— Именно так. И вы знаете эту маленькую паршивку?

— Это Тилли. Дочка миссис Линчком, нашей прачки. Полагаю, Софи Белл делится с нею всем, что знает, а девочка у той смышленая.

— Вполне возможно. Кроме того, я видел, как вы слоняетесь под дверью, когда я беседую с викарием и его женой. И судя по всему, внимательно прислушиваетесь, — произносит он насмешливо. Кэт вздергивает подбородок, отодвигается от него и ничего не отвечает. У нее над головой порхают ночные бабочки, летящие на свет из коридора, и стряхивают легкую пыльцу со своих бархатистых крыльев. — Бросьте, Кэт, не прикидывайтесь скромницей. Это вам не идет.

— Откуда вам знать, что мне идет? Что вы вообще обо мне знаете?

— Я все сказал. — Он улыбается.

— Вы слишком много улыбаетесь. Вас наверняка упрекали в том, что вы насмешничаете над людьми, — произносит она вежливо.

— Как ни странно, очень редко, — признается Робин. — А вы необычная девушка для служанки, Кэт Морли.

— А какой должна быть служанка? Мне казалось, ваше Общество не делает различий между классами или расами?

— Верно, не делает. И хотя подобных различий существовать не должно, они тем не менее существуют. Теософия также учит, что если кто-то обречен на тяжкий труд или страдания в этой жизни, то это наказание за дурные поступки в жизни предыдущей. Закон вселенной, справедливое возмездие кармы.

— Да, я слышала, как вы говорили об этом на днях. Я служанка, потому что в какой-то прежней жизни кого-то убила, так получается? — спрашивает Кэт сухо.

— Возможно. — Робин улыбается, довольный тем, что ее уязвил.

Кэт на минуту задумывается.

— Да, возможно. Но возможно, что в прежней жизни я была голодной нищей, но очень хорошим человеком, и это моя награда. А вы, может, были королем, но нечестным и злым. И нынешняя жизнь — ваше наказание. — Она указывает на него — на его растрепанные волосы, измятую одежду. Робин Дюрран негромко смеется. — Справедливое возмездие кармы, говорите? Ничего тут нет справедливого, — заключает Кэт.

— Разве христианский образ мысли справедливее? Когда божество создает человеческую душу и дарует ей всего лишь одну жизнь, и за эту жизнь человек терпит боль, страдания, бесконечные бедствия — и все это вовсе без всякой причины? Или же только для того, чтобы испытать человека на прочность? Каким жестоким должен быть такой бог!

— Но как душа, получив новое тело, может научиться на своих прежних ошибках, если о них не помнит? — спрашивает Кэт.

— Э-э-э… — Робин Дюрран колеблется. — Э-э-э… С помощью теософического учения можно прийти к ясному пониманию своего положения.

— Это не ответ. Вы говорите: чтобы получить знание, люди должны для начала иметь доступ к этому знанию. Но как может нищий, например, в африканской пустыне догадаться о существовании подобного великого плана? В вашей кармической теории не больше справедливости, чем в деспотичной и бездумной вселенной.

— Так вот во что вы верите! В великое ничто? Вы атеистка? — спрашивает Робин.

Кэт морщится при этом слове; ей не хотелось бы, чтобы его услышал викарий или его жена. Она докуривает сигарету, каблуком растирает окурок о кирпичи. Ночь душная и липкая. Наверняка будет трудно заснуть. Вдалеке зловеще громыхает гроза. На западе небо цвета индиго, все обычные ночные звуки приглушены. Тело Кэт тоскует по Джорджу, по его сильным, уверенным рукам.

— Я побывала на грани смерти. И вперед я смотрела очень внимательно. Там ничего нет, — наконец произносит она отрывисто.

— Вы очень странная девушка для служанки, — повторяет Робин.

— Вы не едите мяса, зато пьете вино и бренди, вы курите. Я бы сказала, что вы очень странный человек для теософа.

— Кэт, в Общество входят вовсе не святые. Обычные грешники, которые лишь хотят стать лучше. — (При этих словах Кэт закатывает глаза, отталкивается от стены, складывая руки на груди, и направляется к двери.) — Что, неужели спать? Разве сегодня вы не отправитесь на свидание со своим дружком? — спрашивает Робин, сама любезность.

