— Воды, начальник, — попросил он. — «Самое главное, — повторял он наставления Галустяна, — стараться выиграть время, прийти в себя».

Но что это? Майор берет его руку, поворачивает ее так что виден след пулевой царапины. Ведь след-то сохранился.

— Рассказывай: как вместе с «Артистом» ограбили кассира, как пошли на грабеж квартиры старого каменщика, как убили его.

Мехтиев вскинул голову, всхлипнул, выдавливая слезы.

— Я не убивал, начальник! Я жить хочу! Я не убивал, честное слово!

— Честное слово? Какая у тебя честь?! Рассказывай.

— Ну бейте, выколачивайте показания! Я не убивал, — вдруг выкрикнул он и пригнулся, ожидая удара. Но видя, что никто не собирается его бить, поднял голову, медленно размазал слезы по грязному лицу.

— Мехтиев, — спокойно сказал следователь, — говорите все по порядку с самого начала. Но не пытайтесь вводить нас в заблуждение. Посмотрим, осталось ли в вас хоть капля смелости?

Арестованный хотел было что-то возразить. Но в это время в кабинет торопливо вошла Носова. Увидев Мехтиева, воскликнула:

— Арифка?

Арестованный резко обернулся, скользнул по спокойному лицу девушки и, махнув рукой, проговорил:

— Гражданин следователь, пишите. Я скажу все.

Поначалу в рассказе Мехтиева не содержалось ничего нового. Его слушали с насмешливым равнодушием, и преступнику казалось, что ему не верят. Животный страх, захлестывал, сжимал горло.

— И в этот раз, как всегда, Галустян распоряжался нами. Забросил на тополь мяч, велел Генке залезть на дерево, следить за окном второго этажа.

Мы остались внизу. Почти до вечера… Все время мешали прохожие. Потом стало тихо. Правда, чуть не помешал какой-то парень, — он заметил на дереве Генку.

— Братишка мяч закинул, — сказал ему Аркадий.

Когда совсем стемнело, маскировать Гену уже не нужно было. Вскоре он подал знак: можно было начинать.

Аркадий и я вбежали во двор, поднялись на второй этаж. И вовремя. Распахнулась дверь. Выскочила какая-то девушка… Как сумасшедшая пробежала мимо нас по лестнице вниз. Вслед за Аркадием я втиснулся в комнату.

Там горела настольная лампа. Надрывался приемник. На кровати лежал пожилой мужчина. Рот мокрый, слюнявый. Мы с Аркадием связали его и стали обыскивать квартиру. Ни золота, ни бриллиантов, ни валюты, о которых говорил Аркадию «Старик», найти мы не могли. Простучали стены, пол, вытащили все ящики. Отодвигая от окна стол, я с досады пнул ногой старый кожаный портфель, он оказался очень тяжелым. И в это время:

— Руки вверх!

Я обернулся. На меня смотрело дуло пистолета; старик освободился от веревки. Он сидел на кровати и криво улыбался своим мокрым ртом.

— Не тот полет, гады. Вы на кого пошли? — голос его стал жестким. — Что? Не по силам, старый волк? Не такое я видел…

Мне удалось потихоньку раскрыть нож. Он заметил.

— Брось нож, ты!

И тогда… Тогда я метнул нож прямо в него. Он отклонился и почти одновременно раздался выстрел. В то же мгновение на старика насел Аркадий. Прижав коленом руку с пистолетом, он свободным концом веревки сдавил ему горло. В дверь просунулся Генка. Он стоял на «атанде», в коридоре.

— Ничего, — ответил «Артист», — все кончено. Волки на этот раз мы.

Через пять минут, прихватив портфель, фотоаппарат и скатерть мы уже смотались оттуда…

Конец рассказа Мехтиева не представлял особого интереса для следствия. Было ясно, «Косой» выставлял себя послушным исполнителем воли «Артиста». Мол, с Галустяна и спрашивайте, а я — человек, так сказать, подневольный.

После того, как его вывели, Байрамов с улыбкой сказал Акперову:

— Вот оно — воровское «товарищество» в самом чистом его виде.

— Что ты хочешь, Фархад. Волчья психология. Спасай свою шкуру в одиночку.

Резко затрещал телефон. Акперов, рывком схватил трубку:

— Алло! Слушаю! Лучше? Спасибо, Сергей! Ты — добрый волшебник! Еду, сейчас же еду!

