Таков ход событий дворцового переворота 1542 г. Автор одной из летописей, близкий к великокняжескому двору, писал, что князь И. Ф. Бельский «пойман» был «советом боярьским того ради, что его государь князь великий у себя в приближении дръжал и в первосъветникех да митрополита Иосафа»[1084]. Переворот 1542 г. произошел сравнительно легко. Такая «легкость» переворотов была характерной чертой феодального общества. В. И. Ленин указывал, что «там перевороты были до смешного легки, пока речь шла о том, чтобы от одной кучки дворян или феодалов отнять власть и отдать другой»[1085]. Некоторые историки представляют переворот 1542 г. как победу дворянства над боярской аристократией. И. И. Смирнов полагает, что в событиях 1542 г. «отряды служилых людей — дворян, пришедших из Владимира в Москву и поддержанных москвичами-горожанами, сыграли решающую роль»[1086]. Макария, на его взгляд, на митрополичий престол выдвинули служилые люди. Занятие им этого престола «означало определенную политическую программу, существо которой заключалось в ликвидации боярской реакции и восстановлении основ самодержавного строя»[1087]. События 1542 г., по мнению Смирнова, открывают «период ликвидации господства княжеско-боярской реакции (1542–1547 гг.)»[1088]. Сходную оценку дает и Н. И. Шатагин, считающий переворот 1542 г. «началом конца временного торжества княжеско-боярской знати»[1089]. Такая оценка существа переворота 1542 г., совершенного Шуйским, не может быть принята[1090]. Приход к власти Шуйских означал не начало ликвидации боярской реакции, а как раз наоборот — наступление ее кульминационного пункта. Именно так оценивал события Иван Грозный, когда писал, что Шуйские и их советники «боляр наших и угодных нам супротивно нашему повелеиию переимали и побили»[1091]. Земельная и иммунитетная политика правительства, как показывают наблюдения С. М. Каштанова, именно с 1542 г. резко изменяется: вместо линии на сокращение привилегий крупных духовных феодалов торжествует политика раздачи самых щедрых льгот, что противоречило политической линии, направленной на централизацию Русского государства, проводившейся ранее[1092]. Приостанавливается даже строительство городов, производившееся в 30-х годах XVI в. С 1543 по 1549 г. прекращается выдача губных и даже наместничьих грамот, ограничивавших права и привилегии наместников и волостелей[1093]. Тяжело отразилось хозяйничанье бояр и на положении народных масс. Согласно выводу А. Г. Манькова, именно к началу 40-х годов XVI в. относится резкий подъем хлебных цен, во всяком случае в Новгороде и Пскове[1094]. Таким образом, политическая платформа Шуйских отвечала интересам княжеско-боярской аристократии. Нельзя говорить и о том, что основной движущей силой переворота 1542 г. было дворянство, которое лишь использовалось для реализации планов заговорщиков. Заговор вынашивался в княжеско-боярской среде, которая и являлась его основной движущей силой. Легенду о Макарии как о «последовательном защитнике самодержавия»[1095], о том, что он возглавлял pi вдохновлял борьбу за ликвидацию боярского правительства[1096], также следует отбросить. Являясь идеологом воинствующей церкви и защитником крупного монастырского землевладения, Макарий отстаивал прежде всего интересы господствующей церкви[1097]. Великокняжескую власть он считал только союзником церкви в борьбе с ее противниками.
В конкретной обстановке 1542 г. Макарий являлся прямым ставленником Шуйских[1098], а не дворянства, как то стремится изобразить И. И. Смирнов. Конечно, кандидатура Макария была выбрана Шуйским неудачно, если иметь в виду далеко идущие планы реакционного боярства. Близость к Шуйским не исключала для осифлянина Макария ненависти к реакционному боярству в той же мере, как выступление Шуйских против митрополита Иоасафа не означало их отказа от поддержки «нестяжателей»[1099], верных союзников княжеско-боярской аристократии. Шуйские выступали против Иоасафа, как лица, пользовавшегося покровительством Ивана Грозного[1100]. Приход к власти Шуйских сопровождался раздачей думных званий их сторонникам: в июне 1542 г. боярином уже был князь А. Д. Ростовский[1101] и, очевидно, тогда же Ф. И. Шуйский[1102]. Возглавлял эту группировку княжат по смерти И. В. Шуйского (май 1542 г.)