Теперь мы знаем, что этого ужаса могло бы не быть. Дело в том, что до начала войны с Японией специальные службы США раскрыли японские шифры и читали всю секретную переписку Токио со своими заграничными учреждениями. Был заблаговременно прочитан документ о готовящемся нападении. Но бюрократический порядок доклада по инстанциям секретной информации привел к тому, что командование базы Пёрл-Харбор получило предупреждение слишком поздно, тогда, когда на Гавайи, неся смерть и разрушения, посыпались японские авиабомбы…

В Японии мы оказались в канун нападения гитлеровцев на нашу Родину. Здесь нам пришлось задержаться, пока не прояснилась обстановка. Опасались, что Токио последует примеру Берлина и объявит Советскому Союзу войну. Но этого, к счастью, не произошло: в японском правительстве самурайские горячие головы не сумели взять верх. Поэтому в начале июля мы погрузились на небольшое судно, направлявшееся во Владивосток. Здесь нас немедленно посадили на пассажирский поезд, следовавший в Москву.

Война резко изменила облик нашей страны. На всем протяжении многотысячекилометрового транссибирского пути отмечалось большое движение воинских эшелонов. На железнодорожных станциях было полно людей, одетых в военную форму, и повсюду разговоры о положении на фронтах. А оно никого не могло радовать.

Поезд шел медленнее, чем в мирное время, часто останавливался, чтобы уступить путь воинским маршрутам. На Запад перебрасывалось пополнение из Сибири. У красноармейцев я не заметил признаков уныния или растерянности. Они, впрочем, как и все мы, считали неудачи первых дней войны временным явлением и были готовы дать решительный отпор врагу.

21 июля мы наконец приехали в Москву. Я быстро сдал диппочту и после недолгих формальностей доложил начальнику Первого управления П.М.Фитину о прибытии и о выполнении данных мне поручений. И сразу же оказался в эпицентре событий, так как в секретариате меня назначили оперативным дежурным по управлению.

Ночью немцы произвели первый воздушный налет на Москву. Нескольким вражеским самолетам удалось прорваться и сбросить зажигательные и фугасные бомбы в некоторых районах столицы. К утру еще горели пожары в Замоскворечье.

Начальник управления приказал мне, как дежурному, объехать часть московских улиц и посмотреть, какой вред причинил налет. Разрушений было немного, сгорело несколько деревянных построек. Гораздо большим был моральный урон: немцы продемонстрировали, что наша столица уже оказалась в зоне досягаемости германской авиации.

Конец 1941 года проходил во внешней разведке, как и во всей стране, в напряженном ожидании дальнейшего угрожающего развития событий на фронтах, где шли ожесточенные бои на главном направлении — на подступах к столице. К середине октября положение стало настолько серьезным, что встал вопрос об эвакуации государственных учреждений, в том числе и нашего управления, из Москвы. Местом временного пребывания штаба внешней разведки был определен город Куйбышев.

Мне довелось участвовать в вывозе оперативных дел и аппаратуры, в эвакуации сотрудников и их семей, наблюдать перемещение в тыл других государственных учреждений, важных предприятий и гражданского населения, могу твердо сказать, что описания всеобщей паники, будто бы охватившей столицу, грабежей и беззакония, о чем кричали в то время наши недоброжелатели, а сейчас можно прочитать в исследованиях некоторых современных «историков», были очень далеки от действительности.

Происходили, без сомнения, отдельные эксцессы, попытки разграбления магазинов и другие преступные акции уголовных элементов, стремившихся нагреть руки в пору народных бед, но они жестоко пресекались по законам военного времени.

План эвакуации выполнялся, и вскоре учреждения начинали действовать в новых местах, а предприятия развертывали производство всего необходимого для фронта.

В Куйбышеве мы без промедления продолжили работу по руководству закордонными точками. Новый, 1942 год встречали еще в этом городе, но после сокрушительного разгрома немцев под Москвой (декабрь 1941-го — январь 1942 года) уже в феврале вернулись в свою столичную штаб-квартиру.

