Не собираюсь ни подтверждать, ни опровергать справедливость утверждений Голицина, тем более что упоминавшийся мною эпизод с поручением, которое выполнял Биттман, опровергая измышления Голицина, сам по себе красноречив. Но жизнь полна парадоксов: фантазии Голицина нанесли прямо-таки ужасающий ущерб не только американским, но и британским и французским спецслужбам.

Панические поиски «крота» (иди даже «кротов) вывели из строя в ЦРУ некоторых опытных разведчиков и, что самое главное, нейтрализовали, а затем привели и к увольнению со службы двух наиболее опасных наших противников — руководителей контрразведывательной службы управления Джеймса Энглтона и Уильяма Харви.

Д.Энглтон возглавлял контрразведывательную группу итальянского филиала Управления стратегических служб еще во время второй мировой войны. В 1954 году он был назначен начальником внешней контрразведки ЦРУ и с тех пор более двадцати лет руководил этой службой, доставляя нам немало хлопот.

У.Харви во время войны служил в ФБР. Именно он принимал в 1946 году показания предательницы Элизабет Бентли о том, что «советская внешняя разведка располагала в США огромной сетью агентов». И хотя попытки разоблачения названных Бентли лиц ни к чему не привели, Харви все больше утверждался в своих подозрениях. Позже его перевели из ФБР во внешнюю контрразведку ЦРУ, и он стал первым помощником Энглтона.

По понятным причинам не буду опираться на сведения, имеющиеся у нас, и сошлюсь на выводы и оценки, опубликованные на Западе. В частности, на труд Д.Мартина « Зеркальный лабиринт», где содержится анализ деятельности этих двух видных контрразведчиков. Оба они, по убеждению автора, ввергли свое ведомство в глубокий кризис.

Поверив Голицину, Энглтон и Харви нагнетали шпиономанию, вызвавшую дезорганизацию не только в ЦРУ, но и в британскую МИ-5, где тоже началась кампания поисков советских шпионов среди руководителей этой службы. Подтверждает это обстоятельство и другой искушенный автор Чепмен Пинчер в книге «Предатели»: в 60-е и 70-е годы англичане развернули «большую охоту на якобы внедренных в их разведку агентов КГБ, чему способствовали утверждения Голицина». Если в британских спецслужбах эта охота в известной мере нашла оправдание в разоблачении Филби и бегстве в СССР Маклина и Бёрджеса (как пишет П.Райт в книге «Ловец шпионов), то по-иному все складывалось в ЦРУ. Более 20 лет Энглтон тратил колоссальные усилия на поиски голицинского „крота“. Не только сам он был буквально одержим такой навязчивой идеей, но и подчинил ее реализации деятельность всего отдела внешней контрразведки. Зациклившись на полном доверии Энглтона к утверждениям Голицина, начальник отдела стран советского блока Дэйв Мёрфи направил во все резидентуры циркулярное указание: отказаться от использования советских агентов в качестве источников разведывательной информации, поскольку все они „засвечены“ агентом КГБ, проникшим в руководство разведуправления. Другими словами, шефы в Лэнгли на некоторое время фактически прекратили разведывательную деятельность против нашей страны. Разве мог кто-нибудь из нас мечтать, что нам удастся такая акция? А тут она была проведена руками самих же американцев.

«Соображения» Голицина легли в основу списка сотни подозреваемых, но не помогли разоблачить ни одного действительного советского агента. Ряд высших офицеров ЦРУ, даже Д.Мёрфи, попали под подозрение, их карьера была сломана. В конце концов ситуация настолько осложнилась, что руководители управления запаниковали и решили избавиться от тяжелого груза сомнений, ликвидировав советский отдел.

Мартин далее пишет, что «информация» Голицина подвела под подозрение не только более сотни американских разведчиков, но и почти такое же число английских, десятки французских и западногерманских плюс некоторых сотрудников разведслужб Канады, Новой Зеландии, Австралии, Австрии, Греции и Норвегии.

Именно поэтому начальник отдела ЦРУ по странам советского блока констатировал: «Последствия нашей работы с Голициным были поистине ужасными. Они нанесли самый большой ущерб безопасности Запада за последние двадцать лет и, добавлю, подготовке для правительства США достоверной разведывательной информации о планах, намерениях и методах деятельности советского руководства».

Но пока в Лэнгли дошли до таких разумных выводов, завиральные идеи изменника Голицина нанесли западным спецслужбам колоссальный вред. Они больно ударили и по другому предателю, Юрию Носенко, перебежавшему на сторону ЦРУ через пятнадцать месяцев после измены Голицина. Последний сумел убедить Энглтона в том, что сын советского министра судостроительной промышленности — агент-дезинформатор КГБ. «Гуманисты» из Лэнгли без суда и следствия бросили Носенко в подвал и содержали его там почти четыре года. Все это время он подвергался допросам с пристрастием.

Через несколько лет перед комиссией конгресса США «честный перебежчик» с возмущением и горечью рассказывал, как его «трясли» (на жаргоне вашингтонских спецслужб так именуют допрос с «детектором лжи»): «Сотрудник ЦРУ закричал, что я лжец, и в комнату ворвались несколько охранников. Они приказали мне стать к стене, раздеться и начали обыскивать меня. Потом повели наверх, в комнату на чердаке. Посреди стояла металлическая кровать, прикрепленная к полу. Никто мне не сказал, сколько я буду здесь находиться и что со мной будут делать. Через несколько дней два сотрудника начали допрашивать меня. Они вели себя грубо и враждебно… Примерно через два месяца они перестали приходить. В этой камере меня продержали до конца 1964 года. Кормили плохо, не разрешали курить, читать, не выводили на прогулки».

Затем допросы Носенко возобновились. А через некоторое время ему завязали глаза, надели наручники, привезли на аэродром и посадили в самолет. На новом месте его поместили в бетонную камеру с решеткой на двери. В ней стояла узкая железная кровать с матрацем без подушки и одеяла. Только после пребывания тут почти в течение двух лет Носенко разреши ли наконец получасовую прогулку в небольшом дворике.

Как выяснилось позже, в ЦРУ серьезно рассматривался вопрос о «ликвидации подозрительного перебежчика». Было и другое предложение: «сделать его неспособным связно излагать свои мысли», то есть обработать специальными психотропными веществами, и упрятать в дом для умалишенных.

В 1967 году Носенко снова подвергли утомительным допросам, которые продолжались девять месяцев. После четырехлетнего содержания в одиночном заключении его выпустили и поселили на квартире, но продолжали контролировать его образ жизни, вести наблюдение, подслушивать телефон.

Только в марте 1969 года, ровно через пять лет изоляции, Носенко приняли на службу в ЦРУ в качестве консультанта.

Вот какую цену заплатил предатель за то, чтобы ему поверили. А он рассчитывал, что цэрэушники встретят его с распростертыми объятиями.

Прошу читателей не корить меня за то, что я отвлек их внимание, рассказав о случаях с предателями Голициным и Носенко. Я сделал это, чтобы убедительно показать, как глубоко вирус шпиономании и подозрительности поразил мощную разведывательную организацию — центральную разведку Вашингтона. И что такой отвратительной болезнью, отравляющей атмосферу общества, страдали не только спецслужбы тоталитарного Советского Союза, но и демократических Соединенных Штатов. И как наша внешняя разведка использовала этот недуг для расширения своих оперативных возможностей за океаном и не только там.

В конце 1970 года я вернулся из Вены и передо мною встал вопрос о дальнейшей работе в разведке. Дело в том, что начальник Второго главного управления КГБ СССР — всей контрразведки — Г.Ф.Григоренко предложил мне место своего заместителя. Он хорошо знал меня, когда возглавлял внешнюю контрразведку, которую я курировал. Но я не мог принять его предложение, хотя речь шла о весьма престижном месте.

А.М.Сахаровский одобрил мой шаг и пригласил на должность начальника высшего учебного заведения внешней разведки. Я тут же согласился, так как не представлял себя вне разведывательной службы. Назначение мое стало неожидан но затягиваться: в партийных инстанциях усмотрели «недочеты» в моем образовании. Сказалось, видимо, отсутствие диплома Сибирского автодорожного института. Напомню читателям: в 1938 году меня с пятого курса призвали в органы НКВД. Но надо отдать должное А.М.Сахаровскому, который проявил твердость и доказал необоснованность возражений, так как у меня было свидетельство об окончании Высшей дипломатической школы МИД СССР.