В общем, парнишка мне этот совсем не мил, я хочу поскорее от него избавиться и расскажу вам о нём только то, что связано с Мартышкой.

Алёшка крал щенят и продавал их на птичьем рынке.

Занятие это было ему по вкусу, потому что приносило доход: за породистого щенка платили щедро. Случалось, что деньги он приносил матери, но ей они никогда не доставляли радости. Больше того, она определённо высказывалась против коммерции сына и время от времени даже разбрасывала по двору и лестнице его пискливый товар.

Однажды, возвращаясь домой, Сергей Иванович Владимирский увидел около двери своей квартиры маленькое, мохнатенькое, плюгавое чёрно-седое существо. Он подобрал щенка, ещё полуслепого, принёс к себе, выкормил из соски, назвал Мартышкой.

Ни на минуту за все эти месяцы не подумал он, какой породы собачка.

— Чем пёсик уродливее, тем он мне милее, — говорил друзьям Сергей Иванович. — А лучше Мартышки вообще никого нету. Глядите, ей до человека разве что только речи не хватает, но ведь вот как хочется заговорить…

И Мартышка действительно почти что говорила, во всяком случае, когда ей приказывали: «Выскажись!» — она в ответ произносила на своём собачьем языке длинные заунывные речи.

Пришло время нести её к ветеринару.

Бывают два месяца в году, когда всех московских собак обязательно надо регистрировать и делать им прививки против бешенства. Это март и апрель.

Вот в апреле Сергей Иванович понёс Мартышку на регистрационный пункт.

Ветеринар медицинской трубкой выслушал собачку, сделал ей в заднюю ножку укол, а потом говорит:

— Чудный пёсик, только безнадёжно испорченный. Ему бы хорошего хозяина…

Сергей Иванович обиделся: не он ли сам из соски вскормил собачью малявку.

— Этого мало, — строго сказал ветеринарный доктор, — к собаке надо правильно относиться. Выкормить — это каждый может. Надо было ей хвост обрубить и сшить уши. Тогда бы была собака.

— А мне хвостик, — робко сказал Сергей Иванович, — очень нравится. Видите, товарищ доктор, белое пятнышко… И потом, ушки — разве они плохо стоят?

— Не могу слушать этот непрофессиональный разговор, — ещё строже сказал доктор, — вы хотя бы знаете, что это у вас?

— Конечно. Мартышка.

— «Мартышка»! — передразнил доктор. — Никакая это не Мартышка. Это айриш пинчер, по-русски ирландский пинчер.

И доктор замолчал, давая понять, что ему больше нет охоты продолжать непрофессиональный разговор.

Сергей Иванович ушёл домой, и Мартышка стала айриш пинчером. Она продолжала быть им, кажется, два года. До тех пор, пока, гуляя со своим хозяином, не повстречала на Гоголевском бульваре точно такую же лохматую, низенькую, словно стелющуюся по дорожке собачку.

Двойника Мартышки вёл на сворке человек, одетый не так, как обычно одеваются москвичи: на нём был брезентовый плащ с капюшоном и грубые кирзовые сапоги.

— Что это такое? — крикнул он, завидя Мартышку. — Откуда это у вас?

Само собой понятно, что Сергей Иванович смутился. Ведь не рассказывать же незнакомцу про Алёшку, про его неблаговидные занятия.

— Это айриш пинчер, зовут Мартышкой, — сказал Сергей Иванович и в ответ вдруг услышал такую фразу, какой менее всего ждал.

— Опять этот бред! Сколько раз на Дальнем мы слышали его! Не такой породы «айриш пинчер». Есть ирландский сеттер, знаменитая рыже-красная охотничья собака, а пинчеров ирландских нету. Всё это придумали любители иностранщины. Вот я из-под Владивостока, везу показывать в Москве родного брата вашей собаки. Сам я в питомнике там работаю и говорю вам ответственно, как специалист, — ваша собачка никакой не пинчер и не сеттер, а лайка, маньчжурская лайка.

Так Мартышка стала маньчжурской лайкой, а мы с Сергеем Ивановичем выдвинули теорию перехода беличьего хвостика в солнечного зайчика.

Прошло ещё два года.

