Излюбленным цветом женщин был зеленый – именно он преобладал в их одежде. Под длинными плащами тела облегали яркие туники. Голову женщины закутывали наподобие чалмы. Были они кокетливы и не пренебрегали украшениями. От прохладных ночей, от пастухов в козьих одеждах, греющихся возле костров, от темного балдахина южного неба, сплошь усеянного яркими светильниками звезд, как дно морское песчинками, создавалось у девочки ощущение вольности просторов, дыхания свободы, ее сердце замирало, и ликующая душа поднималась в поднебесье. Все в такие ночи будоражило ее: и загадочные очертания шатров и звуки трогательных песен, исполняемых под аккомпанемент маленьких лир, неземная красота женских и закаленность мужских лиц. Девочка старалась все виденное впитать в свою хрупкую душу, оставить ее в звенящем радостью состоянии навечно. Она ощущала себя единым целым с этой массой людей, уже которую неделю устремленной в неизвестную землю, поверив своему Патриарху и Всевышнему, обещавшему ему благоденствие в этой земле.
– Вот так бы остаться навсегда вместе, – размышляла девочка, вглядываясь в ночную беременную луну, ярко светившую в отверстие шатра. Потянулась, почувствовав, что сон коснулся глаз, сомкнула их. – Когда стану взрослой, – подумала она, но что сделает, додумать не успела, так как услышала, что откуда-то из далекого – далека, до нее доносились непонятные звуки, словно крались враги. Звуки, усиливаясь, ломались на ходу, будто преодолевали огромные препятствия и неожиданно вылились в слова.
– Нас выселяют, выселяют, – раздирающим тишину, плачущим собачьим воем, стонала соседка по коридору незамысловатого съемного коммунального жилья, в котором Женщина пребывала не одно десятилетие своей жизни на земле предков. Ведь не впервой она слышала это словосочетание, которое по ее представлению, влекло насилие, лишение чего-то дорого, безвозвратно утерянного. И каждый раз, при произнесении этого слова, ее сковывал страх. И сейчас это леденящее чувство охватило ее душу. Через мгновение почувствовала – внутри все обмякло, усталость разлилась по телу. Оторвав взгляд от зеркала, Женщина равнодушно оглянулась на дверь, не зная встать или нет из кресла, выйти ли в коридор на вопль соседки. Покидать видения будущего не хотелось, она осталась в кресле, но соседка неугомонно продолжала взывать о помощи. Своими завываниями, крушила еще недавно плотно стоявшую тишину общежития, выводя все и вся из равновесия. Она твердила одну и ту же фразу, сквозь которую тяжелым градом бились слова об пол: «Нас хотят уничтожить». Будущее, незаметно для Женщины начало исчезать, испаряясь и плывя в прозрачной пелене облаков, унося с собой безграничность красот зеленных пастбищ и балдахин ночного неба. Печаль, повиснув на душе, затуманила ее взгляд. Слово «выселяют» невольно отпечаталось в памяти, правда, совсем другими интонациями, совсем другим его посылом.
Тогда она жила вместе с бабушкой, матерью и дядей в маленькой комнате. Ее туда привезли ребенком из тех солнечных мест и арыков, где вместе с бабушкой и мамой отсиживались, скрываясь от пушечных раскатов войны, от взрывов поездов и разорванных тел, которые не успевали хоронить. Именно тогда, по прошествии нескольких лет после окончания войны, в десятилетнем возрасте, узнала впервые, что есть Бог, в которого верят и то, что она еврейка. В ту пору была бабушка – жилистая властная старуха, руки которой в любое время года становились красными от холодной воды. Маленькие, близко посаженные карие глазки, разделялись переносицей широкого короткого носа. Курносость придавала лицу простое незатейливое выражение, какую-то даже безликость. В общем, внешность ее типичными национальными чертами в толпе не выделялась. А глазки, именно глазки, создавали впечатление, что просверливали тебя насквозь.
Мама, грузная сорокалетняя женщина, отличалась, некой породистостью. Огромные светлые глаза оттенялись темными волосами. Раздувавшиеся крылья греческого носа, придавали скуластому ее лицу энергию и даже некую взволнованность. Из-за перенесенных мамой болезней, бабушка тянула весь дом на себе. После окончания фармацевтического техникума мама работала в отделе ручной продажи центральной аптеки Москвы. В свободное от работы время лежала на диване, а если были силы – ходила с подругами в театр.
