Смеется мать, слушая этот переклик, говорит птице-скиталице:
— Не кукуй, кукушечка, не признакамливайся! Не ровня мы тебе, не подруженьки!
Потом подводит Анну к окошкам:
— Глянь-ка!
От щетки на завалинку, пока она красила, голубые капли нападали, расцвели на земле незабудками,
— Цветочки! — догадывается Анна.
Радуется мать понятливости дочери, обнимает ее, целует, оставляя на лице горько-соленое: видно, знала — последняя это ее весна…
Наверно, и об этом забыла бы Анна — уж очень мала была. Да однажды весной, лет уж двенадцать тогда ей было, высаживала на завалинку цветы, голубые капли на нижнем бревне стены увидела. И вспомнился тот день, да так ясно, будто вчера все было. Убежала тогда Анна в лес, подальше от людей. Запоздало плакала о матери, теперь уже видя ее, ощущая на губах горько-соленое… В те дни и натакалась корешками заняться.
А было так: часто убегала она в то время в лес. Присядет у сосны, затаится в траве-чащобе и, будто слово по слогам, складывает-восстанавливает в памяти тот весенний день. И ничего, бывало, вокруг себя не видела. Один раз не заметила, как на страшное место набрела: прошел, видно, когда-то бурелом полосой, повыворачивал с корнями деревья. Потом земля с них повыветрела, обнажились диковинные лесовики да чудища.
Будто глаза прорезались у Анны. На другой день пришла на то место с пилкой. Долго обходила корни, всматривалась. Да так увлеклась! Как свободная минутка выдастся, она опять над корешками своими затаится — колдует…
…Голубеют незабудками капли на стене избушки, не смыли их снега-дожди.
«А не дам раскатывать домишко! — недобро подумала Анна о муже. — Ни за что не дам!..»
4
Иногда до своего участка Анна доезжала на машине мужа, если по пути было. Сегодня, как проезжали мимо старого дома, ухмыльнулся Дмитрий:
— Убралась, значит, с покосом, управилась?
— Управилась, — в тон ему ответила Анна, радуясь, что успели мальчишки, сгребли сено, перетаскали к бабке Липе.
— По миру с тобой пойдешь! Другие в дом норовят, а она все из дому, все из дому!
Молчала Анна.
— А на баню там наберется, — кивнув на оставшуюся позади избушку, сказал Дмитрий.
— Далась тебе эта баня! Заладил: то же да по тому же! — отвернулась Анна.
— Да там все углы светятся! И верхний венец совсем сгнил!
— Пускай!
— Пускай! А на баню где я бревна возьму!
— Купи!
— На купило кошка наступила! Ты думаешь, дом мне даром обошелся? В копеечку стал! Где деньги-то?
— В чулане на полке, в твоей старой шапке…
— Раскопала?
— Ты же знаешь, — строго сказала Анна, — мне все равно: где у тебя деньги, сколько…
— Да уж знаю, соришь ими без оглядки!
— …Пыль с полки смахивала, шапка упала. Хоть бы в сберкассу относил.
— В сберкассу! Кабы в городе! А здесь — пойдут один за другим: дай взаймы да без отдачи!
— Для кого стараешься, Митя, деньги-то по шапкам раскладываешь? У нас ведь с тобой не семеро по лавкам: ты да я да мы с тобой, — печально сказала Анна.
— Нюськ, — сразу сник, жалобно как-то позвал Дмитрий. — Нюськ, не переживай! — обнял ее, рулил одной рукой. — Понесешь еще, молодые ведь мы. Ты не помни про то: хотел сперва справиться, потом ребятню заводить. Все ведь бабы через это проходят, думал, и с тобой — ничего…
Рассердилась на себя Анна: зачем упрекнула Дмитрия, ведь сама виновата, что не сохранила дитя. И что она за жизнь себе устроила: какой краешек ни задень, все обида выпорхнет. Что ж, так и будет жить да обиды копить? Да и ему, Дмитрию, нелегко ведь с ней, если на его-то сторону стать. Нет, надо что-то делать…
Успокоила работа. Ходила от сосны к сосне, писала на стволах буквы-ижицы, и будто делили сосны меж собой ее тоску-кручину, Знала она, чем и вечером займется.
Над самым обрывом недалеко от делянки росла сосна. А прямо под сосной причудливо высунулся из земли корень, рядом с тонкими стволами черемухового куста. Давно она приглядела этот корень. Вот дошел черед до него.
