И в вагоне, как оказалось, Лихарева вцепилась зубами в мужика – стало жалко подругу. Ее мама «Сашенька» (как потом Неля с Люсей звали ее про себя) учила дочку состраданию к Неле. Поняла Люська, что еще немного и тот выбросит Нелю на откос. Хотела в тот момент, чтобы «амбал» испугался, чтобы боялся ее, как многие боялись отца-генерала и почти все… Лаврентия Павловича Берия.

А тогда, когда они появились на даче, привезя всего полбанки клубники, Неля опять бросилась к бабушке с просьбой, чтобы она попросила еврейского Бога – пусть они не будут евреями, Ведь евреем так плохо быть. Вот ее излупили. Если бы не Люська, выбросили бы с поезда, и никто бы не заступился.

– Он не в силах помочь, – ответила бабушка. – Он такое сделать не может. Если сделает – значит, мы его предали. А его предавать нельзя. Нельзя ему изменять.

Тогда я больше твоего Б-га еврейского знать не хочу, – закричала Неля. Ненавижу его, и еврейский твой язык ненавижу. Нечего верить твоему Б-гу. Просто его вообще нет. Никогда его не будет для меня. Только дураки, как ты, и могут верить ему.

Она впервые назвала бабушку дурой. Конечно, же, Неля все чаще видела, как бабушка молится Б-гу, но также видела, что внимать ее молитвам о более легкой жизни – он не хочет и скорее всего не может. Они продолжали быть евреями, и жилось им все труднее и труднее. Поэтому тогда слово «Б-г» и тем более он сам, перестали для Нели существовать.

К зиме 53 года бабушка уже не поднималась с постели. Дядя почти год работал в одном научно-исследовательском институте и жил у себя дома. Правда, ежедневно, после работы навещал бабушку. Все заботы о доме свалились на маму, которая кроме того, что была очень больным человеком, вдобавок, не приспособленным к жизни существом. Все сейчас у нее валилось из рук, она только охала и вздыхала, а готовить, как бабушка, вовсе не умела. Дом стал чахнуть и угасать.

Неля училась все также неважно, но теперь ее многочисленные двойки никого не трогали. Она даже не помнит, чтобы ежедневно делала уроки, настолько ее время было заполнено. В ее обязанности входили покупка продуктов, уборка в доме, время от времени надо было ставить бабушке пиявки, а главное, каждый вечер ввести бабушке шприц с лекарством в мягкое место. Уколы Неля научилась делать так, что любая медсестра могла ей позавидовать. Но тут, кроме того, что тяжело болея, умирала бабушка, случилось событие, потрясшее весь мир.

Он умер. Единственный, родной и любимый!

Неля с Люсей ревели, чуть ли не неделю. В первую же ночь сумели пробраться через чердаки соседних домов, которые Неля знала, как свои пять пальцев, в очередь, двигающуюся к Колонному Залу. Может – быть, Люся и сумела бы попасть другим способом, но генерал сам отсутствовал, а дочери велел и «носа не высовывать». Ранним утром они простились «с солнцем эпохи».

Когда же появились каждый у себя дома, им здорово попало. Даже генералу, было трудно определить, в каком месте Москвы они находятся. Конечно же, Неля считалась «подстрекательницей», но тогда именно Лихарева сказала, что «любым способом надо прорваться». Она «готова на все – лишь бы с ним проститься». После их возвращения, утром Неле позвонила Сашенька.

– Не смей к нам больше ходить, – кричала она в трубку дрожащим голосом. Как же она перенервничала, коли такие слова срывались с ее языка. – Я и так рисковала, позволяя вам дружить. Если бы не ты, она не ослушалась бы Георгия Николаевича. По такой хулиганке плачет ремень.

Сашенька что-то кричала еще, а потом, видно, опомнившись, вдруг начала всхлипывать прямо в трубку. Неля слышала в трубке, что Люся пытается перекричать мать, что Нелька не виновата. Неля слышала еще какой-то шум на другом конце провода, потом все смолкло. На слова Люсиной мамы Неля внимания не обратила, потому что беда, настигшая их, была столь велика, а слезы столь горьки, что казалось – мир должен рухнуть.

