Постепенно движения постельничего стали менее порывистыми, лицо его обрело выражение обманчивого спокойствия.

Архимандрит Амфилохие вскоре вернулся, взволнованно потирая руки.

— Удивления достойно, как быстро проникают дурные вести через запертые двери, — проговорил он раздраженным шепотом. — Думал я, что первым поведаю новость господарю. Так нет же, нашлись другие, которые меня опередили и уже успели оповестить его раньше. Незадолго до моего появления вошла в покои государя боярыня Анка, супруга Яцко Худича. И об ее приезде успели сообщить господарю. Вот что могут натворить плохие служители и невоздержанные монахи. Единственное покаяние, достойное их, это вернуть их в больницу, откуда они вышли. Вы никуда не уходите, — резко повернулся он к братьям. — Государь без промедления позовет вас к себе. Странную вещь узнаете вы: малые причины могут вызвать большие горести. Так было и в Троянской войне. Но там, по крайней мере, сыр-бор загорелся из-за красивой женщины.

Постельничий Симион отвернулся, чтобы архимандрит не видел его глаза. Он отошел к оконной нише и прислонился к косяку, решив ждать там до скончания веков. Мгновенье спустя переменил место, перешел к другому окну, затем поглядел сквозь решетку, что делается во дворе. В крепости началось движение.

Боярыня Анка примчалась вся в испарине, задыхаясь от волнения. Чорней — старшина отроков — передал ей приказ незамедлительно последовать в гридницу господаря.

Штефан вошел туда немного раньше и успел поклоняться святым образам, крестясь и вознося хвалу господу, указующему нам путь. Рынды стукнули древком копья о дубовый пол и открыли дверь. Боярыня Анка вошла, шурша широкими юбками. Откинув с лица черное шелковое покрывало, она залилась слезами и бросилась к ногам повелителя.

— Смилуйся надо мной, государь, не оставляй меня. Этой ночью увели мою дочку. Теперь уже известно, кто украл ее и куда увозит. Всю ночь я терзалась в неведении. А тут еще супруг мой в свалке сломал себе ногу. Служителям пришлось чуть не силой привести бабу Софронию, лекарку, чтобы она на сломанную ногу наложила лубки. Боярин Яцко все время стонал, призывая смерть, а я все терзалась, все думала: кто бы мог на это решиться? А как только воротилась я в Сучаву и посоветовалась с женой логофэта и с его милостью посадником, поняла я, что, кроме житничера Никулэеша, никто другой не мог осмелиться на такую дерзость. Он и раньше докучал нам, сватался. А теперь счел, что может пренебречь и нами и тобой, государь.

Штефан слушал стоя, нахмурив брови.

Боярыня Анка вскинула глаза на князя и, тут же опустив их, сжала виски руками.

— Светлый государь, — жалобно продолжала она едва внятным голосом, чтобы не услышали люди за дверью, — однажды ты был нашим гостем и изволил позвать меня в свою опочивальню, когда нашла на тебя тоска. И подарил мне радость, которой я не познала от мужа. Доныне не смела я напомнить тебе об этом. А теперь, в горестный час, дерзаю. Коли я повинна в том, что явилась просить милости у моего господина, пусть меня накажут. Но молю тебя, государь, изволь повелеть, чтобы злодея настигли и схватили, где бы он ни был. Я знаю, что руки твоей страшатся и крепости соседних королей.

— Хорошо, хорошо, — мягко, но без улыбки проговорил князь. — Успокойся, боярыня Анка.

Но боярыня никак не могла успокоиться. Князь быстро взглянул на нее, затем, оставив ее стоять на коленях, подошел к порогу и хлопнул в ладоши. Рынды тут же открыли двери.

— Пусть явится ко мне отец архимандрит, — приказал князь.

Отец Амфилохие был у дверей. Он тревожно ходил из угла в угол, словно искал спокойного места и не мог его найти. И хотя архимандрит ждал зова господаря, он с минуту поколебался, не решаясь войти, ибо в голосе Штефана-водэ послышалось ему нечто особенное. Голос этот разнесся по всему коридору, где стояли на страже отроки. Услышав его, они исчезли, словно их ветром сдуло. Отец Амфилохие оглянулся на Ждеров, стоявших в дверях часовни. Взглядом он приказал им оставаться на месте. Движением руки отослал рынд подальше, к отрокам. Низко наклонив голову, он вошел к государю, отворив дверь лишь настолько, чтобы проскользнуть в гридницу, и тут же закрыл ее за собой.

