Истинное искусство порождает чувства, эмоции, переживания, превращающиеся тут же в мотивации, стимулы, желания к самосовершенствованию, в страсть быть умнее, добрее и красивее. В этом его сила и ценность.
3. Нация как историческая память
Нация как социальный феномен исторична, т. е. имеет время своего рождения, становления, развития, пика развития, спада и финиша существования. Ничего необычного или трагичного в этом нет. Она, нация, не первый социальный феномен, который возник и исчез со сцены истории. По крайней мере, эмпирической части исторических событий. Не то что отдельные общественные явления, даже целые народы исчезли. Например, известные нам печенеги и половцы. Если национальная форма общности когда-то возникла, она когда-то и исчезнет. Конкретность истины требует анализа бытия нации как формы общности людей на векторе исторического времени. Специалисты могут заняться вопросом: на какой точке национального развития находятся сегодня те или иные нации? Это специальный вопрос, требующий специального профессионального анализа, а не досужных разглагольствований любителей-философов, любителей-социологов или любителей-политологов. Мы говорим о нации вообще, как о планетарном явлении. Каждый народ проходит этапы исторического развития по-разному: кто быстрее, кто медленнее, а кто и вообще долго топчется на одном месте. Но локомотив исторического развития человечества опаздывающих не ждет и причинами не интересуется. Уважительных и неуважительных причин исторического опаздывания нет. Ответ приходится держать всем одинаково. Эмпирически нация как форма общности возникла в Новое время вместе с буржуазными общественными порядками.
Те две основные концепции наций — политическая (США) и этническая (Россия) — обе анализируют нации со стороны эмпирической данности. В этом отношении эти концепции равносильны. Их интересует нация со стороны, так сказать, «телесной» реальности. И в рамках обеих общие характеристики одинаковы, хотя акценты несколько смещены. Это определение когда-то называли «сталинским». Сегодня утверждают, что даже в этом «великий кормчий» не был оригинальным и самостоятельным. Дело однако не в этом. Посмотрим, какими внешними признаками характеризуется нация как социальная реальность и что с этими признаками стало в постиндустриальную эпоху.
Этих признаков, как известно, выделяли пять: общность людей, объединение в рамках государственно изолированных территорий, общность специфической экономики, язык, специфика духовной жизни.
Не стану даже подробно аргументировать положение, что все эти эмпирические (телесные) признаки нации как социальной реальности в современной истории планетарной действительности не только не существуют, но (и это главное!) не могут существовать. Интернационализация промышленной и аграрной технологии, скоростные транспортные средства, мощные средства теле- и радиосвязи, информационная диффузия, формирование языков планетарного общения, конвергенция жанров духовной культуры, интернационализация кухни, моды, архитектуры, жилья, других аспектов быта — все делает невозможным бытие нации как формы изолированной (пусть даже относительно изолированной) от других наций общности людей. Поезд истории со станции под названием «Нация» ушел к станции «Человечество». Кто пытается удержать свой народ на старой станции, обрекает его глотать историческую пыль из-под колес, несущихся мимо в будущее локомотивов. Что случается с теми, кто долго сидит на старых станциях, показала наиболее драматично и трагично история колонизации. Вырвавшиеся вперед народы, как только наберутся сил, (не разбираясь в уважительных или неуважительных причинах отставших) перетаскивают их в новый век. Такова жестокая логика исторического бытия человечества, которое не позволяет себе долго терпеть ни ленивых, ни глупых, ни лукавых. «Интеллигентская чернь» может в своем эгоизме и подлости пожертвовать судьбой своего народа, убедив его своими демагогическими речами, что лучше идти пешком, чем нестись на скоростном экспрессе истории.
Того, что наций как таковых нет и не может быть как социально-исторической реальности, может отрицать или очень неумный, или очень пристрастный человек.
Выносим за скобки специальный вопрос о том, что могут быть рудименты, атавизмы и реликты национальной формы общности людей для истории конкретных народов. Мы допускаем, что какой-то народ, возможно, еще и не дошел до пика своего национального развития. Но ему спокойно развиваться уже не удастся, ибо изменился мир. Он в своем неторопливом развитии оказался в группе аутсайдеров и ему будет «оказана историческая помощь» со стороны развитых стран, даже если он этого не захочет, потому что планета у нас одна на всех и все вынуждены жить по одним часам истории.
Но не все так просто. Жизнь сложнее любых теорий. Как же так? Наций, получается, фактически нет, а весь конец XX века полон конфессиональными и национальными конфликтами. Грибов нет, а грибной суп есть — так не бывает. Это парадокс! Нельзя же ту ярость, с которой ведут войну под национальными флагами, порой братоубийственную бойню, объяснить лишь рудиментами, атавизмами и реликтами национальных общностей. Если бы дело было лишь в эмпирических пережитках, дело обстояло бы значительно легче. Это объяснение приходится отложить как неудовлетворительное, хотя доля истины в таком подходе тоже есть.
Телесно состарившись, нация исторически умерла. История теперь наций не рожает. Она занята родами новой общности — человечества.
Но прошлое не исчезает, оно не может исчезнуть, ибо история и есть накопленное прошлое. Сегодняшнее общество способно что-то родить только как историческое тело, как сумма того, что накоплено на всем векторе прошедшего времени. Если нет этого исторического багажа, то нет у общества или народа и потенции на современное социальное (историческое) творчество.
«Хитрость истории», как это называл Гегель, состоит в том, что она переводит телесно умершие социальные реальности (в нашем случае — нацию как форму общности) в область духовной жизни.
Прошлого в чистом виде нет, прошлое существует лишь как составная часть настоящего. Другими словами, прошлое есть только потому, что есть настоящее. У народа, который потеряет бытие в настоящем, не будет и прошлого. Прошлое хранится в настоящем. В отличие от многих хозяек, выбрасывающих поношенные и старые вещи, история ничего не выбрасывает. Она их хранит в особом виде — духовном, как историческую память. Предметы, созданные людьми в прошлом, могут сохраняться в настоящем и в натуральном виде, а вот социальные реальности, сошедшие с исторической арены, переходят в другой статус, как мы сказали, в духовный. «Умершие» социальные реальности идеализируются в материальном бытии общества в настоящем времени. «Настоящее всегда дано вместе с прошлым… Настоящее и прошлое неотделимы друг от друга, это — одно и то же! Или почти одно и то же… Настоящее постоянно исчезает в прошлом, но прошлое сохраняется в настоящем. Настоящее поэтому относительно, прошлое абсолютно. Настоящее есть движение, прошлое — покой, по отношению к которому это движение возможно. Прошлое постоянно оживает в настоящем и оживляет его… Настоящее — это прошлое в своих результатах… Человек вечен постольку, поскольку у него есть прошлое. Потеряв прошлое (просто память), он перестает быть человеком, исчезает как человек в общественном смысле слова»{198}.
В XX веке нации из категории социальная реальность перешли в категорию исторической памяти.
История как прошлое присутствует в истории как настоящее в виде духовной потенции. Сегодняшнее настоящее есть интериоризированное (пересаженное во внутрь и превращенное в духовное) вчерашнее настоящее. Фюзисные (эмпирические) характеристики вчерашнего настоящего сегодня присутствуют в настоящем в виде метафизических (духовных, теоретических) потенций. Нации не исчезают из истории человечества совсем. Они перестают быть как наличные социальные феномены и, как говорит Гегель, в «снятом виде» продолжают существовать в людях, в новой социальной жизни как дух, как историческая память. Такая трактовка наций и национально-культурных проблем многое объясняет и проясняет.
