Уже засыпал, как вдруг возле уха хрустнула ветка. Потом еще одна и… дыхание… Там, за палаткой, кто-то был.

— Эй! Кому там делать нехрен!

Крикнул, негромко, чтобы не разбудить тех — в соседней палатке, но достаточно мужественно, чтобы те — снаружи, поняли: со мной шутки плохи!

Минут пять, тихо, и уже далеко, со стороны леса, приглушенное гортанное: "Ууууу…"

Я сел, отбросил в сторону одеяло, прислушался.

Саша — одна, ночью — испугается, Антон — тоже, Сергей — тяжелый на подъем, Игорь? Этот может. Легко проверить: его кроссовки и тапки всегда перед палаткой, а вот если их нет… Заодно и покурю.

Высунул голову, осмотрелся, вышел. Белорус на месте: вся обувь здесь. Странно.

Подошел к костру, угли еще красные, быстро разгорится. Бросил несколько толстых поленьев. Сейчас займется. Светло станет, а я как раз засну. Подкурил от головешки, присел на стул. Тихо, никого больше не слышно.

Минут через пять, когда был уже в палатке, опять знакомое: "Уууу!.."

Медведь? А ведь запросто… И Игорь говорил… Хотя, этот, много чего говорил.

Они бывают огромные. Голова, как большой цветной телевизор. Медведи — это страшно. В Карелии они точно есть. Просто, представить, что такое чудовище, не в клетке, не в далекой Африке, а здесь, может, в нескольких километрах… а если метрах?

Опять стал ходить вокруг палатки. Что же я топор не взял? Антон говорил, про запах. Принюхался — точно есть. Сладкий такой… Что это? А — Сашины духи. Нет, что-то еще есть. Тяжелый такой, как у медведя из пасти. Откуда я знаю, как у медведя пахнет из пасти. Вот она — мнительность. Но кто-то ведь ходит.

— Кто там, бляха-муха, шляется?!

Снова тихо. И вдруг плачь — детский плачь. Только не детский, а слышно, что кривляется взрослый. Выдохнул с облегчением: "Ну сейчас я вам!.."

Выскочил на улицу. Светло — костер разгорелся. Подошел к их палатке, аккуратно расстегнул молнию. В предбаннике — фонарик. Включил. Блин… Полный комплект. Капитан у стенки, с головой в спальном мешке, только видно как дышит. Игорь, на спине, лежит раскрытый; Саша, между ним и Сергеем, под одеялом, только нос торчит.

Сергей приподнялся на локтях:

— Что?

Как сами, мучили меня пол ночи.

— Ничего! — говорю. — Пришел, пожелать вам спокойной ночи!

— Чего не спишь?

— Спокойной ночи — говорю! — И не надо меня будить, и желать спокойной ночи в ответ! Вот так! Все.

— Пьяный что ли? — буркнул Сергей, отвернулся к стенке.

Я выключил фонарик, подошел к костру, подкинул еще дров, закурил.

Допился. Все люди как люди — спят по ночам. А я? Ладно, клин клином, как говорится. Саша недопила вино: осталось пол стакана. Выпил. Бросил стаканчик в костер. Поднял топор и пошел по тропинке, в сторону деревни. Прошел метров сто, несколько раз останавливался, прислушивался — ни звука. Если кто-то и был, то ушел.

Сделал крюк, вышел к озеру. Сегодня темная, тихая ночь: нет ветра, лист не шелохнется, вода застыла, будто льдом покрылась. Снял тапки, залез по щиколотку в воду, и пошел вдоль берега, к нашему пляжу. Недалеко плюхнулось что-то большое. Замедлил шаг, присмотрелся. Вода опять гладкая, и вдруг на поверхности мелькнуло темное, покатое: спина рыбы, какой-нибудь нутрии, или… но это вряд ли, все таки это не Тисла.

И ощущение, будто следят. Не врал белорус, когда рассказывал про чей-то тяжелый взгляд. Думал, если пройдусь по темноте сам — страх исчезнет, но он не исчезает. Вряд ли засну, даже если будет тихо.

Закатал джинсы, залез по колена в воду. Стало неприятно, жутко. Вот, что по настоящему пугает — черная вода.

Вышел на берег, стал снимать одежду.

Кажется, Горбатов описал в своих воспоминаниях, как еще ребенком увидел в лесу повешенного. Тогда он стал бояться — всего: темноты, леса, людей. Было трудно, но заставил себя пойти в лес, и встать под тем самым деревом. И ходил, много раз, пока страх не исчез.

