Осия сказал ей, что ничто так не может облегчить ему сердца, как если только она может оправдать себя от упреков и доказать, что нисколько не виновата в ужасной участи, постигшей его и юношу.

Она громко зарыдала и едва могла успокоиться, но придя в себя, рассказала все как было.

Вскоре после отъезда Осии, умер верховный жрец и в тот же день его преемником был назначен Бай, второй пророк. Этот человек был исполнен ненависти к евреям и их главному вождю Моисею, которых до сих пор защищал покойный Руи и царица. Бай уговорил фараона, не дожидаясь возвращения Осии, отправить войско в погоню за евреями и принудить их вернуться. Тогда Казана стала опасаться, что Осия не согласится сражаться против своих единоплеменников, тем более, что его послали заключить договор, который уже начинали нарушать.

Когда Осия вернулся в Танис, его даже не пустили к фараону, а посадили в тюрьму, пока он не даст присяги снова предводительствовать над своим отрядом и быть верным слугою царя. Однако, новый верховный жрец не забыл, что Осия спас ему когда-то жизнь, Казана знала это.

Ей было известно и то, что Бай думал вовлечь Осию в тайное предприятие, в котором участвовал и ее отец. Вот тогда Бай и предложил фараону освободить Осию от обязанности сражаться со своими единоплеменниками, если только он даст клятву быть верным фараону. Верховный жрец сам отправился в тюрьму к Осии и заявил ему о милости фараона, но бывший военачальник отверг это предложение со свойственною ему решимостью.

Отец Казаны также был сначала на стороне Осии и даже перестал ставить ему в упрек его происхождение.

На третий день после прибытия Осии в Танис Горнехт сам отправился к нему для переговоров.

Но и тут Осии было предъявлено предложение, исполнить которое он не мог. Начальник стрелков сказал ему, что охотно согласится иметь его, Осию, своим зятем.

— Что же ты ответил? — спросила Казана, пугливо глядя ему прямо в лицо.

— Я должен был возразить ему, что ты мне была дорога с самого твоего детства, но что есть важные причины, препятствующие мне связать свою судьбу с женщиной.

Казана вспыхнула и вскричала:

— Это потому, что ты любишь другую женщину из твоего народа, ту самую, которая послала к тебе Ефрема.

Осужденный покачал головою и ласково ответил:

— Ты ошибаешься, Казана! Та, о которой ты говоришь, теперь уже жена другого!

— Так почему же! — воскликнула вдова и посмотрела на него умоляющим взором, — почему же ты отказал отцу?

— Я не мог поступить иначе, дорогое дитя мое, возразил он с нежностью, положив ей руку на плечо. — Я всегда с самыми теплыми чувствами думаю о тебе, но все же я не мог исполнить желания твоего отца, потому что серьезное дело воспрещает мне завести свой собственный домашний очаг и наслаждаться безмятежным счастием, к которому многие стремятся: если бы мне и возвратили свободу, то и тогда моя жизнь была бы рядом тревог и борьбы.

— Но ведь многие, — возразила Казана, — уезжают на войну и потом с удовольствием возвращаются под свою кровлю к любимой жене.

— Конечно, конечно, — подтвердил он, — но меня призывают другие обязанности, которых вы, египтяне, не знаете. Я сын моего народа!

— И ему хочешь служить? — спросила Казана. А, я понимаю тебя хорошо! Тогда зачем же ты вернулся в Танис? Зачем отдался в руки фараона?

— Меня связывала клятва, мое бедное дитя, — ответил он мягко.

— Клятва! — воскликнула она, — смерть и неволя лежат между тобою и теми, которых ты любишь и которым хотел бы служить! О лучше бы тебе никогда не возвращаться в это место несправедливости, измены и неблагодарности! Скольким людям эта присяга причиняет горя и слез! Но вы, мужчины, ставите ваш долг выше страданий. Мне ты испортил всю жизнь, и между твоим народом живет твой отец, у которого ты единственный сын! Как часто мне случалось видеть этого славного старика с его блестящими черными глазами и густыми седыми волосами! Я думала, что и ты будешь такой же, когда достигнешь преклонного возраста всякий раз, когда встречала твоего отца в гавани или на переднем дворе царского дворца, где он распоряжался пастухами, приводившими быков и овец для стола фараона, как наложенную на евреев дань, А теперь у старика не стало сына и при воспоминании о тебе, его сердце будет обливаться кровью.

