Зороастр круто повернулся по-военному, отвечая царю:
— Отсюда до Экбатаны полтораста фарсангов. Пользуясь лошадьми царя, я могу доехать туда в шесть дней и привезти Фраорта в такой же срок, если только он не умрет от быстрой езды, — прибавил он, угрюмо усмехнувшись.
— Что он, стар или молод, тучен или худ?
— Ему лет сорок, он не худ и не тучен, хороший всадник в своем роде, хотя и не такой, как мы.
— Привяжи его к коню, если он будет падать с него от усталости, и скажи ему, что я требую его пред свои очи. Скажи ему, что дело не терпит отлагательства. Да хранит тебя Ормузд и да поможет тебе! Поезжай скорее!
Зороастр снова повернулся и вышел. Он поклялся быть верным слугою царя и хотел соблюсти свою клятву, чего бы это ему ни стоило, хотя ему горько было покидать Негушту, не сказав ей о том ни слова. Поспешно меняя свою одежду на более легкую и удобную для путешествия, он сообразил, что может послать ей письмо, написал несколько слов на куске пергамента и сложил его. Проходя по дороге к конюшням мимо ворот сада, он стал искать глазами невольниц Негушты, но, не встретив ни одной, подозвал к себе знаком одну из рабынь-гречанок, дал ей золотую монету и велел отнести маленький свиток еврейской царевне Негуште, находившейся в саду. Затем он быстро пошел далее и, взяв лучшего коня из царских конюшен, поскакал во весь опор по крутому склону холма. Через пять минут он был уже за мостом и мчался по прямой, пыльной дороге к Ниневии.
Рабыня-гречанка стоя все на том же месте с письмом Зороастра в руке и, положив в рот золотую монету, думала, что ей делать. Она была одной из прислужниц царицы и тотчас сообразила, что может как-нибудь выгоднее для себя воспользоваться письмом, не отдавая его в руки Негушты. Женщина эта давно служила царице и лицо Зороастра было ей знакомо; притом же она знала или, по крайней мере! догадывалась о тайной любви к нему царицы. Если в письме не было поставлено ничье имя, царица могла принять его на свой счет и быть польщенной; если же каким-либо образом оказалось бы очевидным, что письмо предназначалось Негуште, то царица, конечно, будет рада тому, что оно не попадет ей в руки. Результатом этого рассуждения было то, что гречанка спрятала письмо на груди, золотую монету сунула за пояс и стала поджидать случая остаться с глазу на глаз с царицей.
К вечеру того же дня Атосса сидела в одном из внутренних покоев пред своим большим зеркалом. Стол был уставлен малахитовыми ящиками, серебряными гребнями, чашечками с золотыми булавками, маленькими вещичками из слоновой кости и всякими принадлежностями туалета. Среди них лежало несколько великолепных драгоценностей, ярко сверкая под лучами двух высоких светильников, стоявших возле кресла на бронзовых подставках. Царица была совсем уже одета и отпустила прислужниц, но еще медлила выйти из комнаты, углубившись в чтение маленького пергаментного свитка, который невольница, убиравшая ей волосы, тихонько вложила ей в руку, когда они остались на минуту одни. Только чернокожая опахальщица стояла позади нее на расстоянии нескольких шагов и, поддерживая выставленною вперед ногой стебель длинной пальмы, быстро махала из стороны в сторону широким, круглым листом, так что непрерывный поток свежего воздуха обвевал ее царственную госпожу.
С некоторым усилием Атоссе удалось все-таки разобрать содержание свитка; она достаточно знала еврейские и халдейские знаки, чтобы понять следующие краткие и простые слова: «Я уезжаю отсюда на двенадцать дней по поручению царя. Моя возлюбленная, душа моя пребывает с твоею душой и сердце мое с твоим сердцем. Как голубь улетает утром с тем, чтоб вернуться вечером к своей подруге, так и я вскоре возвращусь к тебе».
Атосса отлично знала, что письмо это было предназначено Негуште. Невольница шепнула, что оно было дано ей Зороастром, а царица понимала, что он никогда бы не написал этих слов ей самой, а если б даже и вздумал писать ей, то, во всяком случае, не на еврейском языке.