[1103] князь Андрей Шуйский. Снова, как и в начале 1540 г., была ликвидирована комиссия бояр, «которым разбойные дела приказаны», а губные дела (к началу 1542 г.)[1104] переданы близкому к Шуйским дворецкому — И. И. Кубенскому[1105]. Уже вскоре после переворота 1542 г. боярская коалиция Шуйских дала трещину. На молодого Ивана IV все большее влияние начинал оказывать Ф. С. Воронцов, бывший углицким дворецким в 1538–1542 гг.[1106], представитель старомосковского служилого боярства[1107]. В марте 1542 г. он совместно с боярином В. Г. Морозовым вел переговоры о перемирии с литовскими послами, а позднее (в июне — октябре) вместе с тем же боярином отправился для их завершения в Вильно[1108]. В июле 1543 г. боярином уже был его старший брат — И. С. Воронцов[1109]. Воронцовы возвысились еще при Василии III, когда крупными деятелями были окольничий И. В. Шадра, боярин С, И. Воронцов и, наконец, его сын М. С. Воронцов. Последний в первые месяцы правления Ивана IV был «единомысленником» Михаила Глинского[1110]. В 1537 г. он уже сошел с исторической сцены. Вскоре после смерти Елены Глинской умер и М. С. Воронцов. Воронцовы не принадлежали к числу активных сторонников группировки Шуйских. Во всяком случае летописцы до 1543 г. ни разу не называют их как участников борьбы Шуйских с Бельскими. В сентябре 1543 г. И. М. и А. М. Шуйские и их сторонники (Кубенские, Д. Курлятев, И. В. и И. И. Пронские, А. Басманов, Д. Палецкий) решили «убити» Ф. Воронцова, который вызывал особое недовольство бояр тем, что «его великий государь жалует и бережет»[1111]. Однако Макарий в это время выступил уже против Шуйских на защиту Воронцова, за что подвергся оскорблениям со стороны бояр[1112]. Один из наиболее рьяных сподвижников княжат Ф. П. Головин в пылу спора даже «манатью на митрополите подрал»[1113]. Заступничество Макария и влиятельных бояр И. Г. и В. Г. Морозовых спасло на этот раз Воронцова, который отделался только ссылкой «па службу» в Кострому. вернуться В. И. Ленин. Соч., т. 28, стр. 397. вернуться И. И. Смирнов, Иван Грозный, стр. 24; в последней работе И. И. Смирнов также писал, касаясь переворота 1542 г., что «основной движущей силой его являлось и дворянство», и ниже: «по своим движущим силам движение 1542 г. было антибоярское» (И. И. Смирнов, Очерки, стр. 93–95). вернуться Н. И. Шатагин, указ. соч., cтp. 77. Шатагин указал на «виднейшую роль в организации сил переворота», которую якобы играл митрополит Макарий, и на антибоярскую программу дворянства и новгородцев, участников переворота. вернуться Совершенно неясную оценку событий дает Н. Е. Носов, который пишет, что «события 1542 г., хотя, казалось бы, и возвратили власть Шуйским, в то же время способствовали поражению реакционного боярства в целом» (А. И. Копанев, А. Г. Маньков, Н. Е. Носов, указ. соч., стр. 66). Читателю остается неясным, во-первых, возвратили ли события 1542 г. власть Шуйским (что значат слова «казалось бы»), во-вторых, какова была классовая и политическая направленность политической деятельности Шуйских: были ли они выразителями интересов «реакционного боярства» или содействовали его поражению. вернуться «Послания Ивана Грозного», стр. 35. вернуться «Памятники русского права», вып. IV, стр. 146, 198 и след. вернуться Единственная известная за это время уставная наместничья грамота 20 апреля 1544 г. дана крестьянам дворцового села и то вместо сгоревшей у них грамоты князя Юрия Ивановича (ААЭ, т. I, № 201). Грамотой 18 октября 1543 г. ограничивались права губных старост новгородских волостей (Акты Юшкова, № 142). вернуться А. Г. Маньков, Цены и их движение в Русском государстве XVI в., стр. 39, 40, 114, 118. вернуться Н. И. Шатагин даже пишет, что «именно Макарий начиная с 1542 года становится центральной фигурой, организующей все значительные общественные силы возле личности великого князя против бунтующих вассалов» (Я. И. Шатагин, указ. соч., стр. 80). вернуться См. А. А. Зимин, И. С. Пересветов и его современники, стр. 71–91. вернуться С. В. Бахрушин, Научные труды, т. II, стр. 266. См. послание А. М. Шуйского Макарию с просьбою ходатайствовать за него перед Еленой Глинской (ДАИ, т. I, № 