— Я ничего не боюсь. За эти три года я забыл, что такое страх.

— А как ты думаешь, великий царь не сделает тебе зла? Ты хорошо платил мне за мои труды и я не хотел бы, чтоб тебе сделали зло.

— Никто не может сделать мне зла. Мое время еще не настало.

— Так ты пойдешь со мной? — вскричал пастух. — И мне достанется и золото, и пурпурная одежда?

— Я пойду с тобой. Ты получишь все, что желаешь, — ответил Зороастр. — Ты готов? Мне нечего брать с собой, у меня нет имущества.

— Но ведь, ты стар, — возразил пастух, подходя ближе. — Разве ты можешь идти так далеко пешком? У меня есть осел; я утром приду сюда с ним и встречу тебя на вершине. Я прибежал сюда второпях, как только вернулся из Стаккара с этою новостью.

— Я моложе тебя, несмотря на свою седину. Я пойду с тобою. Укажи мне путь.

Он наклонился к освещенному луной роднику, зачерпнул горсть воды и утолил жажду, потом повернулся и начал взбираться по крутому откосу.

Негушта уже три года была женою Дария, и царь все так же горячо любил ее… Но ему часто приходилось отлучаться, так как в первые годы его царствования постоянно вспыхивали мятежи то в той, то в другой области монархии. Всякий раз он возвращался, увенчанный победой, и всякий раз привозил Негуште богатые дары. Но царю не легко было поддерживать мир между своими двумя женами. Обе царицы ненавидели друг друга лютою ненавистью, и в отсутствие Дария их вражда иногда прорывалась и принимала характер открытой борьбы. Их стража дралась между собой на дворцовых площадках, а рабыни, встречаясь на лестницах, вцеплялись друг другу в волосы. С возвращением Дария водворялся на некоторое время вооруженный мир, которого никто не смел нарушить. Но до царя часто доходили слухи о происходивших без него распрях; он сердился, клялся покончить со всем этим, но ничего не мог сделать и оказывался в этом случае не умнее других великих людей, которым приходилось выбирать между капризами двух женщин, ненавидевших друг друга.

Негушта радовалась исчезновению Зороастра. В эти три года Атосса ни разу не пыталась разубедить ее относительно того, что ей пришлось увидеть в то роковое утро, и Негушта все еще думала, что Зороастр изменил ей. С ее точки зрения иначе и быть не могло. Разве она не видела этого собственными глазами? Только низкий и бессердечный человек мог так поступить. Она, конечно, ни слова не сказала Дарию о сцене на террасе. Она не желала гибели Атоссы, не желала и гибели своего вероломного возлюбленного. Несмотря на всю нежность царя, на все милости, которые он расточал ей, память о первой любви не угасла в ее сердце и она не в силах была в разговоре с Дарием вновь пережить эти ужасные минуты. Зороастр исчез, быть может, даже умер, и ей не грозила больше встреча с ним. Он не дерзнул бы переступить порога дворца. Она помнила, в какой яростный гнев пришел царь, когда в нем шевельнулось подозрение, что человек в капюшоне, нарушивший царское шествие, был никто иной, как Зороастр. Но потом, с свойственною ему беспечностью, Дарий сказал, что и сам поступил бы точно также, и что в силу клятвы своей он никогда не будет преследовать молодого перса. Он царь царей и не воюет с разочарованными влюбленными.

Между тем, Дарий выстроил себе великолепный дворец за стенами Стаккарской крепости, в долине Аракса, и проводил там весну и зиму, когда это позволяли государственные заботы. Он вел почти непрерывную войну с бесчисленными искателями приключений, провозглашавшими себя царями в различных провинциях. С неимоверною быстротой ом перелетал из одной части своих владений в другую, с востока на запад, с севера на юг; но, возвращаясь в столицу, он всякий раз заставал при дворе какие-нибудь распри, и тогда хмурил брови и утверждал, что гораздо труднее управлять горстью женщин, чем Мидией, Персией и Вавилоном, вместе взятыми.

Атосса докучала ему своими коварными намеками.

