— Извини, дорогая. Я не хотел тебя будить, — говорит он, пока она проходит в комнату, чтобы сесть рядом с ним.
— Ты не разбудил, — уверяет Эстер, радуясь, что он вроде бы всем доволен. — Я сама проснулась и хотела встать. Сочиняешь новый гимн?
— Увы, я сочиняю все тот же гимн, — вздыхает Альберт. — Один и тот же третью неделю! Никак не удается положить слова на музыку… Это ужасно раздражает.
— Тебе нужно отдохнуть, милый, — предлагает она.
— Не могу. Не раньше, чем разберусь с ним.
— Сыграй. Может быть, я чем-нибудь помогу. — Эстер садится на стул рядом с ним, лицом к клавиатуре.
— Хорошо, только он совершенно не готов для игры на публике, — смущенно предупреждает Альберт.
— Я не публика. Я твоя жена. — Эстер улыбается и осторожно берет его под руку, легко, чтобы не стеснять его движений.
Альберт извлекает первый аккорд, настраиваясь на тональность.
— Господь, Отец Небесный, куда ни кину взгляд, небесной щедрости Твоей плоды висят! Твой глас и в птичьей трели, и в рокоте волны — Тебе внимаем мы, Твои сыны… — негромко поет Альберт, его голос прыгает вверх-вниз на каждой ноте, как ребенок, играющий в классики. — Вот видишь! — Он умолкает, расстроенный. — Последняя строчка не ложится на музыку!
Эстер протягивает руку и сама играет последние ноты. Она напевает себе под нос, позволяя мелодии двигаться в собственном ритме.
— А вот так? — Она откашливается. — Твой глас и в птичьей трели, и в рокоте волны — Тебе внимаем мы, Твои сыны, — поет она.
Альберт с обожанием улыбается ей:
— Дорогая, у тебя настоящий дар, я даже завидую. Это ты должна сочинять гимны, а не я! Спасибо. — Он целует ее в лоб, лицо его открыто и сияет от счастья.
У Эстер перехватывает дыхание, она боится заговорить, поэтому улыбается и снова наигрывает простенький мотив; и вот так они сидят, залитые приглушенным солнечным светом, рука в руке, напевая и негромко играя на фортепиано.
К одиннадцати вечера дом становится темным и молчаливым. Опускается тихая ночь, напоенная ароматами и теплая, немного не по сезону. Кэт, неслышно ступая, покидает свою комнату, проходит по коридору, спускается по черной лестнице. Ее ноги уже знают, на какие половицы нельзя наступать и где идти, чтобы не издавать ни звука. Хотя мало что может разбудить дом, где привыкли спать под оглушительный храп Софи Белл, думает она. Оказавшись во дворе, Кэт закуривает сигарету, прислонившись спиной к теплой кирпичной стене и глядя на яркий алый огонек, который вспыхивает при каждой затяжке. Когда он гаснет, у нее перед глазами в темноте остается его след. Вокруг дома ухают совы, переговариваются, словно дети, с помощью свиста и писка. На фоне бархатного чернильно-синего неба мечутся маленькие летучие мыши. Кэт наблюдает за ними, зачарованная их беззвучным полетом. Вдруг ей приходит в голову, что она не сможет вернуться в дом, пойти в свою комнату и лечь в этой новой, добродетельной тюрьме, в которую ее заточили. Вокруг столько жизни, ночной воздух гудит, как будто насыщен электричеством. Кэт шагает через луг, и ее туфли в густой траве намокают от росы.
Глаза быстро привыкают к темноте, Кэт идет в сторону канала, сворачивает налево, к бечевнику. Сердце ее бьется чаще от того же волнения, какое она испытывала, когда они с Тэсс в первый раз отправились на собрание. Всего полтора года назад. А будто прошла целая жизнь. Теперь она живет в другом мире. Кэт ощущает напряжение чувств, которым она не может подобрать названия, чувств, почти пугающих, от которых она и сама хотела бы отказаться, но не может им противиться. Кровь в ней бурлит, в кончиках пальцев покалывает. В том месте, где склады и мастерские сменяются городскими домами Тэтчема, на мосту сидит компания мужчин, они курят, болтают и смеются. Другая девушка почувствовала бы страх, однако Кэт нисколько их не боится.
— Ого, кто тут у нас? — спрашивает один из компании, когда она направляется к ним, поднимается на мост с берега канала и останавливается, скрестив руки на груди.
Она не видит их лиц, только тени и контуры. От них исходит запах пота — резкий запах рабочих людей в конце долгого жаркого дня. Пиво, табачный дым, грубая холщовая одежда.