Я разделся, когда безрукавка коснулась земли, развернулся и не давая себе одуматься с разгону влетел в воду, сразу нырнул, проплыл под водой — долго, на сколько хватило дыхания. Минута, одна минута и я буду в порядке. Сейчас главное расслабиться, главное отогнать всякие мысли: совсем ни о чем не думать, ни о чем… Как там, Игорь говорил: "лежу на дне и вижу чьи-то ноги, сырые ноги…" Нет, нет я не буду об этом думать… Но я не могу об этом ни думать…

Представил, как выгляжу со стороны; как он лежит там, внизу, на песке и смотрит. Смотрит на меня, смотрит, — как на еле заметном фоне звездного света, барахтается кусок сырого мяса.

Что-то коснулось ноги. Что-то гладкое и холодное, как старое слизкое бревно, как кожа налима, большого угря, или пугливая и вместе с тем настойчивая рука… но это вряд ли, все-таки, это не Тисла?

Все, я победил свой страх, отсюда надо срочно выбираться. Погреб назад, старался, плыть медленно, чтобы не испугать самого себя, нащупал ногами дно, повернулся, теперь я спиной к берегу, потихоньку попятился. На берегу успокоился, собрал одежду, пошел в лагерь.

Костер освещал только стулья и вход в мою палатку, быстро угасал.

Я воткнул топор в полено, положил одежду на стул, наклонился у входа, хотел залезть в палатку за полотенцем, но опять этот знакомый плачь. Близко-близко. Я, кажется, увидел очертания, кто-то маленький, похожий на ребенка, шел из темноты… Нет, не кажется — точно, вот он идет!

Вдруг он остановился и запищал, неприятно пронзительно, как кролик, в капкане.

Я замер, оцепенел. Все понимаю, а пошевелиться не могу. Даже вскрикнуть от страха не получилось; голосовые связки породили, что-то хилое, обреченное: такие звуки, иногда доносятся из стоматологических кабинетов и утренних мед вытрезвителей.

Маленький человек сделал еще несколько шагов и опять остановился. В тусклом свете костра — безобразное красное лицо. На туловище — белый, заляпанный кровью мешок. Из под белой мешковины торчали толстые босые ноги. Он стоял ко мне боком, оскалился, нелепо заломил руки. Из спины выпирал — огромный острый горб.

Еле успел отпрыгнуть, когда он кинулся ко мне. Правда, отпрыгнул неудачно, сзади оказался стул, и я через него перелетел, сильно ударился плечом.

Горбун завыл, подбежал ко мне и схватил за лицо; я закричал, отпихнул его, попробовал подняться; карлик навалился сзади и укусил за шею. С трудом сбросил с себя, отпрыгнул, схватил стул, поднял над собой, замахнулся.

— Убью!..

Он упал на спину, задергался, как эпилептик, и вдруг вой перерос в хохот. В палатке грохнуло, показалось, сейчас взлетит. Сначала из нее вывалился Игорь, упал возле горбуна, производя ужасные булькающие звуки; следом Сергей: прополз вокруг меня на четвереньках, ржет и не может остановится; по-пластунски, на локтях выкарабкалась Сашенька и она хохочет — подлая.

Из под белого балахона фантома выросли ноги. Спортивки закатаны, только до колен.

Я опускаю стул, сажусь на него. Закуриваю. Прихожу в себя, кажется улыбаюсь, может быть, даже смеюсь…

Смеялись долго, приступами. Начнут успокаиваться, но кто-то посмотрит на меня и по новой: — Ха-ха-ха…

Как у него получилось быть таким маленьким? Это он полу-присядя бегал?.. В целом — неплохо, убедительно.

— Антон, — говорю, — ну ладно они, но ты — серьезный человек… Как ты мог согласиться… как они тебя втравили?..

Капитан встал, я помог подняться: — Все, надо пойти помыться, — сказал он. — Час хожу, все лицо в помаде. Но ничего… За это Игорь возвращает мне мою душу… Он обещал…

— Ну вы даете… Простынь изорвали всю — не жалко?

— Она старая, — сказала Саша. — Глебушка, сильно испугался? Прости — это все они. Я была против.

— А вы видели: у меня был топор… Я ведь мог и…

— Так и ждал же ж час, пока ты его бросишь, — сказал Антон. — А чего тебя купаться понесло? Думали, уже там тебя обрадовать, но слишком темно, ты не оценил бы костюма.

Антон несколько раз повернулся вокруг своей оси: — Как тебе?