И тогда женщина вышла за ворота и спросила:

— Вы не мальчика потеряли?

— Да-да! — кинулись к ней люди. — Вы его видели?

Когда мама Саши поняла, что сына в доме лесника нет и не было, она почувствовала, как все поплыло перед глазами; ноги ослабли, и она, теряя сознание, повалилась на влажную траву. Лесник Анатолий Иванович успел подхватить ее.

— Ей плохо, — сказал он. — Я уложу ее и догоню вас.

Она очнулась, и ей на миг показалось, что она маленькая и отец несет ее на руках. Она часто засыпала в кинотеатре, и папа приносил ее домой.

— Успокойтесь, — присел перед ней Анатолий Иванович. — Это мое хозяйство, понимаете? Я знаю здесь каждый кустик. Я найду его. Далеко он не должен уйти. Зверей здесь нет — пригород же, кругом зона отдыха, понимаете? Успокойтесь. Я вас уложу на веранде… Мы скоро. Скоро мы…

Он ушел, а на нее навалилось равнодушие, безразличие.

Не сговариваясь, они торопились туда, к тому гибельному месту, разными, параллельно бегущими все вниз, вниз тропками, лесник Анатолий Иванович и Василий. Голоса остальных остались далеко, позади.

Когда зачавкала под ногами болотная жижа и пахнуло промозглой погребной сыростью, сошлись молча у края небольшого, но коварного болотца. Молчали об одном и том же: прошлым летом в этом месте потерялся мальчик. Пошел, как потом выяснилось, за клюквой. До того случая болотце это считалось неопасным, своим, и клюкве не давали вызреть. Прибегали поселковые девчонки-мальчишки, обирали ее, еще белобокую, с твердинкой, со всех кочек дочиста.

После того жуткого случая Анатолий Иванович вкруг всего болотца наприбивал досок с предупреждением: «Стой! Ни шагу! Гиблое место!» Сам придумал он этот знак, сам написал, сам прибил. Потом еще с неделю поработал: обтянул болотце проволокой. Да кто-то успел уже — прорвал проволоку в нескольких местах.

— Нет, не должен он, — сказал Василий, поняв, о чем думает друг. — Не должен… Он как раз из тех… Из этих — любитель читать лозунги разные, плакаты, объявления…

— На притчу — все бывает, — вздохнул лесник. — Давай так: найдем первый лаз и пойдем по проволоке в разные стороны. Каждое место, где прорвали, обследуем. У меня фонарь. И что за люди! Щипцами, кусачками, что ли? Проволока — в палец толщиной!

Зачавкала под их ногами болотная топь.

Мальчику снилось: настал день, взошло солнце. Проснулись муравьи. Они были с него ростом, а глаза у них, как у Капи, большие и мокрые.

— Спасибо вам, добрые муравьи! До свидания! Я знаю: надо идти туда, где солнце взошло. Я пойду, а то моя мама, наверно, меня потеряла.

И он пошел. А муравьи стали громко кричать ему вслед:

— Саша! Са-а-ша-а! А-а-у-у!

— Я приду к вам снова! — пообещал мальчик. — Обязательно приду!

— Са-ша-а! Са-а-ша-а! — все равно кричали они.

— Я приду к вам с бабочкой. Она такая красивая! Она проснется, и мы с ней придем к вам!

Он поморщился, покрутил головой, будто у него над носом муха летает или комар, и открыл глаза. Открыл и сразу сощурился: солнце прокралось сквозь стволы сосен и щекотало его лицо всеми своими лучами.

«Вот и кончилась эта ночь! — подумал Саша и покосился на огромную кочку. Муравьишки, ма-аленькие, бегали туда-сюда и не обращали на него никакого внимания. — А во сне были большие, как люди. Лучше вы были бы и не во сне как люди. Опять я один…»

— Са-а-ша-а! — услышал он. — Са-а-ша-а!

Голосов было много, и он понял: так это же его зовут!

— Я нашелся! Я нашелся!

Первым к муравьиному дому прибежал Капи. Он так кинулся к Саше, что тот не удержался на ногах, и они покатились в обнимку по траве.

— Саша! — окружили его все. Он поискал глазами маму или бабушку, не нашел и ткнулся головой в грудь своей учительницы.

— Нашелся! — она обнимала его и плакала. — Нашелся, родненький!

