С деньгами и документом Нечаев вернулся в Москву, где из студентов Петровской сельскохозяйственной академии стал сколачивать организацию «Народная расправа». Общество строилось по принципу, который совсем в другую эпоху применит Борис Савинков – из «пятерок». Организация была типично «вождистской», никаких дискуссий не допускалось. Сам Нечаев писал:

«Да, конечно, да, иезуиты были самые умные и ловкие люди, подобного общества никогда не существовало. Надобно просто взять и все их правила с начала до конца, да по ним и действовать – переменив цель, конечно».

Что касается предполагаемой конкретной тактики борьбы, то она так и осталась неизвестной. Против Нечаева выступил студент И. И. Иванов, главный «расправщик» решил воспользоваться случаем и в лучших мафиозных традициях повязатьвсех кровью – что и было сделано. После чего Нечаев снова исчез за кордоном, а остальных участников убийства повязали. Потом арестовали и других – уже за политику. Всего было привлечено 87 человек – правда, посадили не всех.

За границей Нечаев умудрился поссориться со всеми эмигрантами. Он упорно стремился стать самым главным, но неизменно нарывался на вопрос: «А ты кто такой?»

В 1872 году Швейцария выдала Нечаева России как уголовника. Он получил 20 лет каторги, однако остался сидеть в Петропавловской крепости, где сумел через распропагандированных солдат связаться с «Народной волей» – что вообще-то было непросто. Но тем не менее… Влияние на людей Нечаев имел неслабое.

«Там же, в Тюмени, догнали нас солдаты петропавловского гарнизона, так называемые нечаевцы, осужденные на поселение за сношения, которые через них вел Нечаев с народовольцами. Помню двоих из них: средних лет, добродушные, они с удивительной любовью говорили о Нечаеве. Он точно околдовал их, так беззаветно преданы были они ему. Ни один из них не горевал о своей участи, напротив, они говорили, что и сейчас готовы за него идти в огонь и воду».

(О. К. Буланова, революционерка)

Умер Нечаев в крепости в 1882 году, в возрасте 35 лет.

В итоге он стал символом. Противники революционеров – как консерваторы, так и либералы – тыкали пальцами: видите, до чего доводят революционные увлечения?!

А вот с радикалами получилось сложнее. Бакунин от Нечаева тоже отмежевался, но вот что касается русских народников-радикалов… По большому счету, их позиция была такая: конечно, Нечаева слегка заносило, но вообще-то это крутой парень. Вот выдержка из переписки двух народников. М. Ф. Мирский пишет П. Е. Щеголеву:

«…Фактически Нечаев был выдающимся революционером, и русское правительство решило уничтожить его во что бы то ни стало. Он обладал каким-то почти магическим даром влиять на окружающих и подчинять своей воле нужных ему лиц. Говорят, что даже Карл Маркс поддался его мистификации и поверил, что Нечаев располагал миллионами революционеров, готовых восстать в нужную минуту. Он не стеснялся в средствах и приемах для достижения своих целей, и за это его даже собирались судить в эмигрантских кругах. Но он попал в равелин и там использовал свои таланты: четырех жандармов он приучил и заставил смотреть на вещи своими глазами, а через жандармов действовать и на караульных солдат, составляя для них популярные брошюры известного направления. Одним словом, Нечаев стал авторитетом в тюрьмах: смотритель его боялся, жандармы и солдаты обожали его и готовы были сделать для него все, чего бы он ни потребовал. Только сношения с внешним миром были невозможны. Нечаев долго жил за границей, затем его выдали, судили и законопатили в секретную тюрьму. За это время все переменилось, прежние связи порвались, а через солдат и жандармов их нельзя было восстановить».

Тем не менее, ишутинская организация и «Народная расправа» Нечаева оказались отдельными выплесками. До поры до времени народники предпочитали иные методы.