— Когда царь отправляется в поход, — начала она однажды, — дворец остается без главы; Отан — человек слабохарактерный. Царь не хочет поручить мне надзор за внутренним управлением и не поручает его никому другому.

— У меня нет никого, кому я мог бы вполне доверять, — отвечал Дарий. — Неужели вы не можете и месяца прожить в мире?

— Нет, — возразила Атосса, со своею обольстительною улыбкой, — это невозможно; царские жены никогда не поладят между собою. Пусть царь выберет кого-нибудь и назначит его правителем дворца.

— Кого же мне выбрать? — угрюмо спросил Дарий.

— У царя был когда-то верный слуга.

— А разве теперь у меня нет верных слуг?

— Есть, конечно, но нет никого, кто был бы так предан царю и так готов исполнять царские повеления, как тот человек, которого я подразумеваю. Он покинул Сузы в тот день, когда царь взял себе в жены Негушту…

— Ты говоришь о Зороастре? — спросил Дарий, хмуря брови и грозно смотря на Атоссу. Но она спокойно выдержала его взгляд.

— О ком же иначе? — ответила она. — Почему бы тебе не послать за ним и не сделать его правителем дворца? Он был, ведь, в самом деле верным и усердным слугой.

Царь пристальнее вгляделся в ее черты, как бы стараясь выведать, что побуждало ее высказывать такое желание, или, по крайней мере, уловить насмешливый взгляд, который бы согласовался с ее язвительными речами. Но лукавство Атоссы было слишком тонко, чтобы он мог его разгадать.

— Если Зороастр еще жив, я велю привести его и сделаю правителем дворца, и все ваши раздоры прекратятся.

Не откладывая своего намерения, царь издал указ, гласивший, что тот, кто приведет пред царские очи Зороастра, получит в награду талант золота и пурпурное одеяние.

Но Дарий желал возвращения Зороастра еще по другой, более веской причине. Царя беспокоило одно очень важное для государства обстоятельство и он не сомневался, что из всех его подданных никто не мог так поддержать его и делом, и советом, как Зороастр, питомец покойного пророка Даниила.

Государственная религия была самого неопределенного характера. В различных областях, составивших огромную персидскую монархию, происходили столь частые перевороты, что в течение целого ряда поколений почти с каждым новым государем, водворялась и новая религия. Кир, приверженец культа финикян, поклонялся солнцу и луне, построил в честь их храмы и приносил жертвы как небесным светилам, так и множеству других богов. Камбиз превратил храмы, воздвигнутые его отцом, в капища огнепоклонников и предал огню тысячи человеческих жертв, услаждаясь блеском установленных им обрядов и кровопролитием, свирепая страсть к которому овладевала им все сильнее и сильнее по мере того, как его пороки превозмогали над его лучшими чувствами. Но при обоих этих царях в народе все еще сохранялась древняя арийская религия магов и сами маги провозглашали при всяком удобном случае, что только за ними осталось право именоваться жреческою кастой, потомками древних арийских браминов. Гомата-Лжесмердиз был брамином, по крайней мере, по имени, и, вероятно, также и по происхождению, и в течение своего краткого царствования единственными его указами были повеления разрушить существующие храмы и восстановить на пространстве всей монархии религию магов. Умертвив Смердиза, Дарий принялся за истребление магов, и долго лились потоки их крови по улицам Суз. Затем он восстановил храмы и культ Ормузда, насколько это было возможно. Но уже вскоре для него сделалось очевидно, что религия находится в состоянии полного упадка и что ему нелегко будет обратить к чистому монотеизму несметную массу своих подданных, которые в глубине сердца оставались магами или язычниками и, при сменах одного царствования другим, только уступая силе, молились чужим богам. В результате оказалось, что народ не захотел подчиниться царскому повелению и производил восстания всюду, где только находил вождя. Многочисленные мятежи, стоившие Дарию не менее девятнадцати сражений, почти все были вызваны стараниями восстановить в различных областях монархии религию магов. Едва ли найдется другая эпоха во всемирной истории, когда в такой короткий период времени было пролито столько крови в защиту религиозных убеждений.