Взглянув на спокойную доброжелательную Веру, Александр Павлович с облегчением вздохнул: теперь он точно знал, что его поездка состоится, что с матерью он повидается, и повидается хорошо. До Твери-то и в самом деле рукой подать…

— Договорились, — сказал он. — Вот я только со своими киношными делами определюсь, и тогда мы с вами прикинем, когда в Тверь двинемся.

И по тому облегчению, с каким он это сказал, Вера поняла, что с души его свалился какой-то камень, и в ответ на его улыбку тоже улыбнулась.

Камень и вправду неведомо почему, но свалился. После ужина Александр Павлович сел и написал матери письмо. Попросту, без затей, словно они всегда обо всем с ней разговаривали, как будто тете Лизе писал: о работе, Инне, Тяпе. Как-никак внук. И о том, что хочет повидаться, тоже написал. Мол-де, собирается навестить ее летом, а когда удобнее, пусть сама напишет. И вложил в конверт фотографии: Инна с Тяпой в Австралии, а он в Посаде.

Потом проверил электронную почту и увидел, что пришло письмо от Инны. Ну, как в жизни водится, все одно к одному. Открыл и стал читать. Инна писала, что, увидев конверт, надписанный его рукой, всплакнула, что, конечно, они по-прежнему близкие люди. Личная жизнь у нее ладится не очень, не так-то быстро она сходится с людьми. Обещала написать о своей жизни подробнее, жаловалась на занятость, беспокоилась об Олежке.

Одиночество Инны было для Сани неожиданностью. Честно говоря, он давно ее выдал замуж. А с чего, спрашивается? Он и сам знал, что она нелегко идет на сближение… Он быстренько ей ответил по той же почте, написал, что пусть знает, он всегда рядом. Об Олежке пусть сигналит сразу. А о том, что он тоже трудно идет на сближение, писать не стал. Хотя это тоже было правдой.

Почувствовав, что перевозбужден, Александр Павлович отправился побродить по улицам. А заодно и письмо матери отправить. Пешие прогулки всегда его успокаивали. Ночная тишина спящего Посада, запах сырого снега, звезды подействовали на него умиротворяюще. Со своей окраины он дошел чуть не до центра — благо, недалеко, — света и огней стало больше, зато звезды почти совсем пропали. Он опустил письмо в почтовый ящик и отправился обратно.

Шагалось ему легко, и в будущее легко смотрелось. Все оказалось просто. Летом съездит к матери. И с чего это он к ней раньше не ездил? Глупость какая-то! А вот заниматься чужим сценарием не будет. Иващенко на него не обидится. Охотников на такую работу найдется немало, так что он никого не подведет. Вот оно и пришло, его решение, четкое, правильное. Ему нужно заниматься своим, писать свое, жить свою жизнь.

На следующий день он еще раз проглядел сценарий и опять нашел, что сценарий талантливый. Не случайно Иващенко его выделил. Но тянуть с отказом не стоило, у них там каждая минута на вес золота. Набрал телефон Иващенко и попросил о скорейшей аудиенции. Сергей Петрович явно обрадовался скорострельности Иргунова, видно, его и в самом деле поджимало время. Александр Павлович про отказ ничего говорить не стал. Отказываться, если не собираешься рвать навсегда, нужно только при личной встрече. Александр Павлович сунул в сумку сценарий и поехал в Москву.

Приехал раньше, чем собирался. Сидел в белом коридоре и ждал. Ждал и думал, что терпеть не может новых офисных помещений. Белые пластиковые стены, окна, закрытые жалюзи вызывали у него ощущение духоты. Единственным выходом в мир из искусственных камер был экран компьютера. И тоже в искусственный, ненастоящий. Скудный, бедный, линейный. А за окном гортанно переговаривались голуби, чирикали, подпрыгивали, суетились воробьи. Небо меняло краски. Земля набухала травой. Саня жалел красивых девушек, сидящих по целым дням в душных клетках. Они превращались в манекены. Становились нейлоновыми, маргариновыми. Ему хотелось выпустить их на волю, на воздух, пахнущий по весне сыростью и землей. Туда, где он только что гулял сам. Скоро весна, а по весне все пускается в путь, бегут ручьи, соки по древесным стволам и кровь по жилам, торопясь в любовное странствие. Все заодно, все готовы расцвести.