И потом Неля подспудно помнила, что в такое страшное время, когда разыгрывалось столько трагедий – обрывалась многолетняя связь между людьми, когда переставали звонить друг другу, боялись сказать лишнее слово, генеральская жена с каким-то завидным упорством зазывала Нелю в дом, давая понять, что она желанна. Даже хулиганская биография девчонки не смущала мать Лихаревой. Может она действительно что-то замаливала перед Б-гом, в которого совсем не верила. А может быть, от чего-то, через Нелю очищалась!? Этого девочка объяснить никак не могла.

И в тот момент, Неля не помнила, чтобы переживала с такой силой какое-нибудь событие, как эту смерть. И еще: глазки бабушки теперь в каком-то ожидании устремились к черной тарелке репродуктора, из которого лилась и лилась траурная музыка, и перечислялось – кто приехал на похороны и от кого посланы венки.

Ее соученицы плакали всем классом, а затем торжественно поклялись, что в память о нем будут хорошо учиться. Неля обещала учиться без двоек. Люська же поклялась, что обязательно дойдет до 10 класса только с отличными оценками и не допустит Нелиных плохих отметок. Но прошло около месяца и ученицы опять хватали двойки и тройки и никакие укоры, что это недостойно советского человека – нарушать клятву – ничего не могли сделать. Потому что, как выяснилось потом, все-таки у всех мозги разные и все одинаково хорошо соображать не могут. Правда Люся от своей клятвы не отступала и уже через несколько дней, после траурной линейки Неля сидела у нее дома. Люся занималась с Нелей по всем предметам, входящими в определение математика.

Но как за всяким горем приходит радость, так и сейчас пришла эта весть. Выпустили врачей. Они оказалось ни в чем не виноваты. Никого они не убивали, и никакого заговора против правительства у них не было. Нелиной радости, ее гордости не было предела. Словно, ее доброе имя было несправедливо опорочено, а сейчас восстановлено во всех правах. Она перестала сутулиться, ходила с высоко поднятой головой и чему-то все время улыбалась. Теперь, где бы она не оказывалась: в очереди ли, в троллейбусе, просто на улице, лишь только ее уха касалось произнесенное слово «врачи», она обязательно вмешивалась в разговоры взрослых. Однажды зайдя в галантерейный магазин за брошкой-голубем и белым шарфиком, которые было модно носить, она увидела, стоящего возле кассы брызжущего слюной мужчину и ругающего отлучившуюся кассиршу. Из его слов, выходило, что евреи захватили все места, особенно в торговле и вот теперь «стой и жди». Да и врачей на их радость выпустили, а что же «дураки были те, кто сажал».

– Да все же неправда про них раньше было, – вскипела Неля. – Все специально подстроили. Так и в газетах пишут, чтобы ввести в заблуждение советский народ.

Несогласия с ним мужчина никак не ожидал. Он же стоял никому не мешал, сам с собой размышлял вслух, а тут девчонка прицепилась с разъяснениями.

– Ты откуда взялась такая грамотная? Газеты читаешь? Хорошо разбираешься!? – его начинал охватывать гнев, что приходится с кем-то объясняться, а не утверждать свои «мысли вслух». – Значит, неправда, говоришь, была?

– Неправда. Мой хороший знакомый, один генерал, знал, что это неправда, поэтому всегда в гости приглашал, – пафосно сочились слова из ее уст.

– Ну что с этими евреями сделаешь. Чуть дашь слабинку, сразу голову приподымут и только норовят тебя в грязь втоптать.

– Что вы нервничаете? – кассирша сидела уже за аппаратом, – сейчас вмиг отпущу.

Но к окончанию восьмого класса они опять забыли, кто из них какой национальности, Это больше учениц не волновало. И вновь получали двойки и тройки. Только Лихарева от своей клятвы не отступила. Впервые Неля сдала все экзамены без троек. Принеся домой экзаменационный лист, Неля сунула его умирающей бабушке. Ей, как сказал дядя, остались считанные дни. Сделав над собой усилие, старая женщина взяла в руки лист, и некое подобие улыбки, поддернуло ее губы. Словно, почувствовав слабость бабушкиных пальцев, лист выпорхнул на свободу, подхваченный ветром, влетевшим в окно, взмыл ввысь, и, сделав сальто-мортале в воздухе, со всего размаху шлепнулся на пол. Неля нагнулась, чтобы поднять его с пола и тут же почувствовала безвольно опущенную руку бабушки на своей голове. Взглянув на бабушку, она увидела одинокую вялую слезу, катившуюся по ее лицу. Она поманила Нелю, явно прося, чтобы та приблизилась к ее изголовью. Девочка едва расслышала.