Ага, ну конечно, а я этих внезапных племянниц тоже знаю. За последний год Палыч основательно сдал. Сколько ему там… восемьдесят с чем-то вроде? А тут вдруг откуда ни возьмись – на тебе! Племяша нарисовалась! Заботливая, словно курица-наседка. Все, конечно, правильно делает: и в магазин сбегает, и приберется, и приготовит, и, может, даже постирает, – чем черт не шутит. Но к врачам дядю – ни-ни! А то мало ли – вдруг подлечат ненароком, потом еще год с ним возиться. Ну уж нет! Подобные сроки в ее план «Барбаросса» явно не входили. Квартирный вопрос надо решать быстро. И вот, Мария Федоровна, судя по всему, халявное жилье движется на вас с неотвратимостью локомотива, а я по-прежнему буду ютиться в съемном. Эх! Жаль, у меня такого дяди нет. Завидую!

Квартирка у Палыча была, конечно, не фонтан, зато трехкомнатная. Запах ветхости, традиционный для таких апартаментов, с радостью бросился туманить мой и без того сонный организм. Коридор запомнился допотопными совковыми обоями, половиками, цвет которых, наверное, затруднительно было установить даже при покупке, покосившимися антресолями и каким-то измученным пытками гибридом лавки с тумбочкой для обуви. Всем своим видом это извращенное создание рук человеческих говорило: «Не садись на меня, если в тебе больше двадцати килограммов, – я развалюсь. Хозяин, прошу, не выкидывай меня – я еще пригожусь». Валявшийся неподалеку добротный металлический язычок для обуви выглядел угрожающе.

Мария Федоровна провела меня в комнату, которая, судя по наличию в ней телевизора, являлась залом. Леонтий Палыч лежал в одних семейниках на конгломерате из подушек и одеяла, скомканных на кровати в дальнем, самом темном углу помещения, и шумно хрипел. Дышал он часто, прерывисто, синюшные губы жадно хватали воздух, а глаза, казалось, бешено вращались под закрытыми веками. Старик с ног до головы покрылся липким холодным потом, и еще от него исходил просто невыносимый тухло-сладковатый запах, который поневоле вызывал под ложечкой вполне ощутимые спазматические волны. С тех пор как я видел старика в последний раз, а это было больше месяца назад, Палыч сильно исхудал, черты его лица заострились, а кожа приобрела какой-то землистый оттенок.

– И давно он так? – Я спрятал лицо в ладони, якобы задумавшись, и дышать старался через рот, но запах прошибал насквозь.

– С полчаса. Поначалу спал спокойно, правда, очень долго. В это время он кушает обычно. А потом как захрипел, как заметался – вон постель всю взбил. И пена ртом пошла, красненькая.

Обычно в таких ситуациях стариков окружает целый арсенал пилюль, таблеток, порошочков, скляночек с микстурами, отварами, а также бабки-шептухи, вооруженные охапками сушеных целебных трав и мышиным пометом. Леонтий Палыч же всех этих радостей предсмертного одра был начисто лишен и героически коротал последние часы в гордом одиночестве. В том, что он умирал, лично у меня не возникало никаких сомнений. Также, судя по отсутствию до сих пор врачей и горстей пилюль вокруг, я окончательно убедился в желании заботливой племянницы любимому дяденьке доброго здравия.

– Что нам теперь делать? – подала она голос.

А то ты не знаешь! Конечно, кричать: «Шампанское в студию!» – и петь песню «Мечты сбываются», подумал я, а вслух сказал:

– Вы знаете, Мария Федоровна, боюсь, что ни мы с вами, ни даже специалисты сейчас уже сделать ничего не смогут, так что звоните в «Скорую» или вызывайте врача из поликлиники.

– З-зачем? – От удивления она даже начала заикаться и еще больше выпучила глаза. Видимо, заподозрила что-то неладное.

– Чтобы составить свидетельство о смерти или, может, забрать тело на вскрытие, это же врачи – мало ли что им там в голову взбредет…

– А-а… – Мария Федоровна понимающе кивнула и торопливо удалилась из зала.

Пока она по телефону договаривалась с диспетчером «Скорой», я решил от нечего делать проверить умирающему пульс. У себя я обычно без труда находил на запястье отбивающую такт сердца артерию, но с Палычем проделать этот простой прием оказалось проблематично. Лишь через некоторое время стала ощущаться едва уловимая ниточка пульсирующей крови.

