У Карамзина более четко, чем у Щербатова, изложена мысль, встречающаяся еще в Хронографе 1617 г. и лишь отчасти у Курбского, о делении времени правлении Ивана Грозного на два периода: до и после смерти Анастасии Романовой. После борьбы властолюбивых бояр Шуйских, правление которых было наполнено всевозможными беззакониями, с князем Бельским, отличавшимся человеколюбием и справедливостью, после боярского мятежа 1547 г. началась «эпоха Иоанновой славы» — ко власти пришли «смиренный иерей» Сильвестр и «прекрасный молодой человек» Адашев, которые не жалели своих сил ради пользы отечества: «мудрая умеренность, человеколюбие, дух кротости и мира сделались правилом для царской власти»[21]. Судебник 1550 г., ограничение местничества, Стоглав, присоединение Казани — вот неполный перечень тех славных деяний, которые совершены были в эти счастливые дни Иоанна да и всей России. Затем, по смерти Анастасии, когда Иван Грозный лишился «не только супруги, но и добродетели», началась мрачная пора в русской истории. Как и Щербатов, Карамзин рисует «загадочный образ» Ивана Грозного, в котором сочетались страсти «неистового кровопийцы» и недюжинные способности государственного преобразователя.

Но карамзинская концепция уже в начале XIX в. вызывала к себе настороженное отношение представителей нарождающейся буржуазной историографии. Так, Н. С. Арцыбашев, подвергнув критике источниковедческую базу Карамзина (его излишнее доверие к сказаниям иностранцев и к сочинениям князя Курбского)[22], писал, что Иван IV был вынужден прибегнуть «к излишней строгости» для обуздания своевольных бояр и их поборников. Бояре были «причиною слабостей государя, бессмертия достойного»[23].

Непосредственным предшественником так называемого государственного направления в историографии был Иоганн Густав Эверс (1781–1830 гг.), рассматривавший историю как процесс развития человечества от семьи и рода к государству. В отличие от дворянских историографов Эверс сравнительно большое место уделял истории права, в частности изучению Судебника 1550 г., законодательству о крестьянах, и другим явлениям внутренней жизни России XVI в. Он отметил исторические заслуги Ивана IV, содействовавшего развитию русской торговли, культуры и просвещения.

Законодательные нововведения Ивана Грозного и меры по укреплению самодержавия, говоря словами Эверса, доставили серьезные неприятности боярам и духовенству[24].

Если М. М. Щербатов и Н. М. Карамзин осуждали крайности борьбы самодержавия с княжеско-боярской аристократией XVI в., то с совершенно иных позиций выступили представители передовой исторической мысли конца XVIII — начала XIX в. — А. Н. Радищев и декабристы. В историческом прошлом нашей страны дворянские революционеры искали примеры, которые могли бы служить делу борьбы с самодержавием и крепостничеством. Борьбу Ивана Грозного с боярством они рассматривали как проявление тирании кровожадного монарха, осуждая которую, они произносили приговор и самодержавию вообще[25]. Это не мешало им видеть и положительные стороны в борьбе Ивана IV за укрепление единого государства.

Радищев осуждал политику Ивана Грозного по отношению к Новгороду, рассматривая ее как проявление деспотизма в борьбе с новгородским народоправством[26]. «Неистовым тираном» называет Ивана Грозного К. Ф. Рылеев[27], осуждают его деятельность М. С. Лунин[28] и М. А. Бестужев[29]. Движимые чувством глубокой любви к русскому народу и ненавистью к угнетателям, декабристы гневно говорили об ужасах «неограниченного самодержавия»[30], а не только осуждали его «излишества».

Вместе с тем в делах и днях Ивана IV, этого «зверского, но умного властителя», Радищев усматривал и положительные черты, к которым он относил присоединение Казани и Астрахани, преодоление боярских усобиц, наведение порядка в суде и в воинских делах. Благодаря всему этому Иван «положил основание того величества, которого Россия достигла»[31]. А. О. Корнилович писал, что «Иоанн Грозный прилагал более стараний, нежели все его предшественники, к образованию народа»; он набирал за границей зодчих, оружейников, содействовал развитию медицины, создал в 1553 г. типографию и т. п.[32] Н. А. Бестужев признавал большое Значение для России завоевания Казани и Астрахани, а Н. М. Муравьев отметил, что Иван IV созвал первые земские соборы, дав им право решать вопросы о войне и мире[33].

В 40-е годы XIX в. стало складываться буржуазно-либеральное так называемое государственное направление в русской историографии, к которому принадлежали К. Д. Кавелин, Б. Н. Чичерин и частично С. М. Соловьев. Стремясь рассмотреть исторический процесс как явление закономерное, Кавелин (1818–1885 гг.) и Соловьев (1820–1879 гг.) считали, что в XVI в. происходила борьба государственного начала с родовым, окончившаяся победой первого из этих начал во время правления Ивана Грозного[34]. Поэтому и столкновение царя Ивана с боярством являлось не проявлением личной тирании грозного правителя, а закономерным результатом возвышения «служилого сословия»[35].

Правда, отказ от карамзинской концепции исторического процесса был делом трудным, поэтому в «Истории России» Соловьева легко обнаруживаются следы психологического объяснения поступков Ивана IV. По мнению Соловьева, в 1547 г. под влиянием боярских свар, во время которых интересы государственные жертвовались во имя личных, после инспирированного боярами выступления «черни» в молодом Иване происходит «нравственный переворот»: он решил «покончить окончательно с князьями и боярами, искать опоры в лицах другого происхождения»[36]. Окончательно порвал Иван с прошлым только в 1550 г., когда наступил конец боярского правления. Соловьева, как и дворянских историков XVIII — первой половины XIX в., интересуют по преимуществу вопросы политической борьбы и внешних сношений. Недаром «дела внутренние» он отделил от истории Ивана IV, поместив их отдельно от прагматической истории XVI в. Говоря о падении Адашева и Сильвестра, Соловьев в отличие от Карамзина центр тяжести переносил со смерти Анастасии (1560 г.) на боярский мятеж 1553 г.: во время болезни царя, по его мнению, выяснилось, что Адашев и Сильвестр не оправдали надежд Ивана IV, что предрешило их падение[37].

Общая схема истории XVI в., данная Соловьевым, представляла собою значительный шаг вперед по сравнению с дворянской исторической мыслью, но она все же оказалась недостаточно связанной с конкретным изложением событий.

После выхода в свет VI тома «Истории России» Соловьева, в котором давалась характеристика истории России XVI в., в 1856 г. выступил с рецензией на этот труд идеолог славянофильства К. С. Аксаков (1817–1860 гг.). В силу своей идеалистической концепции Аксаков представлял историю России как некое единение царской власти и народа: «Правительству — сила власти, Земле — сила мнения» — таково было соотношение основных моментов и в русской истории середины XVI в., когда «при первом русском царе созван был первый Земский собор»[38]. Понятно, что при таком подходе не оставалось места ни для классовой, ни для политической борьбы в истории России XVI в. «Бояре, — писал Аксаков, — противупоставляли Иоанну одно терпение» и вообще «ничему не противодействовали»[39]. Борьба с ними была порождена лишь «художественной натурой» Грозного.