Кэт замедляет шаг, бросает на него встревоженный, сердитый взгляд. Теперь его улыбка кажется ей жесткой, взгляд многозначительным, отчего ей становится совсем не по себе. Робин пожимает плечами нарочито небрежно.

— Слухи ходят. Но не стоит меня бояться. Я сохраню вашу тайну. — Тон у него самый беззаботный, обращающий его утверждение в ложь. Кэт хмурится и заходит в дом. — Погодите, неужели вы не задержитесь, чтобы поболтать со мной еще немного? — просит он. И снова эта медлительная, ленивая, ослепительная улыбка.

— Очень мне нужно с вами болтать! — отрезает Кэт, но тут же, опомнившись, немного сбавляет тон. — Доброй ночи, сэр, — исправляется она и оставляет его одного в темноте.

Утром Кэт принимает у почтальона небольшую стопку писем и раскладывает их на посеребренном подносе, чтобы поставить на стол во время завтрака, когда вдруг замечает на одном из конвертов собственное имя. Маленький серый конверт надписан круглым детским почерком, которого она не узнаёт. На штемпеле значится «Лондон». Сердце Кэт больно сжимается. «Тэсс», — думает она, убирая письмо в карман фартука, и быстро несет поднос к столу. Со стуком ставит его перед викарием и удаляется, не заметив вежливой благодарной улыбки Эстер и того, как пристально наблюдает за ней Робин Дюрран. Во дворе она разрывает конверт, щурится, глядя на блеклую бумагу. Небо над головой белое от облаков, таких плотных и однородных, что они даже не похожи на облака, — кажется, что небу просто надоело быть синим.

Письмо оказывается не от Тэсс.

Дорогая Кэт!

Я пишу тебе, потому что знаю, что миссис Хеддингли вскрыла письмо, которое ты написала нашей Тэсс. И хотя Тэсс сейчас не живет у нас, миссис Хеддингли все равно не следовало открывать письмо, а следовало переслать его дальше. Мы все видели имя Тэсс на конверте, а я еще пробралась к ней в комнату и посмотрела. Это был нехороший поступок, только она сама первая поступила плохо, открыв письмо. Я не читала, клянусь, я только взглянула, чтобы узнать, от кого письмо, и списала твой новый адрес. Тэсс теперь в работном доме. Называется он Фрошэм-хаус, на Сидалл-роуд, недалеко от Сохо. Говорят, этот дом не такой страшный, как некоторые, но место все равно плохое, и те, кто туда попадают, выходят худыми и слабыми, если вообще выходят. Никто из нас ничем не может ей помочь, потому что денег у нас нет, а у нее нет никакой родни. Должна еще сказать, что, хотя миссис Хеддингли поступила плохо, не переслав твое письмо, она защищала Тэсс после того, что случилось, но хозяин ее не послушал. Посетителей в Фрошэм-хаус пускают только каждое третье воскресенье месяца после обеда. В прошлом месяце мы с Эллен ходили туда, чтобы навестить Тэсс, но она к нам не вышла. Надеюсь, ты живешь лучше. Кэт, без тебя и без Тэсс наш дом уже не тот.

Работный дом. Тэсс. Кэт перечитывает письмо еще раз, ее сердце наливается тяжестью, как будто в груди свинец. Она закрывает глаза и сжимает руку в кулак, бумага мнется, царапает кожу. Как он мог так поступить? Джентльмен, с его благодушными шутками и прогрессивными идеями. Кто, как не он, должен был знать, что без Кэт Тэсс будет тише воды ниже травы. Должен был знать, что для уволенной без рекомендаций сироты остается два пути. Либо зарабатывать на жизнь своим телом, либо идти в работный дом. Несправедливость жжет горечью горло, как сгусток желчи. В этот миг, несмотря ни на что, она ненавидит его. Тэсс ребенок; как можно было поставить ее перед таким выбором. Она ни за что не пошла бы в проститутки. Она боялась мужчин, верила, что в один прекрасный день явится принц, добрый и поэтичный, который потеряет голову при виде ее золотистых локонов и нежной белой кожи и женится на ней. Как знать, возможно, и явился бы. Пусть не принц, а какой-нибудь торговец или телефонист, но полюбил бы Тэсс. А теперь не будет ничего, кроме бесконечного тяжкого труда, изгрызенного крысами хлеба, вони стариков и слабоумных, которых держат в сырых комнатах без всякой помощи. Как он мог!