– Я так рада за тебя, – произнесла она почти шепотом, наклонившись к его уху. – Чур, я буду первая, которая попробует его в деле… Я это заслужила, разве не так?

Он посадил ее к себе на колени и чувственно поцеловал в губы.

– А ты что, уже женихаешься с ребятами?

– Да нет, просто балуемся. Мне нравится, когда парень прижимается ко мне и целует в губы. И я могу сравнить, у кого это лучше получается, и кто меня хочет больше. Все, больше ничего…

Прошло еще три недели. Чан-Ху сказал, что «благородный муж» может уже проверить себя в общении с женщиной. Лучше, если она будет в курсе его проблемы, так как от ее поведения многое зависит. Во время очередного массажа Галя, впервые в жизни, поддавшись внутреннему порыву, взяла инициативу на себя, и Ярослав, не веря самому себе, почувствовал сначала ее горячий язык, а потом губы… Не прошло и минуты, как «гейзер», наконец, нашел выход и вырвался наружу! Накопившейся энергии было так много, что Галя едва не захлебнулась. Ярослава била мелкая дрожь. Чтобы не закричать, он прикусил губу и так крепко схватил подругу за плечи, что ей стало больно. Несколько минут, а может, им только так показалось, они лежали рядом на полу, тяжело дыша. Первой пришла в себя Галя: «Вставай, ложись на кровать и ни о чем не думай. Не нужно никаких слов, обещаний и прочей ерунды. Я пошла домой, завтра увидимся. Спи». И она тихо закрыла за собой дверь. Ярослав долго не мог заснуть. Он никогда не чувствовал себя так необыкновенно хорошо. Неужели к нему вернулась его прежняя мужская сила? Наверное, так чувствует себя пантера, которой, наконец, удалось вытащить из лапы занозу, мешавшую ей жить. Ему захотелось тут же побежать к китайцу и поделиться радостью. Уже почти одевшись, он бросил взгляд на ходики – было уже слишком поздно.

Это был самый жаркий день московского лета 1977 года: красные столбики термометров взметнулись до тридцати четырех градусов по Цельсию и застыли там до позднего вечера. В десятом часу зной все еще стойко держался над Москвой. Город не раздвигал портьер, но распахнул окна. Впрочем, и это не помогало томящимся от зноя москвичам: форточки напоминали духовки, вместо прохлады и свежести из них струились волны горячего воздуха. Было тихо: ничто не могло нарушить царственной неподвижности и покоя этого дня.

Ветер гулял лишь по взлетной полосе Шереметьево. Крылья самолетов, отправляющихся и прибывающих со всех концов мира в столицу одной шестой части суши, резали плотный горячий воздух. Ветер теребил одежду, ерошил волосы пилотов и пассажиров, портил высокие шиньоны стюардесс и аккуратные укладки иностранных туристок…

По радио сообщили: «Самолет рейсом 1265 «Осло-Москва» задерживается». Самуил Моисеевич минут сорок томился в раскалившемся зале. Его большой полосатый носовой платок, которым он то и дело стирал крупные капли пота с высокого лба, можно было выжимать. Человек был уже не молод – жаркие летние месяцы давались ему нелегко. Слегка дряблые щеки покраснели, нос с горбинкой, доставшийся владельцу явно не по росту, лоснился от пота, около глаз обозначились синие прожилки сосудов. Влажными от пота были и пепельно-седые завитки волос, окаймляющие блестящую лысину. В общем, он был далеко не красавцем: однако всякий, кто встречался с ним, проникался к этому человеку симпатией и расположением. Ведь в его черных, слегка на выкате глазах, окаймленных морщинистыми веками, светился тонкий, проницательный ум и печальная доброта.

Уставшее лицо его оживилось, когда он услышал долгожданное объявление: «Совершил посадку самолет рейсом 1265 «Осло – Москва». Самуил Моисеевич подошел к огромному окну. Как только величественный, размытый и дрожащий в раскаленном воздухе силуэт самолета замер, к нему подкатили трап.

