Как скоро весть о бунте достигла бы Стаккара, Дарий поспешил бы в Мидию, на место мятежа. По всей вероятности, он поручил бы управление государственными делами Зороастру. А если б взял его с собой и приказал двору отправиться в Сузы, то царица устроила бы набег диких кочевников из пустыни. Жители юга, увидев, что царь бросил их на произвол судьбы, восстали бы против него, и тогда Атосса легко могла бы захватить власть в свои руки. Если же Зороастр остался бы в Стаккаре, то всего лучше было бы погубить его опять-таки с помощью дикарей. Не имея достаточного количества вооруженной силы он пал бы в неравном бою или решился бы искать спасения в постыдном бегстве.

Атосса была уверена, что сама сумеет остаться целой и невредимой, а, в крайнем случае, она рассчитывала, как и всегда, на свою красоту. Эта чудная красота не раз спасала ее от неукротимой ярости ее супруга Камбиза и ничему другому, как этой красоте, была она обязана тем, что Дарий пощадил ее, найдя ее в Сузах женой и сообщницей самозванца Смердиза. Если вследствие какой-нибудь неудачи, она попала бы в руки дикарей, то это средство, наверное, оказало бы и здесь свою силу.

Но, обдумывая и взвешивая все детали своего плана, она оставалась спокойна и ровна. Встречаясь с Зороастром, Атосса устремляла на него открытый, дружелюбный взгляд, который обезоружил бы всякого человека, не столь глубоко убежденного в ее порочности, и царю никогда не приходилось тщетно искать ее улыбки. Она с невозмутимым хладнокровием и кротостью принимала его грубые шутки, уверенная в том, что ей не долго придется терпеть их. Даже на Негушту она взглядывала иногда с видом оскорбленного сочувствия, как бы желая показать, что ее огорчает угрюмый нрав и неприязненное обхождение младшей царицы, но что она видит в них лишь проявление какого-нибудь тайного недуга, и потому скорее готова сожалеть ее, чем порицать.

Но по мере того, как время шло, сердце ее переполнялось радостью, потому что конец был уже близок и в ароматном воздухе долины роз уже носился запах смерти.

Прошел год, как Зороастр появился в Стаккаре.

Было прекрасное весеннее утро, солнце ласково светило над розами, еще блиставшими росою. В одном из внутренних покоев дворца царь полулежал на широком ложе, на которое сквозь проделанное в потолке окно падали теплые солнечные лучи. Он с глубоким интересом следил за представлением индийского фокусника, который недавно прибыл ко двору и которого он призвал в это утро, чтоб наполнить случайный час досуга; когда царь не был поглощен государственными делами или войною, он охотно отдавался какой-нибудь забаве, так как его беспокойный нрав и деятельный ум требовали постоянного занятия.

Атосса сидела возле Дария на резном стуле, перебирая в пальцах нить дорогого жемчуга. Два копьеносца неподвижно стояли у дверей.

Фигляр подбросил острый нож и поймал его, затем подбросил два, три ножа, быстро увеличивая число их, так что вскоре в воздухе уже кружилось два десятка блестящих клинков, которые он проворно подбрасывал, ловко подхватывал то одною рукой, то другою и снова бросал вверх. Дарий с веселым смехом следил за его искусными приемами и вдруг взглянул на царицу.

— Этот человек напоминает мне тебя, — сказал он.

— Царь очень милостив к своей служанке, — отвечала, улыбаясь, Атосса. — Я полагаю, что я не так искусна, но зато более красива.

— Ты более красива, это правда, — возразил царь, — но что касается твоего искусства, это еще вопрос. Про тебя можно было бы сказать, что ты постоянно играешь ножами, по, как и этот фокусник, никогда не ранишь себя.

Царица пытливо взглянула на Дария, но губы ее сложились в нежную улыбку. У нее промелькнула мысль, что, может быть, царю известно кое-что о том, что с год тому назад произошло между ней и Негуштой. Ножи, которые подбрасывал фокусник, своею формой напомнили ей тот индийский кинжал. Но царь смеялся беззаботно, и она смело ответила ему:

— Это было бы хорошо, ведь чтобы быть супругой царя, мне надо больше искусства, чем этому индусу для его фокусов.

— Я так и сказал.