— Ты не заблудилась, девочка? — спрашивает еще один.
— Не заблудилась, и я не девочка. Я ищу Джорджа Хобсона, — говорит она; имя само срывается с языка, хотя она даже не подозревала, что запомнила его.
— Надо же, как ему повезло. Тайное свидание, а? — говорит первый мужчина, ухмыляясь так, что все остальные хохочут.
— Не ваше дело. Так вы знаете, где его найти, или нет?
— Ого, да она еще и злюка! Бойкий у вас язычок, мисс. Я уже не так уверен, что Джорджу повезло!
— Он должен быть в «Пахаре» — скорее всего, сидит в задних комнатах, — подает голос мужчина помоложе. — Знаете, где это? Пройдете немного дальше, а у следующего моста повернете направо, потом идите вдоль дороги на Лондон. Там увидите.
— Спасибо. — Кэт отправляется дальше под благодушное улюлюканье и свистки.
Лишь на пороге «Пахаря» она колеблется, потому что дверь низкая, а помещение внутри темное и, несмотря на поздний час, многолюдное. На мгновение она чувствует страх, будто сейчас снова окажется под замкум, будто может угодить в ловушку. Однако она берет себя в руки и вливается в толпу. В пабе есть и другие женщины, но их очень мало: блузки на них в обтяжку, верхние пуговки расстегнуты, в руках кружки пива, а щеки и губы пылают от поцелуев. «В задних комнатах», — сказал молодой человек. В дальнем конце помещения виднеется грубая деревянная дверь, она закрыта и заперта на засов. Кэт направляется к ней. Когда она берется за засов, то невольно вздрагивает. С другой стороны слышится рев: там хором орет сотня зычных мужских голосов. Неуверенность замедляет движения Кэт, заставляет остановиться. Шум такой, будто по другую сторону двери собралась огромная дикая толпа, а она достаточно знакома с толпой, чтобы ее бояться. Чья-то рука сжимает ее запястье и решительно отодвигает от засова.
— Куда это вы собрались, юная леди? — спрашивает усатый старик.
Его кожа напоминает кору, и она выдергивает руку.
— Уберите от меня свою лапу! — рявкает она, ее сердце ухает.
— Ладно-ладно, никто вас не трогает! Я просто задал вопрос, и все. — Старик невнятно выговаривает слова, однако взгляд у него ясный, и если он захочет ее остановить, понимает Кэт, то сможет.
— Я пришла увидеться с Джорджем. Джорджем Хобсоном, — говорит она, решительно вздергивая подбородок. — Он там?
— А вы ему кто? Жена? Дочь? Мне казалось, у него никого нет, — с любопытством спрашивает старик.
— Кто я такая, не ваше дело. Так впустите меня или нет?
Старик мгновение рассматривает ее, задумчиво жуя измусоленный окурок.
— Вы знаете, куда идете, да? — Он смотрит на нее с сомнением, тыча в дверь большим пальцем. Оттуда доносится новый взрыв рева толпы. Сердце у Кэт бьется учащенно. Она сжимает губы и коротко кивает, хотя понятия не имеет, что там ждет ее в этой запретной комнате. — Тогда входите, только, чур, никаких сцен, не то я выведу вас за ухо, понятно? — Он наваливается на дверь, отодвигает засов, приоткрывает дверь ровно настолько, чтобы Кэт могла проскользнуть. И она проскальзывает, закусив губу и сжав руки в кулаки.
Воздух в помещении синий от дыма, там духота, жарко, потолок совсем низкий, деревянный, как и стены. Обзор Кэт загораживают ряды мужчин, которые сидят к ней спиной, все они толкаются, вопят, теснят друг друга, хмурятся, размахивают руками, кулаками, записными книжками. Кэт обходит толпу по краю, пока не находит лазейку, и просачивается туда, никем не замеченная, пока не оказывается в первом ряду. Сначала она не узнает его, того улыбчивого человека, который залился румянцем, когда она поняла, что он не умеет читать. Сейчас он раздет до пояса, его могучий торс блестит от пота и крови. Свет играет на его выпуклых, рельефных мышцах. Волосы прилипли к голове, кровь струится из царапины над левым глазом, рисуя яркую линию до самого подбородка. Но его противнику еще хуже. Он выше Джорджа, однако не такой крепкий. Руки длиннее и тоньше, мускулы вздуваются на них, как узлы на канате. У обоих разбиты костяшки пальцев и сочится кровь.