«Будто что она моя мама», — подумал Саша и сказал:

— Наталья Юрьевна! Помните, Люда написала: «Муравей муравью — друг, товарищ и брат?» А теперь и я тоже ихний друг, товарищ и брат! Я у муравейника спал, и мне было не страшно!

— Эх, ты — «друг, товарищ и брат»! — засмеялся дядя Вася, приподнял Сашу и потряс, как мешок с картошкой.

— Эх, ты, — вздохнул и Иван Тимофеевич. — Путешествуешь, а мама…

— Не надо, — остановила его Елена Егоровна. — Он же просто герой! Один ночевал в лесу!

— Нет, Елена Егоровна, не один! Вот же они — муравьишки! Шевелятся!

— А где же Анатолий? — начал оглядываться Василий.

— Он, как увидел парнишку, заторопился в избушку: «Пойду, говорит, его маму успокою…», — объяснила Елена Егоровна.

Дядя Вася взял Сашу, как маленького, за руку, а Наталья Юрьевна за другую, и так они пошли по лесу, как мама, папа и сынок.

— Наталья Юрьевна, — хитренько посмотрел на свою учительницу Саша. — А мы ведь с вами сегодня опять, наверно, в школу опоздаем!

— Нет, без чая я вас не отпущу, — тихо, но решительно сказал лесник Анатолий Иванович, когда мама, обнимая сына, вздохнула:

— Ну, теперь скорей — домой!

— Нас там ждет бабуля! И моя сестренка Иринка! А больше нас никто не ждет, да, мама? Да, мама? — заглядывал Саша в мамино лицо.

— Да, сынок, а больше нам никого и не надо…

— Вот здесь попьем, на воздухе, — вынес лесник самовар. — Сейчас все соберутся, и… Сашок, собирай-ка сухие шишки!

— Тепло сегодня и ясно, как весной, — Сказала Наташа, с завистью глядя, как катается по мягкой листве Саша.

— Славный парнишка! — откликнулся Василий.

— Представляешь? — сказала Наташа. — Я их буду учить со второго и до десятого!

— Представляю! — засмеялся Василий.

— Хорошая осень, — приближаясь к домику, сказал Иван Тимофеевич. — Может, и зима побалует, не озлится…

— Да, — согласилась Елена Егоровна, опираясь о его руку, — славная осень. Грустно только: дни пошли на убыль…

— Ничего! — оптимистически воскликнул Иван Тимофеевич. — Ничего! В декабре опять начнут прибывать!

А Саша, не думая ни об осени, ни о весне, ни о зиме, ни о лете, собирал для самовара шишки, бегал по ним, скользил, как на катке. Вот шлепнулся, перевернулся на спину и засмотрелся ввысь, куда смотрели вершинами сосны. Набегавшийся Капи тоже прилег рядом, положил голову на лапы. «Какое счастье — я опять в лесу! Эх, если бы рядом со мной была Альта…»

А за пригорком у дороги ждала своих пассажиров машина «Жигули» лимонного цвета.

Саша вспомнил. Вчера Мишка сказал, что единица делится. Хоть даже на тысячу. Что-то не верится. Как это, единица — и вдруг делится! Надо будет спросить Наталью Юрьевну…

1985

Санька проснулся, открыл глаза: вся комната была залита красноватым светом — всходило солнце. Оно-то и разбудило его так рано. Он посмотрел в окно, и ему показалось, что солнце похоже на разрезанный перезревший арбуз. Даже слюнки потекли. Санька улыбнулся солнцу и тут же опять уснул. И приснилось ему, что ест он этот арбуз, захлебывается ароматным сладким соком. И так у него на душе было радостно и легко в этом утреннем сне. А когда проснулся, солнце уже было не красным, а обыкновенным и на арбуз не походило. Но все равно радостно и легко чувствовал себя Санька отчего-то. Давным-давно уже ему так хорошо не было. И тут он вспомнил: воля! свобода!

Свобода для Саньки начиналась не с первого дня каникул, а с того дня, когда уезжал в отпуск отец. Уезжал он каждое лето, и обязательно по путевке, как лучший машинист депо. «Мне надо пожить на режиме», — важно говорил он матери. Мать застыло смотрела в одну точку, а когда отец выходил с чемоданом за ворота, начинала плакать и жаловаться Саньке:

— Ох, какой же он у нас самолюб! Какой самолюб! Вернется когда-нибудь в пустой дом! Вот возьму и уеду! Тебя за руку, чемодан в другую — и к бабушке! Ищи ветра в поле!