Эмиль заметил, что заключительная шутка Леонида Витальевича все никак не оставит его в покое, все продолжает как- то щекотать внутри. Он был ошеломлен, чувствовал головокружение, странную радость. Казалось, вокруг него свободного места больше, чем ему представлялось, — больше простора для идей. Он встряхнул головой и предложил Немчинову американскую сигарету.

— Нет, спасибо, — сказал академик. — Стало быть, с Леонидом Витальевичем штука вот какая: он так рассуждает, потому что верит, на самом деле верит в то, что вопрос можно решить путем рассуждений. Он не играет в политические игры, не пытается угодить друзьям или расчетливо задеть врагов. Он считает, что сумеет убедить людей. Ему кажется, что ученые — существа рациональные, которым только покажи логику, они тут же откликнутся. Конечно, он всех по себе судит. Он-то принимает решения согласно индукции и дедукции. Следовательно, и все остальные тоже.

— Значит, наивный? — Эмиля охватило сильное любопытство — любопытно было еще и то, что покровитель целого начинания в академической политике готов разговаривать вот так с человеком относительно малознакомым о другом, репутация — одно из главных его достоинств. Это походило на вызов на откровенность — хотя, возможно, не с Немчиновым.

— Наивный энтузиаст. Кто знает, может быть, даже святая простота. Он… немного буквально понимает свои взаимоотношения с миром. Ему кажется, будто те правила, что на виду, и есть настоящие правила игры. Его книга… не знаю, известно ли вам, но он ее уже давно написал, к концу войны она уже наверняка была закончена, и с тех самых пор он все воюет в воюет, причем не всегда самым осторожным образом, чтобы ее напечатали. То есть сам он-то, видимо, считал, что ведет себя осторожно. Вы же читали “Экономический расчет”, да? Предполагается, что текст предназначен для управленцев, поэтому написано просто и понятно, приведено много примеров тому, как можно заниматься линейным программированием на пальцах или, по крайней мере, на логарифмической линейке. Вся суть в математике. И все равно эта книга, по определению, идет, так сказать, вразрез с официальной линией, а уж во времена культа личности и подавно шла. Человек со стороны пишет — не по запросу, не заручившись ничьей поддержкой — технические вещи о предмете, так сказать, пристальнейшего политического внимания, причем написано так, что на формулы политэкономии почти никаких ссылок. И вот становится ясно, что плановикам эти идеи, насколько они их понимают, нужны как корове седло, — и что же тогда делает наш Леонид Витальевич? Петицию подает, прямо как женщина, у которой арестовали мужа, или колхозник с тяжбой. Пишет Сталину.

— Вы шутите…

— Нет — пишет, да еще и не раз. Рукопись его начинает ходить по рукам, то наверх передадут, то вниз. С ней начинаются приключения. Про все я не знаю, но слышал о том, что произошло, когда она попала на стол председателя Госплана. “Надо бы с кем-нибудь посоветоваться”, — думает тот и вызывает к себе завотдела цен. Дает ему рукопись, уже, надо думать, довольно затрепанную: “Вот, ознакомьтесь”. Проходит день-два, сотрудник возвращается. “Ну, так что скажете, — говорит председатель, — стоит печатать?” Тот ему: “Нет-нет, ничего важного тут нет, а в политическом смысле это вообще немыслимо”. Председатель: “Вот оно как? Так значит, его арестовывать пора?” А тот: “Х-м-м… Да нет, пожалуй. Вообще-то называть его антисоветчиком я бы не стал. Ясно, что намерения у него благие”.

— Черт…

— Вот именно. Можно сказать, на волосок от топора.

— Который председатель?

— Вознесенский, до того как его самого Сталин в 49-м убрал. Эмиль погасил сигарету и тут же рассеянно закурил новую, размышляя о великом безмолвии, окутавшем советскую экономику, и о том, скольких ученых, работавших в этой области, никогда не выделявшихся, не делавших никаких демонстративных жестов вроде писем Сталину по поводу еретической книги, взяли и отсеяли; эти ученые спокойненько, без единого слова отбыли доживать свой недолгий век в вечной мерзлоте Норильска или на Колыме, несмотря на то что всеми силами старались избежать риска. Эта цепочка мыслей вызывала неприятные чувства; сейчас было самое время извиниться и отойти. Немчинов ждал, что он именно так и поступит, если пожелает. Смех, охвативший Эмиля прежде, давно успел пройти. Но что-то, видимо, оставалось: бесшабашный призрак той веселости, которую он чувствовал в начале беседы, неясное, стихийное желание, чтобы ощущение дополнительного простора для мышления не исчезло так же быстро, как появилось. Мысли его носились туда-сюда.