Счастливо и растерянно обшаривая глазами комнату, Заур долго искал пиджак, хотя он висел тут же, перед глазами. Наконец, увидел его, рванул с вешалки и помчался к Асланову.

Подполковник выжидающе поднялся с места, в прищуренных светлых глазах настороженность.

— Смешно я выгляжу, наверное, — виновато улыбнулся Акперов. — Но есть причина, Аскер Мурадович. Заступина пришла в сознание!

— Заступина? — переспросил Асланов. — До сих пор ты называл ее по имени — Марита.

— Да, было…

— Было? — укоризненно покачал головой Асланов. — О твоей истерике Байрамов вкратце рассказал мне. Требуешь санкцию, не зная действительных обстоятельств! Какая нам цена, если начнем строить работу на одних догадках. А?

— Товарищ подполковник! — начал было Акперов.

— Подожди… Выслушай! Я знаю тебя хорошо. Знаю, как мужественного человека! А что такое мужество? Это, — в первую очередь, умение всегда владеть собой, душевная собранность. А ты — обмяк, раскис. Испугался за свою репутацию что ли? Может быть, захотелось — чистеньким уйти в сторону?

Майор вспыхнул, но промолчал.

— Ошибиться может каждый человек, Заур. Так что же, по-твоему, надо добивать человека? Ты — чекист, — Асланов повысил голос. — Ты лучше других знаешь цену, человечности.

— Вы правы, товарищ начальник, — потупясь произнес Акперов. — Только напрасно вам кажется, что мало я думал…

— Молчи уж. — Подполковник смягчился. — Я великолепно понимаю: у любящего человека невысказанных мыслей столько, сколько воды в море. Ладно, ступай, тебе надо быть в больнице.

Акперов, нагруженный кульками и фруктами, цветами, коробкой конфет, не шел, а летел к хирургическому корпусу. Уже в коридоре его остановила сестра. Приложив указательный палец к губам, шепнула:

— Тише. Больные отдыхают. И, пожалуйста, не беспокойте ее — она еще очень слаба. Побудьте минут пять, не больше.

Акперов молча кивнул, на цыпочках вошел в бокс. Аккуратно сложил на тумбочку груду покупок, опустился на стул. Марита, осунувшаяся, трогательно беспомощная, казалось, дремала. Акперов несколько минут молча вглядывался в дорогое лицо. Почувствовав его взгляд, она медленно открыла глаза, как-то недоверчиво улыбнулась. Заур осторожно коснулся ее руки, и рука тотчас спряталась под одеяло.

— Ты… пришел…

— Здравствуй, дорогая… Я рад, что ты…

Глаза Мариты заблестели, она отвернулась. К виску, оставляя влажный след, побежала слеза.

— Лучше бы я умерла, — вырвалось у нее. — Не надо было б мне… Это несправедливо!

Он ответил твердо, даже сердито:

— Умереть легче всего. Подумай о том, как жить. Жить, понимаешь? Жить, потому, что я люблю тебя.

Губы ее задрожали, она прикусила их, но слезы все равно бежали и бежали.

— Нет… Заур. Не надо. Я хочу тебе сказать… — В голосе ее прозвучала такая тоска, что Заур не выдержал.

— Об этом потом. Тебе нельзя волноваться. Поправишься — отвезу тебя к маме, потому что твой отец арестован.

— Он не отец. Господи, как объяснить… — она закусила край пододеяльника.

Заур поймал в маленьком зеркале над кроватью укоризненный взгляд сестры, поднялся. Медленно очистил мандарин, вложил в руку Мариты.

— Все будет хорошо. И что бы ни случилось, знай, — я люблю тебя.

Она покачала головой. Но Заур, сделав вид, что не заметил ее жеста, вышел из бокса.

Оставшись одна, Марита прижала к губам солнечные, янтарные дольки.

…В последующие дни, однако, Акперов не появлялся. Он только аккуратно передавал для нее фрукты, бульоны. Раза два приходила Аида. Марита бывала рада, когда Аида, увлекшись, рассказывала ей о своих делах. Каждой клеточкой ощущалось в эти минуты живое дыхание жизни, и собственные беды незаметно отступали на второй план.

Так же, как и Марита, с интересом слушала Аиду седая, молчаливая санитарка. Наверное она была новенькой в отделении, Марита не знала ее имени.

Наступил день, когда девушка впервые сделала несколько шагов, опираясь на руку этой старой женщины.