Завтра расскажешь, кто тебе приснился.

…Была ночь. Вольфгер стоял на неестественно прямой и широкой улице незнакомого города. Он знал, что это Дрезден, но не узнавал его. В Дрездене не было огромных домов-ящиков, тянущих к небу тошнотворно однообразные, голые стены с бельмами слепых окон. Ни в одном окне не горел свет, но Вольфгер почему-то знал, что там, в этих мёртвых домах, прячутся сотни, тысячи, десятки тысяч людей – взрослых, детей, стариков и старух – и все они, прильнув к окнам, молча в предсмертной муке смотрят на него и что-то беззвучно повторяют. Все одно и то же. Вольфгеру казалось, что его уши залиты воском, до него не доносилось ни единого звука, он ощущал только тяжесть в голове.

Внезапно тишина рухнула, и барона продрал мороз по коже, он услышал раздирающий, скрежещущий, леденящий душу вой. Вой то поднимался до визга, то падал до басовитого рычания, повторяясь с неестественным, мёртвым однообразием. Потом вой пришёл с другой стороны, с третьей, и вскоре вокруг него не было ничего, кроме этого жуткого воя. Мир был полон воя. Вольфгер не знал, что это означает. Он повернулся и побежал вдоль улицы, причём казалось, что его тело потеряло вес. Он совершал огромные прыжки в вязком, душном воздухе, мягко касаясь мостовой, одетой плавленым камнем, и боялся, что после очередного прыжка больше не сможет оттолкнуться от земли.

Он выбежал на площадь, обсаженную чёрными в ночи деревьями. Их голые ветви вцеплялись в серое небо подобно пальцам мертвеца, выбравшегося из могилы.

В небе вспыхнул бело-голубой конус света и начал шарить по низким облакам. Навстречу ему с земли поднялись ещё несколько лучей. Вдруг два луча, словно нащупав что-то, остановились в небе, навстречу им метнулся третий луч, и Вольфгер увидел в их скрещенье огромную птицу, которая парила, не шевеля крыльями. Потом от тела птицы отделились чёрные точки и понеслись к земле, стремительно увеличиваясь в размере.

Мостовую страшно тряхнуло, она ударила Вольфгера по пяткам. Он увидел, как огромный дом в глубине улицы окутался пылью, его стены тошнотворно и медленно изогнулись, пошли волнами, треснули и обвалились внутрь, погребая в каменной могиле своих обитателей. За первым домом рухнул второй, за ним третий. Внезапно возник странный, багровый свет. В центре города встал огромный смерч из бешено вращающегося столба пламени и дыма. Тишина окончательно рухнула, и Вольфгер услышал рёв смерча, втягивающего в себя кровлю с крыш, балки, деревья, изломанные человеческие фигурки… Он явственно ощутил умирание множества людей, бессмысленно запертых в каменных ящиках, подвалах, бесполезных укрытиях. И это чувство было настолько страшным, что его вышвырнуло из сна.

Вольфгер проснулся, лёжа на спине. Сердце неслось бешеным галопом, он с трудом переводил дыхание, рубаха была насквозь мокрой. На столе тускло светила лампа, освещая стену и потолочные балки. Вольфгер до рези в глазах смотрел на эти деревянные балки из реального мира, боясь, что если он закроет глаза, его опять выбросит в мир странного кошмара.

Барон вытер мокрую ладонь об одеяло и осторожно обнял Уту. Она тут же открыла глаза.

– Что с тобой, милый? – тихонько спросила она. – Увидел плохой сон?

– Плохой не то слово… – пробормотал Вольфгер. – В жизни ничего страшнее не видел.

– Расскажи, облегчи душу, – шепнула Ута, – и тебе сразу станет легче.

– Нет, любовь моя, – покачал головой Вольфгер, – не стану я рассказывать, не надо приносить в наш мир даже образ того, что я видел.

– Всё-таки, что тебе приснилось? Хотя бы намекни.

– Да я и сам не понял, – задумчиво сказал Вольфгер. – Злое волшебство в одно мгновение унесло жизни множества людей. У нас вина не осталось? Нет? Жаль… А воды?