— Почему его не тронули? — сказал он наконец.

— Да, вот вопрос. В конце концов благие намерения в наш век — защита не особенно надежная. Не знаю. Может, просто везение. Может, потому что ему, скажем так, довелось немного поработать с академиком Соболевым, когда понадобилась кое-какая серьезная математика для вот этого вот, — Немчинов сжал свои старческие пальцы, потом распустил их, образовав грибовидное облако величиной с кулак, беззвучно произнеся “п-ф-ф”. — А за это положена пусть малая, но благодарность, а значит, и кое-какая свобода действий. А вот и он.

Леонид Витальевич успел выйти из дверей главного вхо да, защищавшего вестибюль от московских метелей тройным стеклом, и теперь отходил от занятой оживленной беседой группы. Эмиль с Немчиновым наблюдали, как он идет к ним по колоннаде, поддерживаемой согбенными каменными гигантами.

— Мое мнение таково, — сказал Немчинов спокойно, но в голосе его ясно чувствовалось, что дистанция уменьшается, — если вам не безразличны идеи, которые сегодня обсуждались, если вы хотите вернуть нашей экономике некое подобие рационального подхода, вы обязаны чувствовать себя в долгу перед Леонидом Витальевичем. Он создан для мира более разумного, ему нужна наша помощь — помощь тех, кто лучше вписывается в эту жизнь. Дружба с ним — своего рода опека. Надеюсь, вы понимаете, что я хочу сказать.

— Понимаю, — сказал Эмиль.

— Хорошо. Молодец, Леня, молодец! По-моему, очень хорошо прошло. Ты ведь с Эмилем, кажется, не знаком?

— Нет, по-моему, — ответил Леонид Витальевич, ставя наземь свой портфель. — Работы ваши мне, конечно, известны, и потом… не мог я вас видеть в Институте электронных управляющих машин?

— Наверное, — согласился Эмиль, — когда я с перфокартами в руках в очереди к М-2 стоял. Да, я там время от времени кое-чем занимаюсь; мы пытаемся более полно отразить затраты на труд в модели межотраслевого баланса. Но сами знаете, как оно бывает. Ждешь машинного времени месяцами, наконец тебе его дают, причем в два часа ночи, а тут как назло какая-нибудь лампа летит, и вся система отключается.

Эмиль пока что не поддается на соблазны научной жизни, — сказал Немчинов. — Наверное, вот из-за таких случаев.

— На самом деле, — сказал Эмиль, — я пытался этому соблазну поддаться. Подал на перевод, чтобы заниматься научно-исследовательской работой на полную ставку, но заявлению не дали хода — старики в Комитете по труду не хотят меня отпускать. “Ладно тебе, наука — это же два дня работы и пять дней отдыха. Разве это жизнь для молодого парня?” Им бы только трудиться, не покладая рук, обложившись скрепками, все остальное не считается.

— А о том, чтобы на восток податься, вы не думали? — спросил Леонид Витальевич.

— На восток?

Эмилю на секунду показалось, что Леонид Витальевич каким-то образом угадал тему предыдущего разговора, уловил молекулу страха, болтающуюся в воздухе, на ветру.

— В Новосибирск, — объяснил Немчинов. — Новый академгородок, слышали? Леонид Витальевич туда переезжает в этом году с группой своих учеников, чтобы основать там лабораторию.

— Да, причем Академии удалось добиться специального указа, который дает освобождение от любой работы — от какой угодно, насколько я понимаю, — если вас хотят принять в Сибирское отделение. Если вам действительно хочется, может быть, стоит подумать.

— Условия весьма неплохие, — сказал Немчинов. — Отчеты можно размножать на ротапринте и рассылать без предварительного одобрения; новые журналы, если захотите открыть; коллеги достойные. Экономика, математика, биология, геология, автоматизация, физика. Парочка циклотронов, чтобы физикам было с чем поиграться; для всех остальных — компьютерный центр. Машинное время по требованию, говорят. Квартиры площадью в полгектара, в качестве компенсации за то, что жить придется на берегах Оби. Никаких, так сказать, национальных вопросов. И политическая поддержка, если будут полезные результаты. Надеемся, что кое-что из этого выйдет, то, что нам нужно.