– “Согласиться с точкой зрения автора невозможно — ее следует опровергнуть”.

Снова молчание.

— Что ж, — сказал Леонид Витальевич, — позвольте мне между делом заметить, что Василий Сергеевич — кивок в сторону Немчинова на заднем ряду, — на мой взгляд, ошибочно считает, что это рассуждения, которые я зачем-то, без достаточной необходимости привношу в свой анализ или придумываю; на самом деле они суть математические следствия рассматриваемой ситуации.

Ах, Леня, бесконечно терпелив со своими врагами, сердится на друзей.

— Однако я хочу ответить подробно, поскольку это чрезвычайно важный момент. Естественно, я не подвергаю сомнению великую истину о том, что вся экономическая стоимость создается человеческим трудом. Это очевидно даже математикам. Вопрос лишь в том, как данную истину лучше всего применять; как применять ее в обществе, в котором мы, в отличие от Маркса, стремимся не только к тому, чтобы давать экономическим отношениям определения и подвергать их критике, но должны еще и управлять ими; в котором мы обязаны размышлять конкретно и детально. Например, — Леонид Витальевич прижал ко рту кулак и несколько раз мягко постучал им по губам, не глядя ни на кого из присутствующих. Потом он выпрямил мизинец, дважды медленно качнул им в воздухе и снова уперся взглядом в Боярского. — Например! Видите на мне галстук?

Немчинову уже приходилось видеть подобное на лекциях: как Леонид Витальевич переходит на стаккато и словно начинает блуждать в бессвязных мыслях. По сути говоря, если потом собрать заново обрывочные заявления, которые были сделаны, выходило, что в его словах всегда был смысл, однако Немчинов надеялся, что в данном случае связность сделается очевидной сразу же.

— И что? — настороженно сказал Боярский.

— Сделан из искусственного шелка. Выкрашен в синий цвет. Скроен и пошит на фабрике “Маяк”, но ткань сначала, наверное, поступила от поставщика. Стало быть, мы согласны, что стоимость этого галстука определяется работой, на него затраченной?

— Конечно. Это элементарно.

— Что стоимость определяется трудом, ушедшим на обработку целлюлозы, прядение волокна, окраску, тканье, перевозку в Москву, на “Маяк”, покрой и пошив?

— Да! Не понимаю…

— Какое количество?

— Что?

— Какое в точности количество труда ушло на мой галстук?

— Я, разумеется, не в состоянии сказать…

— Так как же вам достичь такого состояния? Может, где-то существуют таблицы, в которых записано стандартное количество труда, идущего на каждое из действий, входящих в производство галстука? Может, существует вычислительная машина, которая сведет все эти различные виды труда, входящие сюда, различные уровни квалификации, длительности, интенсивности, продуктивности, и так далее, к общей цифре, количеству человеко-часов? Нет, конечно же, нет. Неудивительно, что вы не можете ответить, — мягко сказал Леонид Витальевич, — потому что мы, наше общество, по сути, не измеряем стоимость труда количественно. Или, точнее, не делаем этого напрямую. Она всегда выражается в некой искусственной форме. Мы рассчитываем стоимость по ряду показателей. По производственным нормам, получаемым предприятиями, в которых указано, что завод, где работает такое-то число сотрудников, должен выдавать столько-то законченных изделий за такое-то количество времени. Или — самый простой вариант — по ценам. Но цены, как признают все, являются крайне несовершенным показателем стоимости, поскольку устанавливают их очень редко; то же самое, как утверждаем я и другие экономисты, можно сказать про показатели предприятий в нынешнем их виде. В настоящий момент наша система норм часто дает превратные результаты, ситуации, в которых план, приносящий выгоду индивидуальному предприятию, не приносит выгоды народному хозяйству в целом, и наоборот. Тем самым, по сути говоря, то, что предлагаю я — я и другие, работающие в этой области, — есть новая форма непрямых показателей стоимости труда, которая позволила бы нам простым и логичным способом рассчитывать планы, оптимальные в целом. Эти показатели будут не менее искусственными, чем те, что уже используются, но и не более, и нет никаких причин полагать, что они при этом обойдут стороной ту самую глубокую истину, стоимость труда.

— Но как же явная аналогия между вашими “оценками” и рыночными ценами в капиталистической экономике? — спросил Боярский весьма напряженным голосом.