Сначала из чрева самолета вышли на свет божий сотрудники посольств и консульств, московских представительств крупных фирм. Несмотря на жару, они были облачены в строгие костюмы и галстуки. Их быстро увез с поля аэродрома заранее ожидавший их микроавтобус. Затем пестрой массой выкатилась веселая многочисленная туристическая группа. Скандинавы (советских граждан на этом борту не оказалось) на затекших ногах спустились по трапу и погрузились в большой вместительный автобус.

Мужчина отошел от окна и сменил «пункт наблюдения», передислоцировавшись поближе к линии таможенного контроля. С человеком, которого он ожидал в этот день в Шереметьево, он не виделся уже год. Знал он его плохо, и черты лица гостя расплылись в его памяти в некий невнятный, смутный и усредненный образ. Встречавший опасался, что они просто не узнают друг друга, и на поиски уйдет много времени. Потому-то встречающий так напряженно и вглядывался в каждое новое лицо, появляющееся по ту сторону таможенного терминала. Среди прибывших, выстроившихся длинной узкой вереницей в зоне погранконтроля, мелькала рыжая голова, невольно привлекающая внимание. Длинные, слегка ниже плеч, волнистые, распущенные волосы были яркого рыжего цвета.

Самуил Моисеевич рассеянно перевел взгляд с «Рыжего» на его спутника: и сразу же узнал в нем своего приятеля! Зрительная память, вопреки тревогам и сомнениям, его не подвела. Когда иностранец заметил встречающего, он приветливо махнул рукой и вместе со своим рыжеголовым приятелем, миновав таможню, быстрым шагом направился к нему.

Визит этих людей в Москву не носил ни официального, ни делового характера. Норвежские океанологи не были крупными учеными с мировым именем: даже в академических кругах не было известно более-менее значимых публикаций или монографий Кнута Скоглунда или Руна Киркебена. Ученые приехали в Москву как туристы-индивидуалы, по крайней мере, такова была их «официальная версия» при получении советских виз. Встречал и опекал иностранных гостей их коллега, сотрудник Института океанологии АН СССР имени академика Ширшова Самуил Бронштейн.

– Самуил! Дружище, как же я рад тебя видеть! – устало, но искренне поприветствовал Скоглунд встречавшего.

– Добро пожаловать в Москву, Кнут, – они крепко пожали друг другу руки.

Самуил украдкой, но с немалым удивлением разглядывал его приятеля. Этого высокого молодого человека в пижонском костюме Самуил видел впервые.

Новый знакомый был красив: его правильное, с холеной белой кожей и нежным девичьим румянцем лицо портил разве что мягкий, несколько безвольный подбородок и капризный, женственный изгиб пухлого рта. Рядом с ним Кнут казался усталым и неприметным. Элегантный светлый костюм помялся в дороге и утратил свой шик. Белая рубашка на жаре быстро потеряла свежесть, узел галстука съехал набок. Коротко стриженные волосы намокли и взъерошились.

– Это тебе, Самуил. В знак моей благодарности! – сказал Кнут на сносном английском и вручил Самуилу небольшой тубус, завернутый в яркую упаковочную бумагу.

– Что ты, Кнут! Это уже лишнее. Спасибо тебе! – Самуил смущенно принял подарок. – А что там?

– Карта Северного моря второй половины XVIII века.

– Не может быть. Это же очень дорогая вещь!

– Пусть это тебя не беспокоит. Все документы на карту внутри тубуса.

Самуил Моисеевич, обуреваемый нахлынувшими чувствами, принялся тискать Скоглунда. Наконец, избавившись от объятий русского, Кнут представил своего спутника:

– Рун Киркебен, наш коллега, мой старый друг, давний ученик и надежный помощник.

– Самуил Бронштейн, – встречавший протянул ему руку. Рун, перехватив черный атташе-кейс из правой руки в левую, ответил вялым рукопожатием и делано улыбнулся одними губами. Его прозрачные травянисто-зеленые глаза рассеянно блуждали по суетливой толпе…

Бронштейн был озадачен: он ожидал встретить одного человека и был не готов к появлению этого экстравагантного персонажа.

– Что ж, еще раз с приездом. В какой гостинице Вы заказали номер?

– Будем жить в «России», рядом с Красной площадью и Кремлем.