— У него есть сын! — возразил Иисус Навин, — и хотя этот сын закован в цепи, но он может выше держать голову, чем те, которые так изменнически с ним поступили. Они все, вместе с фараоном, вероятно, забыли, что я во многих битвах не щадил своей жизни, желая доказать верность царю. Менефта, его наместник и верховный судья, которому я спас жизнь, и все, считавшие меня своим другом, оставили меня и повергли в несчастие, и вместе со мною и этого ни в чем неповинного мальчика; да, их всех, всех без исключения…

— Не проклинай! — остановила его Казана.

Иисус Навин не обратил на нее внимания и продолжал:

— Я отомщу и никогда этого не забуду!

Молодая женщина испуганно прижалась к его плечу и начала умоляющим голосом:

— Я знаю, ты не можешь ему простить, но только не проклинай его, потому что он стал твоим врагом из любви ко мне. Ты хорошо знаешь моего отца и его горячую кровь, которая не охладела еще, несмотря на его годы. Он даже умолчал о том, что считал таким великим стыдом; он считал меня лучше всех в мире и знал, как многие знатные люди за меня сватались и я им отказывала. Скорее фараон простит любому бунтовщику, чем мой отец человеку, отказавшемуся от моей руки. Ом вернулся от тебя домой, как помешанный. Он бранился и в доме и на дворе; наконец, ушел к верховному жрецу, который еще подлил масла в огонь; все это я узнала от его жены, но и она много тебе повредила. Но раньше она была на твоей стороне, так как не забыла, что ты спас жизнь ее мужу; уже все было подготовлено, чтобы облегчить побег тебе и Ефрему…

— Я знаю это, — мрачно перебил ее Иисус Навин. — Но ты, Казана, также виновата, что ворота тюрьмы не отворились перед нами.

Молодая женщина всплеснула руками и воскликнула с неподдельным жаром:

— Если бы это от меня зависело, разве бы я так поступила? Конечно, и во мне шевельнулась гордость, как во всякой женщине, отвергнутой своим возлюбленным; но скоро мой гнев на тебя превратился в сострадание. Я все надеялась на улучшение твоей участи, но от меня скрывали весь ход дела и только вчера вечером, когда уже было слишком поздно, я узнала истину; конечно, верховный жрец мог многое сделать, но он не хотел становиться поперек дороги союзнику моего отца.

— Ты говоришь о принце Синтахе, племяннике фараона? — в волнении воскликнул Иисус Навин. — Они уже намекали мне о том, что для него подготовляется. Вместо сирийца Ларсу, они хотели назначить меня, если бы я только отказался от своих единоплеменников и позволил бы им распоряжаться по их усмотрению; но я лучше соглашусь вытерпеть все мучения, чем опозорить себя таким постыдным делом. Аарсу подходил лучше для их темных планов, но и он, в конце концов, им изменит. Что касается до меня, то принц имеет серьезную причину питать ко мне ненависть.

Казана закрыла ему рот рукою, тревожно указала на Ефрема и надзорщика и, затем, тихо сказала:

— За что же принц ненавидит тебя?…

— Этот человек хотел и тебя завлечь в свои сети, но узнал, что ты всегда желала мне добра, — прервал ее бывший воин.

Она покраснела, покачала головою и прибавила:

— Поэтому-то Аарсу, которого он притянул на свою сторону, должен наблюдать за ними.

— О, сириец будет смотреть в оба, — возразил осужденный. — Но, кажется, уже довольно! Я верю тебе и от души благодарю тебя, что ты приехала повидаться с нами несчастными. Как часто вспоминал я во время моих походов о хорошенькой девочке, росшей на моих глазах.

— И будешь вспоминать о ней и потом без ненависти и гнева?

— Конечно, всегда.

Тогда молодая женщина в страстном волнении схватила руку осужденного и хотела было поднести ее к губам, но он отдернул ее.