— Да, но ты не то думал, — возразила Атосса.

— Что я говорю, то и думаю, — отвечал Дарий. — Тебе нужна вся красота твоего лица, чтобы скрыть зло, притаившееся в твоем сердце, точь-в-точь, как этому человеку нужно все его искусство для обращения с этими острыми ножами.

— Я ничего не скрываю, — сказала царица с легкою усмешкой. — У царя тысячи очей. Как же могла бы я скрыть от него что-нибудь?

— Я сам постоянно задаю себе этот вопрос, — отвечал Дарий. — А, между тем, мне часто приходит на ум, что менее всего известны мне твои мысли.

В эту минуту между стражниками показалась высокая, тонкая фигура Зороастра. Он почтительно остановился у порога, ожидая, чтобы царь обратил на него внимание, так как, несмотря на свое могущество и высокий сан, он строго соблюдал правила придворного церемониала.

Дарий сделал знак и индийский фокусник быстро удалился.

— Привет тебе, Зороастр! — сказал Дарий. — Подойди же, сядь возле меня и скажи, что имеешь сообщить.

Зороастр приблизился к царю и поклонился ему, но продолжал стоять, как бы давая понять этим, что дело его не терпит отлагательства.

— Привет тебе, царь, живи вовеки! — сказал он. — Я пришел с недобрыми вестями. Из Экбатаны примчался всадник, успевший спастись от народного смятения. Мидия восстала и царская стража осаждена в экбатанской крепости.

Дарий приподнялся и сел на край ложа; толстые жилы на его висках вздулись от внезапной вспышки гнева и густая краска залила его чело.

— Наверное, Фраорт провозгласил себя царем, — сказал он, свирепо глянув на Атоссу. — Теперь час твой настал! — закричал он в неудержимом порыве ярости. — Не дальше, как сегодня, ты простишься с жизнью, потому что все это твои козни! Духи зла получат, наконец, в свое владение твою душу, ибо только им принадлежит она, и никому другому!

В первый раз во всей своей жизни Атосса побледнела, как полотно, и задрожала всем телом. Ей почудилось, что смерть уже распростерла над ней свои черные крылья. Но даже в эту минуту отвага не покинула ее, и она поднялась с своего кресла с таким величественным спокойствием, что заставила умолкнуть гневный голос царя.

— Убей меня, если хочешь, — тихо, но твердо сказала она. — Я неповинна в этом деле.

— Пусть царь дозволит мне сказать слово, — обратился Зороастр к Дарию. — Мятеж поднят не Фраортом, и всадник сказал мне, что Фраорт бежал из Экбатаны. Пусть царь пошлет туда войско и усмирит мятежников, а эту женщину отпустит, ибо страх смерти объял ее, а, может быть, она и не согрешила в этом деле. Если же она точно согрешила, то неужели царь станет воевать с женщинами и неужели он захочет обагрить руки кровью своей собственной жены?

— Ты говоришь, как священнослужитель, я же чувствую, как человек, — свирепо крикнул Дарий. — Эта женщина уже сколько раз заслуживала смерти. Пусть она умрет, наконец. По крайней мере, мы избавимся от нее.

— Царь не имеет права так поступать, — холодно возразил Зороастр и взгляд его, устремленный на Дария, казалось, проник в сердце царя и укротил его неистовую ярость. — Царь не может знать, заслуживает она смерти или нет, пока экбатанские мятежники не явятся пред лицо его. Притом же, кровь женщины останется навеки позором для того, кто пролил ее.

Атосса, зорко следившая за царем, увидала его колебания и поняла, что настала минута, когда она должна сама молить о пощаде.

Быстрым движением она сорвала с головы и бросила на пол тиару. Густые волны ее шелковистых волос рассыпались по ней золотистым покровом, и она упала к ногам царя, обнимая его колени с порывистым жестом страстной мольбы. Непривычное отсутствие румянца на лице ее придавало еще больше очарования ее красоте, а мягкие голубые глаза устремились на царя с таким молящим выражением, что сердце его смягчилось: никогда еще не сияла она такою чудною красотой. Она не говорила ни слова, но продолжала обнимать его колени, не отрывая от него взора, и вдруг две крупные алмазные слезы скатились из-под ее век и задрожали на ее бледных, нежных щеках.