Мартышка принесла двух чёрных с жёлтыми пятнами и третьего щенка такого, какого нам никогда прежде видеть не доводилось. Был он рыжий, полосатый, похожий больше на котёнка, чем на щенка.

— Этот пусть будет мой, — сказал я Сергею Ивановичу, даже не разобрав, кто это — девочка или мальчик.

Под бдительным присмотром Мартышки и Сергея Ивановича щенок мой прозрел и к тому времени, когда стало можно его отнять от матери, превратился в очень милое создание непонятной масти и ещё менее понятной породы.

Незадолго перед этим мне пришлось побывать в командировке в Грузии. Там, в Тбилиси, я услышал грузинское слово, которое мне очень понравилось: «бичи», «бичо», «бичико» — мальчик, мальчонка, мальчишка.

Так я и решил назвать своего щенка.

Мы всегда теперь со столбика до столбика гуляем с Бичи по Кропоткинской. Может, вы нас не однажды встречали и, может быть, именно вы спрашивали меня:

— Дяденька, какой она породы?

Таких вопросов было очень много, очень часто ребята приставали ко мне с ними. И тогда я придумал для своего Бички удивительную редкую породу. Я стал говорить, будто он — австралиец, будто его привезли с собой наши спортсмены, выступавшие на Мельбурнской олимпиаде. Называется эта порода «кинглу», и охотятся эти самые кинглу на кенгуру, а живут в эвкалиптовых зарослях…

И представьте, мне верили. Ни у кого не вызывало сомнения, что мой Бичка не коренной москвич, родившийся в Гагаринском переулке, а что он действительно происходит из далёкой Австралии. Часто меня даже спрашивали сердобольные люди:

— А нетрудно ему, бедняжке, даются русские снега?

На этом, пожалуй, можно было бы и поставить точку, если бы с Мартышкой или, вернее, с выяснением её породы не случилось ещё одного превращения.

В этом году Сергей Иванович снова пошёл на ветеринарный пункт, чтобы перерегистрировать свою собаку.

— Она у меня беспородная, — нарочно заявил он, желая узнать, что теперь скажет ветеринарный врач.

— Зачем вы обижаете свою собачку? Совсем она не беспородная. Это настоящий чистокровный скоч терьер.

— Как скоч терьер? Ведь у них утюгообразные морды, а у моей остренькая.

— Бывают разные скочи, — возразил врач. — Утюгообразные встречаются чаще, остренькие реже…

Так Мартышка стала ещё и скоч терьером.

Я не знаю, кто мой Бичи, и, честно сказать, не интересуюсь этим, продавать его на рынке, как сделал бы это Алёшка, я не собираюсь, а товарища не спрашиваешь, какой он породы, его ценишь за другие качества — ум, преданность, постоянство, ценишь за то, как он смотрит тебе прямо в глаза, безмолвно, но кратчайшим расстоянием проникая в самую душу.

Случилось так, что по неопытности мне пришлось зарегистрировать Бичо дважды, и вместо одного укола против бешенства на первом году своей жизни он получил их два. У него не одно, а два регистрационных удостоверения: в первом сказано, что он «метис маньчжурской лайки», во втором — «митис боксёра»…

Видимо, не шибко грамотный по орфографической части ветеринарный доктор из-за необычайной полосатой раскраски предположил, что отец щенка — боксёр.

А в самом деле, кто он, отец?

С точностью ответить на это, конечно, могла бы только Мартышка, но ей до человека как раз речи-то и не хватает…

Что же касается меня, то я горд уже тем, что оба ветеринара — и грамотный и неграмотный — квадратной печатью райветлечебницы удостоверили, что в моём Бичико есть что-то от тигра. В обоих паспортах против графы — «окраска» написано: «тигровая», «тигристая».

Однако и это не требует никакой печати. Едва мы с Бичи появляемся на Кропоткинской, взрослые и дети все говорят нам вслед:

— Откуда такой тигр?

Как-то зимой, по снегу, я пошел к Лидии за молоком и услышал, как в доме ругалась хозяйка. «Что такое? — подумалось мне. — Кого это Лидия так честит?»

— Кривоногая! Шельма! — слышался за дверью голос Лидии. — Чего уши-то выставила? Ох, блудня! Ну, погоди! Не стыдно тебе в глаза-то глядеть, батявке? Не стыдно?!