— Верно, формальное сходство тут есть, — ответил Леонид Витальевич. — Но происхождение у них совершенно разное, а потому и смысл совершенно разный. Если рыночные цены формируются спонтанно, то объективные оценки — теневые цены — должны вычисляться на основе оптимального плана. По мере того как планы меняются, меняются и оценки. Они подчиняются совершенно другим производственным отношениям, господствующим в социалистическом обществе. И все-таки, все-таки их использование при социализме имеет более широкий спектр применения. Капиталисты, по сути, согласны с вами в том, что математические методы, о которых идет речь, следует применять в малых масштабах, на уровне отдельно взятых фирм. У них нет выбора — в экономике ФРГ или Соединенных Штатов нет структуры более крупной, в которой их можно было бы пустить в ход. Полагаю, кое-каких успехов они добились. Как это ни жаль, но с тех пор, как в Америке Джордж Данциг и Тьяллинг Купманс сделали свои открытия в области линейного программирования во время войны, эти методы были там взяты на вооружение куда с большим энтузиазмом, куда быстрее, чем в Советском Союзе. В США специалисты по линейному программированию рассчитывают маршруты для авиакомпаний, разрабатывают стратегию капиталовложений корпораций Уолл-стрит. Однако у нас по-прежнему имеется возможность, закрытая для капиталистов. Капитализм не может рассчитать оптимум для всей экономики в целом одновременно. А мы можем. Между оптимальным планированием и природой социалистического общества существует своя внутренняя гармония.

— Можем, — повторил Леонид Витальевич, — а следовательно, должны. Это наша интеллектуальная ответственность. Академик Немчинов, представляя меня, заявил, что мне следует заниматься разработкой алгоритмов для управления народным хозяйством. Я бы сказал, что это скорее работа для целого коллектива советских экономистов, математиков и специалистов по вычислительной технике.

Грянули аплодисменты, и Боярский словно съежился.

— Скажу лишь еще одно слово — о вычислительных машинах.

Хорошо, подумал Немчинов. Этому объединению, которое мы пытаемся создать, понадобятся программисты, а также бюрократы от статистики, которым придутся по душе выдаваемые ЭВМ бюджеты.

— По моему мнению, дело не в их нехватке — не она задерживает развитие математических методов. Существуют способы рассчитать оптимальные планы на пальцах.

Ох.

— Но нет сомнения в том, что ЭВМ неизмеримо усилят нашу способность решать большие, сложные задачи. Более того, они обладают огромным достоинством — они требуют от нас ясности. Боюсь, вычислительная машина не способна переварить некоторые из результатов научных исследований наших экономистов. Оказывается, длинные разговоры и статьи, которые люди, как им кажется, понимают, невозможно облечь в логическую, алгоритмическую форму. Как выясняется, стоит убрать все, что говорится “в общем”, стоит вылить всю воду, как ничего больше не остается. Вернее, или ничего… или один большой знак вопроса…

— Ух! — одобрительно шепнул Эмиль Немчинову, пока все смеялись. Люди начали собирать бумаги и портфели. — Вот это да, сурово! Он, похоже… умеет с людьми обращаться?

— Нет-нет, — ответил Немчинов, пристально глядя на него. — Наоборот. Совершенно наоборот.

— Правда?

— Да, правда. Пойдемте, я вам на улице расскажу.

На улице весенний день выдувал из себя сероватую белизну ветром, в котором чувствовалось обновленное дыхание зимнего мороза, словно в затупившемся ноже, который снова заточили. Правда, снег сошел, не считая нескольких упорных куч, иссиня-черных от городской грязи и сглаженных многократным таянием и замерзанием до того, что они стали до странности похожи на плавники — казалось, будто по улице Красикова, по земле, плывет стадо китов, там и сям взрывая асфальт своими округлыми спинами. Эмиль с Немчиновым ждали у входа в институт — два человека, поплотнее запахнувшиеся в черные пальто. По сути, два человека, поплотнее запахнувшиеся в совершенно одинаковые черные пальто: “пальто зимнее, мужское, подкладка с доб. шелка, ткань шерст. камвол., артикул 29–32”, как говорилось в справочнике Министерства торговли. Несмотря на холод, голуби на плечах гранитных гигантов, поддерживавших фасад здания академического института, гортанно постанывали, выступали в танце, шаркая лапками, надувшись так, что превратились в мягкие шарики — сплошь перышки и коготки. Проезжавшие по улице Красикова такси включили фары.