Ута встала, наполнила кубок и подала барону. Он залпом выпил, пролив часть на грудь. От ледяной воды ему стало легче. Барон выплеснул остатки себе на лицо и растёр ладонями.

– Смерть я видел, Ута, – через силу сказал он. – Может быть, это и есть страшный суд. Трубный глас… Не знаю…

– Не думай об этом, любимый, – сказала Ута и погладила Вольфгера по щеке. – Человеку не дано предвидеть страшный суд даже во сне. Ты видел что-то другое, ты ранен, твой разум утомлён, и твоя боль породила чудовищ. Завтра при свете солнца ты и не вспомнишь про этот кошмар. Обними меня. Крепче… Вот так. А теперь спи!

Вольфгер быстро заснул, а Ута долго лежала с открытыми глазами.

«Злая судьба у Дрездена, – думала она, – я тоже это чувствую. Правда, она свершится ещё очень нескоро, но тень смерти уже лежит на нём, так предопределено. Нельзя нам здесь задерживаться».

На следующее утро Вольфгер проснулся поздно. Не открывая глаз, он блаженно потянулся и попытался обнять Уту, но её место на кровати пустовало. С Вольфгера сразу слетел сон. А вдруг всё то, что случилось ночью, ему приснилось и было следствием непривычно обильной еды и выпитого вина? Пожалуй, нет, не сон… На полу возле кровати стояли два кубка. Вольфгер перекатился на половину Уты лицом вниз, и почувствовал тонкий, едва ощутимый, но знакомый запах волос девушки. Значит, Ута ушла, пока он спал, не желая его будить.

Вольфгер оделся и спустился вниз. В общем зале его поджидал Карл, попивая пиво. Он сообщил, что девушки рано утром наняли паланкин и отправились в общественные купальни, куда Карл их и проводил. В этих купальнях они намерены оставаться не менее чем до двух часов пополудни. К этому времени ему велено за ними прийти. Отец Иона, отказавшись от завтрака, отправился в Кройцкирхе – церковь Святого Креста.

– Ты сам-то завтракал? – спросил Вольфгер.

– Да, господин барон, благодарю вас, – ответил Карл. – Какие будут приказания?

– Седлай лошадей, сейчас я тоже что-нибудь съем, и мы с тобой сначала съездим к бургомистру, а потом навестим торговый дом Фуггеров. А там, глядишь, и наши дамы освободятся, поедем за ними.

– Эй, хозяин! – позвал Вольфгер, – яичницу с ветчиной и горячего вина, да поживей!

Вольфгер не любил городов, и Дрезден не был исключением. Даже в центральной, самой богатой части столицы курфюршества дома жались друг к другу как инвалиды, не способные стоять на своих ногах, а улицы с красивыми и нарядными домами неожиданно заканчивались зловонными мусорными кучами, из подворотен несло мочой, по мостовой текли ручейки подозрительного происхождения. Все время нужно было быть начеку, потому что из окна верхнего этажа легко могли выплеснуть на головы прохожих помои. Попрошаек, нищих и другого подлого народа не было видно – городская стража сгоняла их на окраины, чтобы они не оскорбляли взоров благородного сословия.

– Скажи, Карл, как можно по своей воле жить в этой смердящей тюрьме? – спросил Вольфгер, придерживая лошадь.

– Не представляю, господин барон, – пожал плечами оборотень. – В первые годы, когда я переселился из деревни, мне было страшно трудно, я боялся, что камни раздавят меня, как орех. Потом, конечно, попривык, но всё равно, мне кажется, что в городе я теряю половину сил. Моя человеческая ипостась научилась мириться с городами, а вот медвежья бунтует… Очень хорошо понимаю эльфийку, она говорит, что в городе болеет. Вот это здание и есть магистрат, господин барон. Давайте поводья, я постерегу лошадей, а то знаете, народ здесь ушлый…

Вольфгер спрыгнул с коня, бросил поводья Карлу и, гремя оковкой ножен по каменным ступеням, вошёл в здание магистратуры.