Первая крупная победа в войне явилась переломным пунктом во многих отношениях. Немецкие войска потеряли более полумиллиона солдат, 1300 танков, 2500 орудий, более 15000 автомашин и много другой техники. Разгром отборных фашистских армий потряс всю Германию, отрезвляюще подействовал на агрессивные круги Японии и Турции.

А наши западные союзники? Что мы знали об их истинных намерениях? Ведь победа под Москвой была добыта нами в отсутствие второго фронта. Встала задача выяснить, каковы дальнейшие планы союзников. Надо сказать, не радовали первые важные материалы, полученные из резидентуры Рида, многочисленные сторонники Германии, сохранявшие свое влияние в США вплоть до нападения Японии на Пёрл-Харбор (это случилось 7 декабря), прочили фашистам легкую победу. Они утверждали, что гитлеровские армии войдут в СССР «как нож в масло», такие «экспертные оценки» не могли вдохновлять американские правительственные круги на оказание нам действенной помощи. Но уже в январе появились первые признаки перелома в общественном мнении США. Пошел поток ценных материалов от Рида и из легальной резидентуры. И все же успокаиваться было еще рано, реакционные круги не собирались без боя сдавать свои позиции, всячески тормозили наращивание так необходимых нам военных поставок.

Исчерпывающую информацию имела наша разведка и о размахе германского шпионажа в США, о попытках пронацистских кругов возродить изоляционистские тенденции. Нельзя было сбрасывать со счетов и сильное влияние в Америке антисоветских сил.

Во главу угла встала задача создания новых разведывательных возможностей на Американском континенте. Вдохновлял первый успех — вступление в строй нелегальной резидентуры Рида. Возник план открытия легальной резидентуры в Канаде, с которой к тому времени завершались переговоры об установлении дипломатических отношений. На роль резидента была названа моя кандидатура. Началась активная подготовка к тому, чтобы, как было приказано, я к середине года был в Оттаве в первой же группе советских дипломатов.

К началу июля 1942 года, когда на подступах к Сталинграду шли ожесточенные бои, все формальности для нашей команды молодых дипломатов были завершены. Первая в истории дипломатическая миссия СССР отправилась в Страну кленового листа.

Наш путь лежал через Дальний Восток и Тихий океан на западное побережье Соединенных Штатов, оттуда через всю территорию США до Нью-Йорка и затем в канадскую столицу Оттаву. Отплытие было намечено из Владивостока в начале августа, все сотрудники миссии должны были собраться там.

Поскольку маршрут пролегал через Сибирь, а мою жену еще не видели родители, мы решили заехать в мой родной Барнаул. До Новосибирска, по меркам военного времени, мы доехали довольно быстро — на четвертые сутки. В Барнаул прибыли в разгар сибирского лета.

Родители были рады нашему приезду и встретили молодую жену со всем сибирским радушием, хотя жили очень трудно материально. Отец, которому исполнилось шестьдесят лет, был пенсионером, оставив свою работу из-за большой потери зрения. Он обучил маму бухгалтерскому делу, и она, до замужества сельская учительница, теперь стала счетоводом.

Мы провели в Барнауле три дня. Я успел показать жене дом, где провел детство. До начала войны он принадлежал родителям, но они вынуждены были его продать и перебрались в небольшую избушку на улице, которая именовалась довольно странно — улица Финударника. Вспоминаю об этом, так как с этим названием связан анекдотический случай: жена, отправляя мое письмо в Сибирь, указала адрес «улица Сына Ударника». Так ей послышалось. Но как ни странно, письмо до адресата дошло.

Я сводил жену и на нашу городскую гору — довольно высокий холм на левом берегу Оби. С высоты мы любовались Барнаулом, широкими просторами реки, по которой проплывали белоснежные пароходы, шли длинные плоты.