— Мужчина может быть пьяницей, безумцем, преступником, он может быть хромым, непригодным к воинской службе, он может держать белых рабынь, и все равно он имеет право голосовать! Женщина может быть мэром, медсестрой, матерью, она может изучать медицину, стать врачом или учителем, она может работать на фабрике, чтобы содержать себя и семью, но она не может голосовать! Если проститутку признают зараженной венерической болезнью, ее схватят и будут против ее воли держать под замком много месяцев, пока не излечат, однако же мужчины, которые ходили к ней и заразили ее, не понесут никакого наказания! Муж может избивать жену и удовлетворять при этом все свои телесные нужды, а она не имеет возможности ему отказать. Мужчина до брака может развратничать, пробуя себя с разными партнершами, и все равно он сможет потом заключить достойный брак, тогда как женщины, с которыми он встречался, будут отвергнуты обществом!

При этих словах Тэсс захихикала и покраснела, и Кэт шикнула на нее, взяв за руки, чтобы успокоить.

— До тех пор пока голосовать могут только мужчины, правительство нашей страны будет заботиться об экономических нуждах только мужчин. Наши противники подчеркивают, что у нас нет возможности зарабатывать наравне с мужчинами; конечно, откуда взяться этой возможности, когда все самые доходные и важные должности закрыты для нас мужчинами! До тех пор пока у женщины нет политической власти, до тех пор не будет и власти экономической; когда дело касается заработка, женщина остается на самой нижней ступени лестницы. Пока парламент не признает за нами право голоса, ни одна из этих несправедливостей, ни одна из этих несообразностей не будет исправлена! Они говорят: если женщины получат право голоса, то больше не станут слушаться мужчин и все вокруг обратится в хаос. Мы говорим: почему бы мужчинам наконец-то не послушать женщин? Товарищи! Несите наше слово в массы! Потратьте свое время, потратьте деньги, если у вас есть возможность. Подайте свой голос, заставьте услышать себя!

Раздались бурные аплодисменты, после чего вручали медаль хрупкой женщине, цвет коричневого платья которой был в тон кругам под глазами, — она недавно освободилась из тюрьмы, где сидела за срыв собрания Либеральной партии. Женщина приколола медаль к платью, а затем пронзительным голосом заговорила о выпавших на ее долю испытаниях, благодарила сестер за поддержку и обещала бороться дальше. Ей аплодировали стоя.

— Пошли, Кэт, нам пора. Уже почти четыре, — тревожно зашептала Тэсс, когда ораторша сходила со сцены.

— Подожди. Я хочу спросить, что мы можем сделать.

— О чем ты, Кэт? Что сделать?

— Ты что, думаешь, это наше первое и последнее собрание? Неужели ты не хочешь им помочь? Стать одной из них? — спросила Кэт с недоверием.

— Стать одной из них? — отозвалась эхом Тэсс, испуганно улыбаясь.

— Ты же слышала, о чем она говорила! Почему мы лишены права голоса? Почему я зарабатываю меньше посыльного, хотя я старше, работаю дольше и занимаю более важную должность, чем он?

— Но… это все не для таких, как мы; у нас имеются обязанности, которые необходимо исполнять. Взгляни на всех этих леди! У них есть время и деньги, чтобы участвовать во всем этом. А что есть у нас?

— А у нас никогда не будет ни времени, ни денег, одни только обязанности, которые необходимо исполнять, если мы ничего не сделаем. Неужели тебе не хочется что-то изменить? — спрашивала Кэт, легонько встряхивая Тэсс.

Глаза у Тэсс были широко раскрыты, она испугалась, но в конце концов кивнула.

— Хочется, Кэт. Если ты будешь рядом со мной. Я хочу что-то изменить, — сказала она, глядя на Кэт с легким изумлением.

— Прекрасно. — Кэт улыбалась. — Пошли. Спросим, что мы можем сделать.

Они взяли брошюры, уплатили по пенни за экземпляр «Голосуй за женщин», выяснили, где располагается местное отделение Социально-политического союза женщин, СПСЖ,[4] куда они могут зайти, внести шиллинг за вступление и подписать декларацию верности.

В следующие недели они ходили в лавку на Чаринг-Кросс-роуд, где закупали символику нужных цветов, — здесь продавались всевозможные аксессуары бело-пурпурно-зеленого цвета, от шляпных булавок до велосипедов, — и работали бесплатно, заклеивая конверты, раздавая брошюры, сообщая о собраниях и мероприятиях по сбору средств. С тех пор они каждое воскресенье ходили на собрания, хотя ноги у них ныли, спины болели и они могли бы провести это время лежа на кровати, выпивая в пабе или встречаясь с парнями. Все рабочую неделю они носили свои значки СПСЖ под одеждой, чтобы их не увидели и не отобрали, отныне они были не просто служанками, а суфражистками.

