, с дымком от свеч и благовониями. Не так ли, Анжела?»111
В сентябре 1849 года Бисмарк отправился с сестрой Мальвиной во Фридрихшайн, чтобы посетить захоронение революционеров, погибших в мартовские дни, о чем он потом написал Иоганне:
«Вчера мы с Малли побывали во Фридрихшайне, и должен сказать, что даже мертвых не могу простить. Мое сердце переполняла горечь при виде могил этих убийц с крестами, на которых начертаны слова «Свобода и справедливость» как бы в надругательство над Богом и человеком… Мое сердце переполнял гнев при мысли о том, что сотворили они с нашим отечеством, эти убийцы, чьим могилам сегодня поклоняются берлинцы»112.
Эта ненависть к «врагам» будет нарастать по мере приумножения лет и власти и отнимать все больше сил и здоровья.
Коллапс Франкфуртского парламента принес новые и неожиданные осложнения. 22 апреля 1849 года из Франкфурта вернулся Радовиц, где он был депутатом.
Йозеф Мария фон Радовиц (1797–1853), рожденный в венгерской католической дворянской семье, появился в Берлине еще молодым человеком в 1823 году. Он здесь никого не знал, но ему оказывал покровительство великий герцог Гессенский.
Через несколько лет венгр уже занял важное положение в новом генеральном штабе. Он сблизился с кронпринцем, ставшим потом королем Фридрихом Вильгельмом IV, и вошел вместе с графом Фоссом и братьями Герлах в группу мыслителей, собравшихся вокруг еженедельника «Берлинер вохенблатт». Они поставили перед собой очень сложную задачу: «Бороться против лживой свободы революции посредством подлинной свободы, заложенной в правильных порядках, а не с помощью абсолютизма, под какой личиной он бы ни подавался»113. Иными словами, католик взял на вооружение феодально-аристократическую идеологию неопиетистов, противопоставив ее и революции, и государственному абсолютизму Фридриха Великого. Он дослужился до высоких чинов в армии, сочинял литературные эссе и даже занимался математикой. Еще 20 ноября 1847 года Радовиц написал меморандум «Германия и Фридрих Вильгельм IV», в котором предлагал королю возглавить федеративный, добровольный союз германских государств под эгидой Пруссии, что, по его глубокому убеждению, могло предотвратить события 1848 года. Неформальный, хотя и влиятельный советник короля не смог тогда привлечь на свою сторону министров и после мартовских событий удалился в поместье родственников жены в Мекленбурге, где его неожиданно для него самого избрали депутатом в Франкфуртский парламент от Вестфалии.
После фиаско революционного парламента во Франкфурте Радовицу все-таки удалось убедить Фридриха Вильгельма IV воспользоваться престижем Пруссии – как-никак, а Франкфуртский парламент предложил корону Германской империи прусскому королю, прусская сила подавила мятеж во Франкфурте и крестьянское восстание в Бадене – для объединения Германии в «унию» князей на федеративной основе и без Австрии. Король план Радовица одобрил и решил созвать съезд князей.
В Берлине идея Радовица не вызвала большого энтузиазма. У Радовица не было должности, но дружба с королем придавала ему значимость. Министры короля в большинстве своем отвергали его план. Камарилья воспротивилась, потому что он предусматривал избираемый германский парламент, ассоциировавшийся с «революцией». Радовиц неоднократно хотел отойти от дел, король столь же настойчиво удерживал его. Наконец, 26 мая 1849 года появилась «Уния трех королей» – Пруссии, Саксонии и Ганновера, которая должна была сформировать общегерманский союз при согласии всех остальных германских государств, исключая Австрию. На встрече в Готе 25 июня 1849 года сто пятьдесят бывших либеральных депутатов Германского национального собрания согласились разработать проект союзной конституции. Под нажимом Пруссии ее признали двадцать восемь германских государств, к концу августа 1849 года вступивших в унию. Осталась в стороне Бавария, а приверженность Саксонии и Ганновера идее объединения никогда не была твердой. Радовиц наконец получил пост, став 26 сентября 1849 года министром иностранных дел Пруссии, но поддержкой других министров так и не заручился. Король к нему благоволил, но уже с меньшей охотой.
Идея союза была здравой, но ее реализация наталкивалась на два препятствия, имевшие иностранное происхождение, – оппозицию Австрийской и Российской империй. Царь Николай I был недоволен тем, что Фридрих Вильгельм IV уступил «черни», и называл его не иначе как «королем мостовых», а у восемнадцатилетнего австрийского императора Франца Иосифа появился новый советник – князь Шварценберг. Его светлость Феликс, князь Шварценберг, герцог Крумлов, граф Зульц, ландграф Кельттгау (1800–1852), принадлежал к высшей европейской аристократии и обладал сильным, волевым характером. Он с помощью царя задушил венгерскую революцию, навязал жесткую централизованную систему управления всем доминионам Габсбургов и теперь намеревался возродить федеративную структуру Германии в том виде, в каком она существовала до 1848 года, и, естественно, при австрийской гегемонии.
31 января состоялись выборы в парламент унии. Бисмарк тоже попал в него, и 20 марта 1850 года союзный парламент нового образца впервые собрался в Эрфурте. Несмотря на репутацию ярого реакционера, Бисмарка избрали его секретарем. 15 апреля 1850 он выступил с речью в народной палате, ополчившись против формулировки «Германская империя»:
