— АИЛАМ, — поправил Полуянов, — Академия интуитивно-логической аккомодации менталитета. Здесь найдешь практически все, чего достигли яйцеголовые мудрецы в сфере струм-логики за многие тысячелетия. Своего рода — философский храм.

Гость пригубил целебный напиток:

— Но тогда, может быть, мне здесь не место?

Вода имела горьковатый привкус неизвестной гостю душистой травы.

— В каком смысле «не место»? — спросил Михаил.

— В прямом. Как производителю фантастически изощренных увечий. Насколько я понял, мой случай — это не совсем то, о чем проповедовало ваше братство.

Полуянов резко поднялся. Запустил руку внутрь колонки ближайшего бара, вынул и вскрыл бокал с водой, подкрашенной желтым, — вода немедленно вскипела пузырьками.

— Кирилл… мы пока не знаем, кто ты. Точнее сказать — не знаем наверное, кем или чем ты инициирован. От зала, где спорят философы, нас отделяет двойная стена, но я чувствую… буквально физически ощущаю напряжение людей, озабоченных этой проблемой. Фундатор считает тебя благовестом и благодатью Ампары… как и всех твоих соплеменников, впрочем. Однако многие его коллеги не могут преодолеть сомнений…

— Ты преодолел?

— Я бы еще немного поспорил с фундатором.

— В спорах рождается истина, — одобрил Кир-Кор. — Этакий прелестный Этимончик с младенчески пухлой, розовой задницей. Увы, младенец подрастет не скоро. А что пока?..

Эварх, не скрывая отвращения, понюхал желтую воду. Сказал:

— Если ты действительно инициирован волей Ампары, то производимые тобой увечья, хочешь не хочешь, придется считать естественными актами ожидаемого нами возмездия.

— Так считать тебе, конечно, не хочется.

— Да. Понимаю, что от меня ничто не зависит, но лично я не хочу.

— Я тоже, — проговорил Кир-Кор. — Мне тоже нужен душевный комфорт. Не хочу быть подпирателем вашего неба… Или того хуже — обермейстером вашего ада.

— Я могу примириться с наказанием смертью, — словно не слыша его, продолжал Михаил, — но все мое существо протестует против наказания изобретательно гипертрофированным уродством.

— Я не уверен, эварх, что на этом Ампара исчерпала свой творческий потенциал.

Застыв на месте, эварх невидящими глазами посмотрел на собеседника поверх стакана.

— Радуйтесь, братья, — произнес он и выцедил желтую воду. — Великая Ампара с нами!..

На лучезарно-воздушном панно распахнулись две округлые синие, как глаза неба, двери, через одну из которых вошел в салон Ледогоров. Вошел быстрым шагом, взбивая ногами длинные синеполосно-белые полы своей латиклавии. Кир-Кор поднялся навстречу и, не зная, куда деть бокал, поставил его на терминал рядом с зеркалом афтера. Обменявшись с Полуяновым церемониальными полупоклонами, экзарх едва ощутимо коснулся предплечья грагала затянутой в белую перчатку рукой. В легком, как вздох, и кратком, как взмах, касании успел отразиться калейдоскоп эмоций этого человека: признательность, радость встречи, озабоченность, вдохновенная вера и светлая мировая печаль. «Из другого теста он, что ли?..» — подумал Кир-Кор. В присутствии Агафона атмосфера безысходности, навеянная аргументами Михаила, уже не так свирепо давила на мозг. Фундатор окинул взглядом обоих пестователей Этимона:

— Вижу в ваших глазах пылкие отсветы догорающего взаимонепонимания.

Полуянов развел руками.

— Мы с эвархом спорили о сущности числа «восемнадцать», — уклончиво отозвался Кир-Кор. — Он утверждает, что это число — символ значительных перемен.

Ледогоров согласно кивнул:

— Он прав, это неплохо подтверждается опытом тысячелетий. Тебя конечно же одолевает скепсис. Ну что с того? Ты волен или принимать знаковые наработки струм-логики, или не принимать. В чем проблема?

— Проблема в том, Агафон Виталианович… — промолвил Кир-Кор, хмуро потупясь. — Ну, словом, я боюсь тебя подвести. Вдруг я не тот, за кого ты меня так уверенно принимаешь.

Экзарх смотрел на него и молчал. Видимо, ждал продолжения.

Михаил исподлобья смотрел на экзарха.

— Если я действительно отмечен… гм… инициирован волей Ампары, — продолжил Кир-Кор, — то как соотносится это с увечьями пострадавших от меня людей?

— Соотносится прямо, — ответил фундатор. — Ты, я уверен, и сам не считаешь себя самостоятельным производителем странных чудес.

— Я ожидал, ты подберешь эпитет пожестче.

— Ладно — ужасных, зловещих. По-твоему, это что-то меняет?

— По-моему, да. Где гарантия, что я — именно тот проводник воли Ампары, точнее, ее споспешествователь, появление которого предначертано?

— Гарантий нет, — признал Ледогоров. — Здесь гарантии неуместны. Есть аргументированная догадка. А конкретнее — есть ясно обозначенный фокус, в коем сходятся множество лучей-векторов струм-логических на то указаний. Этот фокус — Планар, главный на данном этапе артефакт Ампары, ампартефакт. И не случайно ты — первый контактер с ампартефактом.

— Почему не случайно?

— Хотя бы потому, что судьба твоя отмечена Числом Перемен.

— Хотел бы я знать наверное, чем отмечена моя судьба. То ли Числом Перемен, то ли Знаком Зверя…

— Какого зверя? — не сразу понял экзарх.

— Библейского. Имя которому шестьсот шестьдесят шесть. А что? Сумма цифр здесь тоже равна восемнадцати.

Фундатор переглянулся с Полуяновым, расслабленно повел рукой — то ли досадуя на невежество оппонента, то ли ища у эварха поддержки.

— Детали пророчеств в эпизодах Апокалипсиса метафорически персонифицированы, — скучающим голосом пояснил Михаил. — Там все зашифровано в мифологемах. Чаши гнева, всадники на разномастных конях, «исполненные очей спереди и сзади» шестикрылые животные и прочее. В том числе персонифицировано в образе зверя и время крутых перемен.

— У предшественников античных греков время олицетворял Кронос — пожиратель своих детей, — добавил экзарх. — У греков евангелической эпохи время значительных перемен персонифицировано зверем, имя которому три шестерки. Об этом в Откровении Иоанна Богослова сказано: «Здесь мудрость. Кто имеет ум, тот сочти число зверя, ибо это число человеческое».

— Персонификация Числа Перемен в Откровении Иоанна имеет весьма негативный оттенок, — заметил Кир-Кор.

— И это естественно, — согласился экзарх. — Резкая перемена привычного уклада жизни — следствие общественных или природных катаклизмов. На первых порах у людей, конечно, все вверх тормашками, дисгармония, хаос! Неприятно. А бывает — ужасно и отвратительно… Однако это не повод к тому, чтобы свое недовольство дисгармонией вымещать на числовом предуказателе суровых перемен. У числа «восемнадцать» роль индикатора — не более, но и не менее того.

— Это как оранжевый светосигнал на крутом повороте, — подхватил просветительскую эстафету Полуянов. — Виноват ли оранжевый цвет, если ты вдруг в этот крутой поворот не вписался? Пеняй, как говорится, на недостаток гибкости собственной психики. Вот я, например, не вписался, но от этого сам оранжевый цвет своего спектрального значения не потерял.

Последнюю фразу Михаил произнес, глядя на Ледогорова, тем самым давая понять, что грагалу она адресована только наполовину.

— У меня возникло ощущение… — начал было фундатор.

— Оно тебя не обманывает. — Полуянов кивнул. — Я не приму участия в ретропиктургическом сеансе.

— Так… Добровольно лишаешь себя основополагающей информации…

— Я ею пресыщен, экзарх.

— Понимаю, — мягко проговорил Ледогоров. — Хотя одобрить, прости, не готов. И все же спасибо тебе за энергию, мудрость, поддержку в трудный сегодняшний день. Тебе и братьям, принявшим на себя страдания, как подобает ревнителям Этимона.

— Ты с нами словно прощаешься, Агафон.

— Нет, Михаил, единственно по тебе сокрушаюсь, — смиренно признался фундатор.

— Несмотря ни на что… пойдешь до конца?

— О том не спрашивают, эварх.

Михаил угрюмо проговорил на латыни:

— Каламитосус эст анимус футури анксиус.

«Несчастна душа, исполненная заботы о будущем», — машинально перевел Кир-Кор, не совсем понимая, однако, что хотел этой фразой сказать Ледогорову Полуянов.