Кроме того, существует акупрессура – метод, когда на биологически активные точки оказывается давление с помощью выступов на резиновых лентах, а также электроакупунктура, в которой иглы заменяет электрический импульс. Вместо игл иногда применяют и лазер. Чрезкожная стимуляция нервов не обращается к акупунктурным точкам, а стимулирует нервы, блокирующие передачу болевых импульсов, и может применяться дома. Гипноз – еще один метод облегчения боли – повышает производство эндорфинов в мозге[4].

Поначалу для имитации груди мне дали мягкий нейлон с наполнением из искусственной шерсти. Через шесть недель, когда шов зажил, я получила качественную силиконовую грудь-накладку у женщины, изготавливающей подобные протезы. (Самые первые протезы делались из хлопкового мешочка с птичьим кормом!) Многим после мастэктомии предлагают сделать реплантацию груди. Если я найду на это время, то попрошу использовать мышцы спины вместо силикона или других имплантов. Мой силиконовый протез начал протекать примерно через два года использования, и мысль о том, что это липкое вещество проникнет в организм, совсем не радует. Тем временем я привыкла к своему протезу. Я ношу обычный лифчик, и единственные специальные вещи, которые мне приходится использовать, это купальники со встроенным кармашком для протеза. Протез груди может причинять дискомфорт в жаркую и влажную погоду, особенно если вы геолог и работаете в полевых условиях, поэтому в таких ситуациях мне помогали чистые хлопковые футляры. Однако главная проблема в том, что я постоянно его теряю! Однажды после очередного осмотра я оставила протез в больнице, и мне прислали его домой по почте. Медсестры в клинике до сих пор надо мной подшучивают!

Не каждая женщина расскажет о том, что у нее рак груди и ей сделали мастэктомию. Я решила быть открытой, но придерживаться только фактов и не слишком настойчиво обсуждать свою ситуацию (большинство людей не хотят спорить или глубоко погружаться в проблемы других людей). Разные пациентки находят разные способы с этим справиться, но многие предпочитают, чтобы никто не знал о проделанной операции. Часто они скрывают даже свою болезнь, поскольку окружающие могут предположить, что им сделали мастэктомию. Этот выбор каждый делает сам, вместе с партнером и семьей.

На этой ранней и самой важной стадии лечения у меня были и победы, и ошибки, о которых я расскажу, чтобы другие смогли принять правильные для себя решения.

Что я сделала правильно

• Нашла в себе силы признаться в том, что проблема есть.

• Немедленно обратилась за медицинской помощью и получила информацию, чтобы успокоить страхи.

• Убедила терапевта направить меня в специализированную больницу, а не к обычному хирургу.

• Поговорила с друзьями и семьей, которые были готовы мне помогать, однако понимала, что некоторым из них слишком страшно и тревожно, чтобы это делать (см. главу 6).

• Прошла все тесты, следовала всем инструкциям.

• Слушала людей с позитивным, поддерживающим отношением.

• Постаралась выкинуть из головы все слухи и приняла рациональную, менее пугающую концепцию рака молочной железы, основанную на научной точке зрения (см. главу 2).

Что я сделала неправильно

• Запаниковала и напугала себя мыслями о тех ужасных вещах, что могут со мной произойти.

• Слушала людей, рассказывающих страшные истории.

• Пошла на прием к врачу в одиночестве. (Возьмите с собой друга или близкого человека, вооруженного ручкой и блокнотом.)

• Слишком доверилась врачу, который меня не ведет.

• Если б я могла вернуться в прошлое, то задала бы себе один вопрос: «Действительно ли мастэктомия лучше лампэктомии и радиотерапии?» Теперь я бы поверила своему хирургу, а не его коллеге.

Находясь в больнице, я постоянно спрашивала врачей и медсестер, что вызывает рак груди и есть ли какие-то способы снизить вероятность его возвращения? Мне рассказали об эстрогенах (о них чуть позже), и я спросила, нет ли специальной диеты, позволяющей уменьшить объем эстрогенов в пище или снизить собственный уровень этих гормонов? Врачи не смогли ответить на вопрос и предложили поговорить с диетологом.