В начале семидесятых снова стали популярны идеи Петра Лаврова. Радикалы массово двинулись «в народ». Это движение никто не организовывал и никто им не управлял. Многочисленные народнические кружки в лучшем случае снабжали литературой тех, кто двинул в сельскую местность. Поэтому точное количество участвовавших в этом поветрии неизвестно. Полиция впоследствии привлекла более 2500 человек, а ведь поймали далеко не всех. По официальным данным, процессом было охвачено 37 губерний.

Что же касается целей, то они были весьма туманными.

«…Летом 1874 г. сотни человек двинулись "в народ" с котомками и книгами… "Планы" и "мечтания" были крайне неопределенны. Массу молодежи потянуло в народ именно то, что в сущности тут не было никаких окончательных решений: "посмотреть", "осмотреться", "ощупать почву", вот зачем шли, а дальше? Может быть, делать бунт, может быть, пропагандировать. Между тем, хождение было нечто столь новое, заманчивое, интересное, требовало столько мелких занятий, не утруждающих головы (вроде изучения костюмов, манер мужиков, подделки паспортов и т. д.), требовало стольких лишений физических (которые удовлетворяли нравственно, заставляя думать каждого, что он совершает акт самопожертвования), что наполняло все время, все существо человека».

(Л. А. Тихомиров, революционер, впоследствии раскаявшийся)

Тихомиров очень точно выделяет одну из сторон этого хождения – романтику. Большинство народнической молодежи были выходцами из обеспеченных семей. Как говорится, жить было хорошо, но скучно. В советский период «застоя» такие ребята ходили в горы или ездили автостопом по СССР (я вот сам и ходил, и ездил). А тогда к романтике подверстывалась еще и красивая идея… Интересно, что многие их тех ребят, кто пошел в народ, были уверены, что вскоре им предстоит партизанить – потому что революция вот-вот настанет. Что такое партизанская война, они, разумеется, понятия не имели.

Подготовлены народники к своему хождению были очень плохо. Точнее, большинство из них было не подготовлено никак. Некоторые, самые умные, пытались изучать какое-нибудь ремесло – правда, особого толка из этого не вышло. Но в основном ребята полагали, что достаточно нацепить крестьянскую одежду и прихватить кое-какую литературу, и всё будет отлично.

С литературой тоже обстояло не очень. Порой просто тащили агитационные брошюры на социалистической «фене», по этой причине крестьянам непонятные. Иногда прихватывали с собой издания, написанные псевдонародным языком в виде «агитационных сказок». Уровень всего этого был донельзя убогим.

В редких случаях действовали серьезнее. Н. А. Морозов[12], будущий идеолог терроризма, в своих воспоминаниях описывает некоего Иванчина-Писарева, мелкого помещика, который в своем имении создал своеобразную народническую «базу». Этот товарищ хоть имел некоторое представление о народе. Большинство же просто перло напролом в белый свет.

Результатом стал, естественно, полный пшик. Понятно ведь, что надеть крестьянскую одежду не значит замаскироваться под представителя народа. Но даже если удавалось «закосить под пейзанина»… Оказалось, что народа-то товарищи народники и не знают! Выяснилось, к примеру, что в крестьянской среде молодого неженатого парня никто попросту и слушать не станет. Яйца курицу не учат. Кстати, молодым и неженатым в деревне не было слова и на мирском сходе – тогдашнем аналоге общего собрания. А вот к мастеровым, то есть рабочим, отношение было иное.

Между тем народники мало того что сами к рабочим относились подозрительно – полагали их «испорченными городом», – но с чего-то решили, что и крестьяне их тоже не уважают. Между тем дело обстояло с точностью до наоборот.

Были и другие «открытия». Так, народники полагали, что ни в коем случае нельзя затрагивать вопросов веры – дескать, крестьяне религиозны, это их оскорбит. А выяснилось, что мужички очень любят потолковать о вере, причем проявляют при этом большую терпимость. К примеру, Морозов был совершенно огорошен, когда старообрядцы, с которыми он познакомился, ему сказали: дескать, на станции телеграфист работает, он говорит, что Бога нет, вот ведь как интересно. А человек он хороший. Морозов-то считал старообрядцев упертыми фанатиками…