В этом рассказе важен ряд моментов. Первое — это указание на расхищение земельных владений княжатами и боярами, на борьбу за перераспределение земли внутри класса феодалов. Второе — отмеченное автором «самовластие» бояр, приводившее к борьбе за власть и чины между ними. Третий момент — это отнесение конца феодальных распрей ко времени венчания царя. В этом «Повесть» отличается от Летописца начала царства, который датирует самостоятельное правление Ивана IV выступлением его против Андрея Шуйского. Автор «Повести» более прав, относя серьезные сдвиги в политике Ивана IV к 1547 г.

Торжество феодальной аристократии вызывало обострение классовой борьбы в стране. Против княжеско-боярских временщиков выступали как посадские люди, так и крестьянство. Дальнейшее продолжение феодальных междоусобий грозило неисчислимыми бедами русскому народу. В такой обстановке постепенно слагались предпосылки для изживания господства княжеско-боярской аристократии, которое вызывало недовольство и внутри класса феодалов — среди широких кругов дворянства.

Во второй половине 40-х годов XVI в. уже стали намечаться в политической жизни страны явления, свидетельствовавшие о начале изживания княжеско-боярских междоусобий. Подраставший Иван IV все чаще выступал со стремлением к единодержавному правлению. Его поддерживали все те представители господствующего класса, которые видели губительные последствия феодальных распрей. Однако все эти тенденции, выразившиеся, в частности, в репрессиях по отношению к отдельным представителям реакционного боярства, в 1545 — начале 1547 г. проявлялись еще слабо. Большое значение имело начало активной политики по отношению к Казани. Еще весною 1545 г. на Казань была послана «рать» во главе с воеводой князем С. И. Пунковым-Микулинским, когда «многих людей казаньскых побили»[1145] Это был первый в цепи походов, завершившихся в 1552 г. присоединением Казани к Русскому государству[1146].

Событием, имевшим далеко идущие последствия, было венчание Ивана IV на царство. Еще в декабре 1546 г. в связи с предстоявшим браком великого князя «по благословению» митрополита Макария и с «боярского совету» приступили к подготовке коронации Ивана IV, которая и состоялась 16 января 1547 г.[1147] Коронация, несомненно, содействовала укреплению самодержавной власти и поднятию международного престижа России.

В литературе обычно утверждается, что инициатором венчания на царство был митрополит Макарий[1148]. Действительно, Макарий сыграл большую роль в составлении чина венчания[1149] и проведении самой январской церемонии, но инициативу проведения коронации приписать московскому митрополиту нельзя.

Коронация Ивана Грозного отвечала кастовым интересам группировки Глинских, пытавшихся прикрыться фигурой молодого царя для проведения своекорыстной политики, которая немногим отличалась от политики их предшественников. Но субъективные цели инициаторов коронации нельзя путать с объективными последствиями Этого важного мероприятия. Авторитет «царя и великого князя всея Руси», освященный авторитетом церкви, поднимался на небывалую высоту.

Осифлянская церковная иерархия также заинтересована была в укреплении позиций господствующей церкви. Коронация Ивана IV, проведенная их руками, привела к тому, что осифлянской доктрине был придан официальный характер (в чин венчания был внесен ряд существенных отрывков из сочинений Иосифа Волоцкого)[1150].

Интересам централизации культа служил церковный собор, созванный в феврале 1547 г.[1151]. На соборе была произведена канонизация многих русских святых.

Отбор «святых» для общерусского церковного почитания был произведен в соответствии с основными идеологическими стремлениями воинствующих церковников. Из 23 «святых» большую группу составляли новгородские церковные и политические деятели, в их числе архиепископы Иоанн, Иона и Ефимий; Михаил Клопский, Савватий и 3осима Соловецкие, Александр Свирский и, наконец, Александр Невский (8 человек)[1152]. Московский митрополит Иона попал в «святые» за заслуги в деле отстаивания независимости русской церкви. Ученик Сергия Радонежского — Никон, Пафнутий Боровский и Макарий Калязинский принадлежали к числу наиболее почитаемых осифлянским духовенством церковных деятелей. Канонизированы были Дионисий Вологодский и Павел Обнорский. Местное «празднование» установлено было девяти лицам[1153].

Вскоре после венчания на царство 3 февраля.1547 г. молодой парь женился на Анастасии (дочери окольничего Романа Юрьевича Захарьина)[1154]. Захарьины являлись представителями старомосковского нетитулованного боярства. Дядя Анастасии — М. Ю. Захарьин был одним из виднейших деятелей при Василии III и Елене Глинской, сторонников централизаторской политики русского правительства 20–30-х годов XVI в.[1155]

В годы боярского правления Захарьины не скомпрометировали себя активным участием в борьбе княжат и бояр за власть[1156]. В связи со свадьбой Ивана IV боярство получил двоюродный брат царицы И. М. Юрьев[1157], а окольничество ее родной брат Д. Р. Юрьев[1158]. Новая царская родня с завистью смотрела на Глинских, державших в своих руках бразды правления страной, и готова была поддержать в борьбе с Глинскими тех представителей княжеско-боярских семей, которые были отодвинуты ими на задний план, и в первую очередь Шуйских[1159]. Не мог быть доволен ростом влияния Глинских и митрополит Макарий, возвышение которого также связано с приходом к власти Шуйских. Назревали новые княжеско-боярские усобины. Первые зарницы реформ, свидетельствовавшие о близком конце господства боярской аристократии, еще были едва видны из-за туч, которые окутывали плотною пеленою Русскую землю.

Понадобилась грозовая буря народных восстаний в середине XVI в., чтобы наступило время преобразований, время укрепления централизованной власти, принесшей с собою политическое возвышение дворянства и серьезное ограничение боярского самовластия.

Период боярского правления, сопровождавшийся расхищением черных земель и резким усилением эксплуатации крестьянства и городского населения, был временем обострения классовой борьбы как в деревне, так и в городе, особенно ярко проявившейся в московском восстании 1547 г. О тяжести положения «ратаев», т. е. крестьян, в середине XVI в. писал и видный публицист того времени Ермолай Еразм, добавляя к тому же, что ратаи «всегда в волнениих скорбных пребывающа, еже на единаго ярма тяготу всегда носяпте»[1160].

Понимать ли «волнения» ратаев, о которых пишет Ермолай, как реальные выступления крестьянских масс или как тревогу и беспокойство крестьян по поводу резкого ухудшения их положения, — все равно это замечание внимательного наблюдателя показывает ту напряженную классовую борьбу угнетенных народных масс, которая приняла особо широкие размеры к середине XVI в.