Диетолог очень удивился, обещал изучить проблему, но больше ко мне не приходил и на телефонные звонки не отвечал. В общем и целом, мне советовали забыть о раке, оставить все в прошлом и мыслить позитивно. Врачи считали себя специалистами, ответственными за мое здоровье, и мне беспокоиться не стоило. Намерения у них были самые лучшие, но, как им казалось, вполне достаточно просто мыслить позитивно.

Но я не могла принять такой совет. Мой опыт говорил о том, что для работы с проблемой ее следует понимать рационально, а всего лишь перестать о ней думать и «мыслить позитивно» – нет, я так не умела. Поэтому я принялась читать статьи по традиционной и альтернативной медицине, посвященные раку молочной железы, и скоро наткнулась на работу докторов Макса Герсона и Алека Форбса, разработавших антираковую диету²⁰. Из всех доступных в то время методов лечения рака перемена питания казалась мне самой осмысленной, поэтому я изменила свою диету и образ жизни, основываясь на рекомендациях бристольской диеты. Бристольская диета – общая антираковая диета, составленная доктором Форбсом (см. От автора, стр. 7). В ней говорится об элементах правильного питания, рекомендуется есть необработанную, неочищенную пищу – каши, зернобобовые культуры, проросшие семена – и готовить в гхи (топленом сливочном масле). Можно есть йогурты и кипяченое молоко. Всем, кто меня слушал, в том числе врачам, я говорила, какой это отличный подход, и, несмотря на их скептицизм, была уверена, что больше проблем с раком у меня не будет.

Следующие пять лет я регулярно ходила на осмотры. Однако, несмотря на оптимизм, постепенно я начинала испытывать беспокойство, словно в глубине меня зарождалось что-то неприятное.

Не могу сказать точно, когда это произошло, но как-то раз я нащупала большую, плотную опухоль, появившуюся в рубцовой ткани под левой рукой. Именно оттуда выходила дренажная трубка. Когда я сказала об этом врачам, они уверили меня, что это просто уплотнение ткани. Я согласилась отчасти потому, что вела здоровый образ жизни, с религиозным рвением следовала бристольской диете, и эта опухоль просто не могла быть злокачественной.

Но именно такой она и была.

После очередной проверки в 1992 году я решила измерять опухоль и составлять график, чтобы понять, растет она или нет. Я использовала несмываемые черные чернила и циркуль, которым палеонтологи измеряют размер окаменелости. В начале 1993 года, придя в больницу на осмотр, я принесла с собой график. За год опухоль выросла примерно на два миллиметра. Я показала график молодому врачу, проводившему осмотр, рассказала о своих тревогах и о тех заверениях, что мне давали раньше. Врач отправил меня делать пункцию. Через несколько дней мне позвонили и сказали, что опухоль необходимо удалить, а через две недели хирурги удалили еще одну опухоль, тоже злокачественную, которую я нашла в рубцовой ткани. Это был третий раз, когда я обнаружила у себя рак.

После операции я прошла серию тестов, аналогичных тем, что впервые делала в 1987 году. Признаков распространения рака не было, и мне рекомендовали курс радиотерапии. Я согласилась, решив, что терапия избавит меня от раковой грибницы на левой половине грудной клетки, где прежде была молочная железа.

Многие люди боятся радиоактивности (и правильно делают). Ее используют в диагностической медицине, маммографии, рентгеновских исследованиях, сканировании скелета и лучевой терапии. Стоит заметить, что в Великобритании, по данным независимой Национальной комиссии по радиологической защите, примерно 12 % средней дозы ионизирующей радиации (особо разрушительный тип радиационного излучения) люди получают из медицинских источников, тогда как на долю атомной промышленности приходится менее одного процента. Примерно 60 % ионизирующего излучения составляют гамма-лучи или альфа-частицы от радона – газа, исходящего из камней, почвы и стен зданий, в которых мы живем и работаем.