Но по мере того, как царица читала это письмо, сердце ее переполнялось гневом. Разговаривая в это утро с Зороастром, она почувствовала, как в груди ее снова поднялась прежняя страсть. Она удивлялась самой себе, так как привыкла думать, что в душе ее нет места для любви, и так сильно было впечатление, произведенное на нее этою получасовою беседой, что она безрассудно отложила посылку письма Фраорту для того, чтобы взглянуть на женщину, которою пленился Зороастр. Это ввергнуло ее в такую опасность, что она и теперь еще не могла быть вполне уверенной, что избежала ее. Ожидая в коридоре Негушту, Дарий резко приказал царице удалиться, и она не видала его во весь остальной день. Что касается Зороастра, то она вскоре услыхала от своих прислужниц, что он еще раньше полудня отправился по дороге в Ниневию, один и почти без всякого оружия, на одном из самых быстроногих коней во всей Персии. Атосса не сомневалась в том, что Дарий послал его прямо в Экбатану допросить Фраорта или, по крайней мере, исследовать положение дел в городе. Она знала, что никто не в силах обогнать Зороастра и что остается только ожидать развязки. Невозможно было послать слово предостережения своему доверенному, приходилось предоставить все на волю судьбы: если поведение Фраорта покажется подозрительным, он по всей вероятности, будет немедленно казнен. Она думала, что даже в таком случае ей легко удастся очистить себя от всяких обвинений, но она решила предостеречь Фраорта, как только он явится в Сузы, или даже побудит царя выехать на несколько дней из дворца в то время, когда можно будет ожидать мидянина. В ее распоряжении было еще много времени, — по крайней мере, одиннадцать дней.
Между тем, в душе ее начиналась отчаянная борьба и письмо, принесенное ей невольницей, ускорило решение, к которому быстро клонились ее мысли.
Она с острою болью сознавала, что Зороастр, отвечавший такою холодностью на ее внимание в былые дни, предпочел ей еврейку, и в настоящее время был так сильно влюблен в Негушту, что не мог покинуть на несколько дней дворца, не написав ей хоть словечка любви, — он, никогда никого не любивший! Она жестоко ненавидела эту смуглую женщину, которой оказал предпочтение тот, кого она сама тайно любила, и которую царь дерзко провозгласил самою прекрасною женщиной в мире. Она жаждала ее погибели так страстно, как никогда в жизни еще ничего не желала. Вся душа ее исполнилась горечи и злобы: мало того, что Зороастр любит эту темноокую, темнокудрую дочь вавилонского плена, но и царь, всегда утверждавший, что нет в мире женщины, равной по красоте Атоссе, говоривший ей это даже тогда, когда холодно предупреждал, что никогда не подарит ее своим доверием, даже он дерзнул сказать теперь в присутствии Зороастра и чуть ли не в присутствии самой Негушты, что царевна превосходит ее красотой. Один уязвил ее тщеславие, другой ранил ее сердце.
Отомстить царю было в настоящее время невозможно. Вряд ли бы удалось ей обмануть его неусыпную бдительность или вовлечь в какой-нибудь необдуманный поступок, который мог бы его погубить. Притом же Атосса слишком хорошо знала, что царь — единственный человек, способный спасти Персию от дальнейших переворотов. Могущество и блеск царского сана были ей, пожалуй, дороже самого Зороастра. Теперь, когда Дарий усмирил Вавилон, нечего было и думать о какой-либо перемене в монархии. У царицы уже был составлен с Фраортом план захвата власти в Мидии в том случае, если б царь потерпел поражение в Вавилоне, и свиток, так неосторожно потерянный ею, был только приказанием отложить пока все планы, так как царь вернулся победителем.
Что касается ее совести, то Атосса так же спокойно могла бы низвергнуть и умертвить царя для того, чтобы дать исход раздражению, которое она чувствовала против него в эту минуту, как и разрушить вселенную с тем, чтоб овладеть алмазом, который ей приснился. Для нее не существовало представления о соответствии между удовлетворением своих страстей и средств, которые она для этого употребляла.
Погубить самого Зороастра она никогда бы не подумала. Она все-таки любила его, пусть и по-своему. Она решила направить весь свой гнев на Негушту, и уже мысленно рисовала себе то наслаждение, которое доставит ей доведенная до бешенства ревность молодой царевны. Убедить Негушту в том, что Зороастр обманывает ее и на самом деле любит ее, царицу, поставить Зороастра в такое положение, что он вынужден будет выбрать одно из двух: или своим молчанием подтвердить Негуште, что он любит Атоссу, или же, сказав правду, выдать тайну царя; не мешать Дарию восхищаться Негуштой и, больше того, устроить даже ее брак с ним и затем, допустив ее снова вернуться к первой любви, предать ее позору, внезапно изобличив ее перед царем, сделать все это скоро и уверенно, суля себе удовольствие, в конце концов, вдоволь натешиться над уничтоженною соперницей, — все это казалось Атоссе планом, с одной стороны, достойным ее глубокого и изобретательного ума, с другой же — обещавшим самое сладостное удовлетворение ее оскорбленной гордости и отвергнутой любви.