Она привязала один конец бечевки к сосне, подергала, крепко ли. Екнуло сердце: крутизна такая, что обнесло голову. Все-таки спустилась вниз по обрыву. Вырезала корень, подняла голову и увидела Дмитрия. Ждал он молча, а в глазах — страх. «За меня ведь боится, за меня». Отсюда, из пропасти, Дмитрий вдруг показался одиноким, несчастным, уже брошенным ею. Жалостью окатило сердце. А он, не шелохнувшись, ждал, пока она выберется, словно боялся, что от любого его движения может лопнуть веревка или ухнуть с берега, не выдержать сосна. А потом отвязал веревку, хлестнул Анну в сердцах и, не давая обидеться, обнял, прижал к себе всю, приподнял, понес от дороги.
— Сколько лет прошло, а ты все такая же легонькая, как, помнишь, в то лето? — шептал. — Спишь мало, ешь плохо… Нюська… — опустился с ней в траву. От слов, от поцелуев оттаяла Анна, забыла обиды. А он шептал:
— Я почему про баню-то… тороплюсь-то почему… Говорят, в бане-то, да в своей, все са-авсем по-другому… Может, в бане-то и понесешь…
…Открыла глаза Анна: струилась над ней знойная синева.
— Мить, — попросила, — не раскатывай избушку хоть до осени?
— Ну, пускай гниет до осени избушка твоя, раз тебе так надо, — отозвался подобревший Дмитрий.
5
Но ушла от него Анна. Будто на прощание выпали им такие редкие в их жизни минуты…
В этот день после работы Анна торопилась к своей избушке: надумала выкрасить ставни да наличники в голубое! Пусть, мол, хоть последнее лето постоит избушка такой, какой при матери, при бабушке была. За этой работой и застал ее Дмитрий.
— Договорились ведь — раскатаем, а ты…
— Мить, здесь мама до времени умерла, бабушка жизнь изжила. Хочу, чтоб последнее лето все как при них было…
Рассердился Дмитрий, но ничего не сказал, сдержался. Пошел было к машине, да вдруг и взъерепенился! Закричал так, что, однако, на той стороне речки было слышно:
— Это ты какую краску-то вымазываешь на гнилушку свою? А? Это ты не ту ли, что из городу привез? Еле достал! Импортную?
— Ту, ту самую, импортную… Да не знаю я даже, где у тебя какие запасы краски ли, другого какого барахла…
То, что сказал ей на это Дмитрий, разом решило их судьбу:
— Во-от, во-от! Именно, что ничего ты не знаешь в доме! Да меня, может, потому и Царьком обзывают, что самому обо всем заботиться приходится. Ты ведь как: корова не доена, вымем землю подметает, а ты с корешками своими сидишь, художеством занимаешься! Других забот-печалей у тебя нет. Все бабы как бабы, а ты… Одной бы тебе жить-то надо…
Ничего лишнего не взяла из дома Дмитрия Анна. Только то, с чем пришла еще в старый дом мужа… Не тяжелый получился чемодан. Присела, задумалась: «Сколько же лет-то проволоклась-протащилась моя здесь жизнь…»
— Нюськ, — все еще не верил Дмитрий. — Мало ли что сказать сгоряча можно? Не дури, а…
— Правду ты сказал, Митя, хоть и сгоряча. Не удерживай — не такая тебе жена нужна… У нас ведь с тобой не жизнь, а все будто тяжба: Кто кого. Зачем?
— Ну и уматывай, артиска! — опять горячился. — Мне баба нужна, чтоб с ней жить можно было!
Вот так и отделилась-отмежевалась судьба Анны от судьбы Дмитрия.
Занялась она своим домиком: красила, мыла, пела во всю головушку на разные мотивы одно и то же: «Была без радости любовь, разлука без печали…» Ох, и радость была, и печаль.
…В то лето Дмитрий только-только вернулся: наездился по свету, осесть надумал, лучше родного поселка не нашел. И попадись же ему на глаза Анна! Ведь недолюбливала девчонкой-то: первый забияка был да матерщинник. А тут будто угорела от слов его, от поцелуев, от ручищ его могучих. Пушинкой себя чувствовала, как поднимал он ее на руки, перенося через мочажины да болотины. Пришла, видно, пора для Анны искать себе парочку, вот и угорела. А как прошел угар, а он скоро улетучился-развеялся, так и поняла: вместе они с Дмитрием живут, под одной крышей, и по документам муж да жена, а только глухой стеной разгорожены…