Саня повернул голову на легкие шаги и увидел стройную высокую девушку. Нет, молодую женщину. Теплые карие глаза, пышные каштановые волосы и очень белая кожа. Втайне она была рыжей, эта юная женщина, но, судя по простодушной улыбке, пока не задумывалась, как горяча и нетерпелива ее кровь. Вельветовые брюки, замшевая куртка. Тонкокожие, чувствительные любят все бархатистое. Александр Павлович смотрел на женщину во все глаза, не стесняясь, не отказывая себе в удовольствии. Она тоже была природой и с улицы принесла с собой запах свежести, так почему бы не насладиться им в этой химической духоте?

Его обрадованное внимание, может быть, немного смутило женщину, но было скорее приятно ей, чем неприятно. Приязнь, одобрение, восхищение. От таких взглядов женщины хорошеют и поэтому не сердятся. Она села в уголок на стул. Провела рукой по волосам, заправив прядь за ухо, и благонравно сложила руки на коленях. Приготовилась ждать.

Александр Павлович не стремился к знакомству и разговору, наслаждаясь лицезрением, как наслаждаются внезапно открывшимся за поворотом пейзажем. Ему понравились и ее руки тоже, довольно крупные, спокойные. Кольцо на них было только одно. Золотой перстенек с аккуратным камушком вполне мог быть и обручальным. Но что ему до чужих обручений, в нем самом росло счастливое волнение, удивительное, давным-давно забытое, и он наслаждался им.

— Если опоздал, простите, — раздался приятный баритон. По коридору быстрым шагом шел Иващенко, и вместе с ним еще несколько человек. — Сейчас мы подпишем бумаги, и я вас приглашу к себе в кабинет.

Иващенко исчез за дверью. Александр Павлович переглянулся с Фрейей. Про себя он назвал древним именем скандинавской богини женщину, которая была не красавицей, а больше чем красавицей, потому что владела волшебством пробуждения жизни.

Какие-то новые неотчетливые мечты зароились в голове Александра Павловича, мечты-ощущения, мечты-прикосновения… Иващенко приоткрыл дверь, выглянул и кивнул, приглашая. Александр Павлович словно бы пробудился ото сна, встал и направился к кабинету, торопясь расстаться с ненужным грузом чужого сценария. Женщина тоже встала и, похоже, собралась войти вместе с ним. Александр Павлович тут же обернулся и пропустил ее.

— Только после вас, — сказал он. — Подожду с наслаждением.

Фраза прозвучала даже с каким-то подтекстом. Он закрывал за ней дверь, но опять раздался голос Иващенко:

— Входи же, Алексан Палыч! Садитесь, Катенька!

Вместе так вместе. Еще приятнее. А Фрейю, оказывается, зовут Катенька. Какое приятное, теплое имя!

— Вы занимайтесь сначала с дамой, — сказал Саня с порога. — У меня дело минутное, и оно терпит.

— А я думаю, мы начнем с вас, — сказал Иващенко. — Катеньке будет очень интересно вас послушать. Вы, надеюсь, познакомились?

— Нет. Мы, наверное, из породы англичан, нас некому было друг другу представить, — улыбнулся Саня, несколько недоумевая, что он такое должен сказать и почему его интересно будет слушать. Но про себя пошутил: «Саня, присанься!»

— Екатерина Мелещенко, — представил Сергей Петрович. — Александр Павлович Иргунов. Мне показалось, что вы могли бы плодотворно поработать вместе.

Екатерина Мелещенко с любопытством взглянула на Саню, а он, недаром был «человек играющий», мгновенно все перерешил: отказаться от возможности работать с такой женщиной? Да никогда в жизни! Роман он напишет. Сядет хоть завтра! И сценарий тоже! Его на все хватит! Если жизнь взялась дарить ему подарки, то он их получит все! Сил у него хоть отбавляй.

Что-то подобное вихрем пронеслось в голове у Сани, и он полез в портфель за сценарием, но уже не с тем, чтобы отдать его и избавиться, а, наоборот, за тем, чтобы любовно перелистать, отметить достоинства, предложить улучшения.

— Думаю, выражу общее мнение, если скажу, что нам всем троим по душе главный герой сценария и, конечно же, его автор, — начал он и заслужил улыбки. — Но герой пока не взял в свои руки историю своей жизни. Он симпатичен, но вял и безынициативен, мы должны подарить ему цель, ради которой он будет бороться с жизнью, однако жизнь в конце концов его победит, предложив что-то гораздо лучшее. Я правильно понял поставленную задачу?