Сначала это была игра, вспоминает Кэт. Игра, где она диктовала правила, а Тэсс по ним играла. Кэт закрывает глаза от боли, неоконченное письмо лежит перед ней. Как она может писать об этом? Как она надеется загладить свою вину? Милая, доверчивая Тэсс, ребенок, которому Кэт затуманила мозги. Тэсс всегда делала все, о чем ее просила Кэт. Но то, о чем просила ее Кэт, погубило Тэсс. Это и должно было закончиться так: все вокруг было забрызгано ее кровью, ее дух был сломлен. Так и должно было закончиться. Кэт ставит подпись, написав всего два коротких никчемных слова: «Прости меня». Она прижимает письмо к груди, как будто оно способно впитать в себя раскаяние, идущее от ее сердца, и сообщить о нем Тэсс.

Пятница, 2 июня 1911 года

Вчера вечером в Ньюбери я слушал потрясающего лектора, некоего Робина Дюррана. Это молодой человек, но ум у него развит не по годам. Он до чрезвычайности красноречиво рассказывал об основных догматах религии мудрости, сиречь теософии, совершенно завладев вниманием аудитории. Особенный упор был сделан на духов природы, на доказательства их существования, методы обнаружения, а также причины: как и почему они могут являться по доброй воле — или же, наоборот, не являться — людям, своим соседям по мирозданию. После лекции он говорил со мной весьма убедительно, считая возможным примирить теософию с англиканской верой.

Я возвращался с лекции во время невероятной электрической бури.[5] Что управляет подобными явлениями, поразительными явлениями, если не Бог, если не высший порядок? Это поразительно совпало по времени с моей проповедью как раз на эту тему. Эстер сильно испугалась грозы, она ослабела эмоционально и нуждалась в утешении. Чтобы успокоить ее, я нашел отрывок из Писания, в котором говорится о присутствии Господа в подобных явлениях, однако на нее не всегда действуют слова. Женщины иногда похожи на детей с их простыми страхами и непониманием.

Мы снова говорили на тему семьи, по ее настоянию начали обниматься, и в конце концов я вынужден был отстраниться от нее. Ее слезы, которыми, как я уверен, она вовсе не пыталась меня разжалобить, тем не менее заставили меня подчиниться ей, что в итоге вылилось в эту неприятную ситуацию. Но она права: возлежать с женой самым целомудренным образом ради зачатия детей входит в обязанности мужа. Я не могу объяснить ей своего нежелания. Я не могу толком объяснить его самому себе. Однако что-то останавливает меня; что-то вынуждает меня воздерживаться от соития. Я объясняю это лишь тем, что у Господа на счет меня — нас — есть иные планы, какие Он пока еще нам не открыл. Я не осмеливаюсь сказать об этом Эстер, которая всем существом мечтает о детях и которая, кажется, нуждается в физическом проявлении чувств так, как не нуждаюсь я. И все же мы созданы Господом, и Он направляет нас, если мы слышим Его, и поэтому я должен следовать своим чувствам. Молюсь, чтобы Этти пришла к пониманию того же. Меня терзает мысль о том, что я, возможно, делаю ее несчастной.

В понедельник ближе к вечеру, очнувшись от послеобеденного сна, Эстер спускается решительными шагами проходит по дому в поисках мужа. Она идет на звуки негромкой музыки в библиотеку и находит его за открытым фортепиано, свадебным подарком ее дяди. Фортепиано завалено кипами нот, книгами с гимнами и партитурами. Пальцы Альберта легко касаются клавиш слоновой кости. Эстер прислоняется к дверному косяку и с минуту наблюдает за мужем, слушая тихие музыкальные фразы, которые повторяются снова и снова с небольшими вариациями. От усердия он склонил голову, и короткие волоски на шее золотятся при свете послеполуденного солнца. Она не решается его потревожить, боясь вызвать неудовольствие. С той ночи, когда разразилась гроза, между ними сохранилась некоторая неловкость, о которой они не говорят и которая заставляет ее сомневаться в его любви. Проходит минута, он — кажется, почувствовав ее присутствие — распрямляется, оборачиваясь через плечо. Эстер улыбается.