27). А. М. Шуйский, как известно, был близок к князю Юрию Дмитровскому, находившемуся в переписке с Иосифом Волоцким. В 1539/40 г. Макарий уже вел какие-то переговоры с А. М. Шуйским, бывшим в то время псковским наместником; см. неопубликованную запись «речей» Шуйского, обращенную к Макарию (Государственная публичная библиотека имени М. Е. Салтыкова-Щедрина, QXVII, № 50, л. 13). Еще в сентябре 1539 г. Шуйские выдали щедрую тарханную грамоту Иосифо-Волоколамскому монастырю (АФЗиХ, ч. 2, № 149), что могло означать первые попытки установления контакта с осифлянами (С. М. Каштанов, Феодальный иммунитет в годы боярского правления 1538–1548 гг., стр. 246). вернуться Шуйские состояли в переписке с Максимом Греком, одним из виднейших идеологов нестяжательства. См. его послание П. И. Шуйскому (Максим Грек, Сочинения, ч. 2, стр. 415 и след.). вернуться В период Стоглава решения церковного собора были посланы для просмотра именно Иоасафу. вернуться Летопись упоминает его как боярина в сентябре 1543 г, (ПСРЛ, т. XIII, ч. 2, стр. 443). Возможно, он получил боярское звание раньше. вернуться М. Н. Тихомиров, Записки о регентстве Елены Глинской, стр. 285. вернуться «Труды Вятской ученой архивной комиссии», 1905, вып. III, отд. 3, стр. 84. В Вятской губной грамоте С. Шумаков вместо даты «7040 десятого» — ср. аналогичные датировки «девять-десять десятого» для 1491/92 г. (АСЭИ, т. I, № 566, 567) — предлагает читать «7040 девятого» (С. А. Шумаков, Новые губные и земские грамоты — ЖМНПр., 1909, № 10, стр. 340). Это исправление делает непонятным передачу губных функций ог И. В. Шуйского Кубенскому в момент, когда положение Шуйских уже пошатнулось. В конце 1541 г. губными делами ведал близкий к Бельским И. Г. Морозов. После январского переворота 1542 г. совершенно естественно видеть И. И. Кубенского (близкого к Воронцовым и Шуйским) как лицо, возглавлявшее надзор над губными делами. вернуться Н. Е. Носов считает, что Кубенский выдавал губные грамоты одновременно с боярской комиссией, но лишь для райо нов, непосредственно подведомственных Большому дворцу (Н. Е. Носов, Очерки, стр. 305). Однако в период деятельности Этой комиссии мы ничего не знаем о губных распоряжениях дворецкого, а когда разбойными делами ведал последний, источники молчат о «боярах, которым разбойные дела приказаны». Поручение В. Г. Морозову в апреле 1542 г. расследовать дело об ограблении польских послов (Сб. РИО, т. LIX, стр. 169) может говорить просто об обращении к нему как к лицу, сведующему в «разбойных делах», а не обязательно как к главе боярской комиссии. Ведь еще 20 февраля грамоту, касающуюся «разбойных дел», выдал казначей И. И. Третьяков (ААЭ, т. I, № 196/II). Очевидно, в это время боярской комиссии не существовало и губными делами ведал аппарат дворецкого. Этого мало. Нельзя провести и территориального разграничения между районами, подведомственными комиссии и дворецкому: на те территории, которыми распоряжался дворецкий, выдавали грамоты и московский наместник (Вятка) и боярская комиссия (Каргополь и Белоозеро). вернуться ГИМ, собр. Щукина, № 242/467, л. 111 об.; Сб. РИО, т. LIX, стр. 152, 203. вернуться «Государь (Федора Воронцова. — А. 3.) пожаловал после Шуйского князя Ондрея и опять ево в приближение у себя учинил» (ПСРЛ, т. XIII, ч. 2, стр. 449). Воронцов пользовался, следовательно, влиянием еще до падения Андрея Шуйского в декабре 1543 г. вернуться Сб. РИО, т. LIX, стр. 152, 171, 203. вернуться ПСРЛ, т. XIII, ч. 1, стр. 145, 443–444. Д. Н. Альшиц сомневается в близости к Шуйским и в участии в событиях 1543 г. Д. Курлятева, И. Пронского и А. Басманова, поскольку упоминание об этом содержится только в приписке к Царственной книге (Д. Н. Альшиц, Источники и характер редакционной работы Ивана Грозного над историей своего царствования, стр. 141). Родственные связи Пронского с Шуйским несомненны. Не было оснований и для измышления сведений о других участниках событий 1543 г. вернуться Причиной этого выступления Макария была, очевидно, близость Воронцовых к митрополиту (см. выше об отношениях Воронцовых к новгородскому архиепископу Феодосию). вернуться ПСРЛ, т. XIII, ч. 2, стр. 443–444; «Послания Ивана Грозного», стр. 34. |