Вместе с ними жил сын бабушки, брат мамы. Дядя работал в органах безопасности. Оттуда он ушел на фронт и туда же вернулся после тяжелого ранения под Сталинградом. Через много лет она узнала, что дядя занимался подготовкой разведчиков для фашистского тыла. Он также как и сестра был высок ростом и грузноват, но в отличие от нее, носившей на голове огромную шапку темных волос, череп его был гол и блестел на солнце. Дома девочка его почти не замечала и очень мало с ним разговаривала. Приходил он с работы поздно ночью, перед рассветом, когда она еще спала. Потом, видели дядю около шести вечера следующего дня, когда появлялся с работы. Он обедал, затем спал часа два и вновь уходил до рассвета. И так ежедневно. Жила семья на первом этаже старого московского дома в центре города в одиннадцатиметровой комнате с отдельной трехметровой кухней и отдельным тамбуром входом. Эту комнату за хорошую учебу в институте получил дядя на двоих со своим сокурсником. Еще до войны сокурсника отселили, потом, как «врага народа», посадили и во время войны отправили в штрафной батальон, где он и погиб. Об этом также девочка узнала много лет спустя, когда стало возможным говорить о таком явлении, как «враг народа». В этой комнате-квартире никаких удобств не было кроме водопровода и электричества. Но для семьи и соседей, такие «хоромы» считались неестественной роскошью, манной небесной упавшей с неба.
Как и дети той поры, девочка чуть ли не круглосуточно, не считая занятий в школе, с нерастраченной энергией прыгала на асфальте в «классики», «лягушки», через веревочку, носилась в «салочки» и «прятки». Да мало ли было игр, которые занимали досуг детворы. Она любила своих близких родственников и свою героическую родину, даже с полной уверенностью не могла утверждать – кого больше. Ее страна самая замечательная, самая радостная, самая справедливая из всех стран, когда-либо существовавших на свете – это прививалось ей, как и всем остальным. В школе, кино, в песнях, звучавших ежедневно по радио не только в домах, но и на улицах, из установленных на крышах домов громкоговорителей.
Никого не удивляло, что, выходя во двор, девчонка, просто «горланила» свою любимую песню: «Утро красит нежным светом стены древнего Кремля, просыпается с рассветом вся советская земля». Ее легкие до отказа наполнялись воздухом, и почти на одном дыхании выкрикивала весь куплет. Не раз в припев песни вступал голос самой лучшей ее дворовой подружки (двумя годами старше) Зойки Тюриной. «Могучая, кипучая, никем непобедимая страна моя, Москва моя – ты самая любимая» с удвоенной силой неслось в воздухе. Война ко времени этих песнопений закончилась около трех лет назад, поэтому девчонки уже точно знали, что их страна самая непобедимая, а Москва – самая любимая. Потому из-за всех сил старались петь еще громче и еще лучше, чтобы все жители дома знали, как они гордятся своей страной и своей Москвой.
И вот к десяти годам девочка узнала, что есть он, Бог, то есть кто-то недоступный человеческому разуму, в которого верят и, что она еврейка. Именно к этому моменту она усвоила, что идет борьба за лучшую жизнь, а лучшей жизни многое мешало. Детское ощущение складывалось из того, что вокруг Страны – капиталисты, ненавидящие прекрасную ее Страну, желающие только ей «погибели». Капиталисты хотели, чтобы и война была Страной проиграна. «Ну, уж дудки!» Ничего у них не вышло. Так теперь они хотят подорвать Страну изнутри. Засылают разных шпионов, негодяев, подонков, которые подстрекают ненавидеть нашу Родину.
– Обо всем этом девочка услышала сначала от Зойки, потом в школе. Как-то греясь на весеннем солнце, сидела с Зойкой на бревнышке около подвальной крыши, рассказывая друг другу последние сплетни, услышанные ими. Они поджидали Фатиму – девочку татарку, хромоногий отец которой работал истопником в котельной дома. Ни раз, забираясь к нему в котельную, девчонки смотрели на широкий взмах его руки, закидывающей лопату с углем в топку. Из подвала они выходили покрытые угольной пылью. Фатима была немного старше Зойки, но это не мешало им дружить и на равных обсуждать новости двора: у кого отец пришел пьяный, у кого мать таскали за волосы, когда надо идти записываться на муку, у кого можно выпросить веревку, чтобы попрыгать, в общем, тем для обсуждения хватало. Но Фатима все не шла, а они вроде бы все уже переговорили, и тут Зойка произнесла.