Князь встретил его ледяной улыбкой. Боярыня Анка уже поднялась с колен и стояла в углу. Но ни князь, ни монах, казалось, не замечали ее.

— Слушаю твое повеление, государь, — проговорил с поклоном отец архимандрит, и в голосе его прозвучала величайшая кротость.

Князь повернулся к нему спиной. Но в то же мгновение обернулся, оскалив мелкие и острые зубы.

— Я вижу, дурные обычаи живучи.

— Государь, пусть согрешивших постигнет заслуженная кара.

— Кого ты имеешь в виду, отец архимандрит?

— Житничера Никулэеша Албу. Я обдумал его поступок, понял, зачем он это сделал, и знаю, куда он направился. Прикажи, государь, нагнать его и пошли в погоню постельничего Симиона.

— Вот именно, постельничего Симиона надо послать, государь, — горячо поддержала его боярыня Анка.

— Почему?

— Да ведь постельничий уже дожидается твоего повеления, государь, — продолжала боярыня и тихонько рассмеялась, но тут же снова пригорюнилась.

Господарь быстро взглянул на нее, затем обернулся к архимандриту.

«Точно такой же взгляд бывает иной раз и у Марушки», — с гордостью подумала жена боярина Яцко.

— Святой отец, я говорю прежде всего о дурных обычаях других людей, — продолжал он. — Вот уже пятнадцать лет с той поры, как господь сподобил меня вернуться в мою отчину, я выказывал королю Казимиру дружбу и покорность, как старшему брату. Учтиво принимал его послов. Направил к нему свои посольства, милостиво обходился с купцами, наделенными его грамотами. И в эти пятнадцать лет король Казимир пригрел в своих пределах и крепостях недруга моего и убийцу моего отца. И опальных бояр приютил. Некоторых держит в чести, рядом с собой. Неужто он примет теперь и тех, кто увозит дочерей моих бояр?

— Как я полагаю, примет, славный князь, — смиренно ответил архимандрит, — ибо они родичи тех, кого король держит в чести.

— Стало быть, следует покарать не столько дерзость житничера, сколько лукавство моих недругов, — произнес с внезапной суровостью Штефан.

Он топнул ногой. Шпора на сапоге звякнула в притихшей гриднице.

— За польским рубежом готовилось и нападение на Алексэндрела-водэ, и мы едва не лишились сына, — продолжал господарь. — Купцов наших притесняют и жалобам нашим не внемлют. Служители наши опять изгнаны из Покутья.

Заложив руки за спину и склонив голову, князь прошелся от двери к иконостасу и обратно. Потом остановился.

— Доколе же будет сие продолжаться?

Архимандрит, оцепенев, молчал.

— Доколе? Я спрашиваю: доколе?

— Не знаю, славный государь, — вздохнул архимандрит. — Может, до тех пор, пока ты не решишь навести порядок.

— Святой отец, вели немедля позвать писцов. Напишем грамоту ляшским сановникам. И приведи постельничего Симиона. Пусть явится также наш гетман Петру. Прихвати с собой боярыню Анку и отправь ее к супругу. Боярыня Анка, — продолжал более мягким голосом господарь, — передай боярину Яцко поклон от меня. Пусть выздоравливает. И свяжи ему шерстяные носки, покуда вернется твоя дочка.

Боярыня Анка снова заплакала и приложилась к руке господаря. Затем вышла, шурша юбками. Дверь на время осталась открытой. В комнату торопливо вошел Симион Ждер. За ним, все с таким же смиренным видом, следовал отец архимандрит.

Государь встретил постельничего в молчании. Оглядел с ног до головы. Затем отвел глаза, но тут же снова повернулся, искоса поглядывая на него.

— Что случилось, постельничий Симион?

Глаза Симиона Черного потемнели.

— Грамота о свободном возвращении нашего боярина Миху уже написана дьяками. Печати поставлены. Я сейчас же велю написать еще одну грамоту для другого боярина, сбежавшего этой ночью в Польшу. Старика можешь там оставить. Господь о нем позаботится. В преклонные свои годы он уже подобен праху. Но молодого велю тебе найти.