– Сказали, что через несколько минут будут. – Мария Федоровна из дверного проема недоверчиво таращилась на мои сложнейшие диагностические манипуляции.

– Надо спуститься вниз, встретить – у вас же домофон до сих пор не работает.

– Ах, ну да, точно. Конечно, Арсенчик.

Я незаметно скривил презрительную рожу. Еще раз назовет меня Арсенчиком – и квартира достанется более дальним родственникам соседа! Арсенчик, тьфу ты! Меня от подобной модификации всего аж передергивает. Да я, случалось, шикарнейших женщин из-за такого обращения с моим именем бросал, не задумываясь (ну, было один раз, правда, после пары заводных коктейлей). То ли дело меня называют на работе – Арсенал! Гордо, мужественно, да и одноименный футбольный клуб сам по себе солидный – не какой-нибудь там «Шинник».

Мария Федоровна зашуршала на выход, а я остался один на один с умирающим Палычем. Смотреть на его изможденное мучениями лицо было грустно и скучно, поэтому я решил включить телевизор – в субботу утром обязательно должны были крутиться какие-нибудь жизнеутверждающие мультики.

Пока я прикидывал, входит ли пульт в комплектацию моего ровесника-телевизора, Палыч издал громкий душераздирающий хрип и замолк. Я внимательно уставился на него, пытаясь вспомнить, чем живой человек внешне отличается от мертвого. Старик лежал тихо, грудная клетка перестала вздыматься, и все его тело неподвижно обмякло. Уже отработанным движением я схватил его запястье, но, как ни старался, ниточки жизни нащупать не удавалось. Тут же вспомнилось, как в одном фильме в похожей ситуации мужика вернули с того света мощным ударом в грудину. Замахнувшись, я прикидывал, в какое место вмазать, чтобы завести мотор старика. Но вдруг он открыл глаза и уставился на меня! Такого фокуса от соседа я никак не ожидал. Пришлось резко проделывать трюк из другого фильма, почесывая затылок замахнувшейся для удара рукой.

– А-а… Э-э-э… Леонтий Павлович, а мы уж думали, что вы помирать собрались… – Да, ситуация сложилась не самым приличным образом. – Племянница ваша Мария Федоровна «скорую» вызвала, меня вон привела. Сейчас врачей внизу встречает.

– А, Арсений. – Голос Палыча был очень слабым, едва слышным. – Послушай, я чувствую – у меня совсем мало времени. Помнишь, я рассказывал тебе, как летом сорок третьего попал в другую галактику, в совсем другой мир, когда забрел в немецкую лабораторию? Мы тогда Оршу освобождали… – Ничего себе, старик опять взялся за свое! – Там, в ином мире, был погреб среди чистого поля. Я в него зашел и попал в фашистскую засаду, помнишь? – Ну да, старик рассказывал что-то подобное, посему я утвердительно кивнул. – У меня тогда еще две гранаты были, я со страху, когда в них кидал, с первой чеку забыл сорвать. Зато вторая рванула так, что у меня уши заложило, а фашистов на куски разнесло, даже трупов не осталось! Помнишь, я говорил, что были там рыцарские доспехи: меч, как у японцев, щит, шлем, латы? Говорил?

– Говорили, Леонтий Палыч, говорили… – Нашел что рассказывать перед смертью – сказки!

– А то, что меч тот я с собой унес, – этого я никому не говорил… – Голос его становился все тише, и звуки Палыч издавал с явным усилием. – Этот меч – он здесь… то есть в подвале… я его спрятал… Там коробка… с двойным дном… ключ на рогах… Маше скажи… пусть продаст… он дорогой… должен быть… не подведи… – Сосед шумно выдохнул и направил взгляд сквозь меня.

Зрачки старика медленно расширились, и, по-видимому, фраза «не подведи» стала последней в его жизни.

В эту же минуту с дежурными соболезнующими лицами в квартиру вошли два работника «Скорой» в сопровождении кудахтающей Марии Федоровны. Они поздоровались со мной, вежливо сместили в сторону, светанули Палычу в глаза фонариком, чуть-чуть пощупали его в области шеи, удовлетворенно покивали друг другу – мол, не зря их вызвали – и принялись расспрашивать нас, как все произошло.