— Подходящее, Этти. Робин обегал весь дом, и это единственное помещение, в котором можно устроить темную комнату, — настаивает Альберт.

— Ну… А как насчет дворовых построек? В старом дровяном сарае вообще нет окон, там наверняка можно было поставить какие-то столы для работы?

— Старый дровяной сарай? Там же сплошная пыль и пауки, Эстер! Не смеши меня! Разве можно, чтобы Робин занимался таким тонким и важным делом, как проявка фотографий с элементалями, когда на него сыплется штукатурка и опилки? Нет, тебе придется примириться с этим неудобством!

— Но… Тебе вообще не следовало сюда спускаться! — шепчет Эстер горестно. «Два таких неприятных события за последние пять минут — хохот Софи Белл и Альберт под лестницей, в женском царстве», — думает она.

— Прошу прощения, — снова говорит Альберт, проходя мимо нее с грузом фруктов и овощей.

Эстер разворачивается, чтобы поглядеть ему вслед, и перехватывает взгляд теософа, который по-прежнему без дела топчется в коридоре. Она не в силах выдержать его взгляда и опускает глаза, чтобы скрыть гнев.

— Мне очень жаль, что я доставляю вам неудобства, — говорит Робин, в его голосе нет и намека на раскаяние.

Эстер стискивает зубы и выдавливает из себя мимолетную улыбку, прежде чем пойти вслед за мужем. Она не находит в себе сил принять его извинения.

— Я нисколько не сомневаюсь, что вы справитесь, миссис Белл. Вы женщина с большими потенциальными возможностями, — с неудовольствием сообщает Альберт экономке, когда Эстер нагоняет его.

— Ну хоть молоко, ваше преподобие. Что плохого, если я оставлю молоко, оно ведь не займет много места…

— Это не обсуждается. Риск загрязнения слишком велик. Вот так. Приношу свои извинения за доставленные неудобства, миссис Белл, но в данный момент нужды нашего гостя важнее всего. Наша работа имеет первостепенное значение. И я буду признателен, если вы сами вынесете оставшиеся припасы и мы больше не услышим ваших жалоб, — говорит викарий и уходит наверх по лестнице.

— Мадам, вы не могли бы с ним поговорить? Оно же прокиснет! — взывает Софи Белл к Эстер, когда Альберт удаляется на достаточное расстояние.

Эстер, которой не хватает воздуха, может только беспомощно помотать головой.

— Простите, Софи. Прошу вас… Просто сделайте все, что возможно, — говорит она.

Эстер оборачивается в сторону коридора, однако Робин Дюрран уже вышел во двор, оставив после себя наполовину опустошенную кладовую и расползшееся по полу тесто, на которое слетаются мухи. Спустя несколько секунд появляется Кэт, она вытирает руки о фартук, и на ее лице написано негодование.

— Как вам это нравится: теософ отправил меня сюда убирать за ним! — бросает она и еле заметно вздрагивает, заметив, что Эстер по-прежнему в кухне. — Прошу прощения, мадам, — бормочет она.

— Ничего страшного, все в порядке, Кэт. Прошу вас, займитесь, — слабым голосом произносит Эстер и стремительно выходит из кухни, спасаясь от гнева обеих женщин.

На верхней площадке лестницы Эстер останавливается, совершенно растерянная: куда идти и что делать дальше? Кажется, будто в доме что-то изменилось, будто кто-то пришел, пока ее не было, и немного передвинул мебель, отчего все оказалось не на своих местах. «Наша работа имеет первостепенное значение». Слова Альберта эхом отдаются в голове. Может быть, это и есть та важная вещь, которую она упустила? Неужели все началось в тот день, когда Альберт ворвался в дом и сообщил ей, что видел элементалей? Тогда она с трудом поверила, что он говорит серьезно. Чувствуя себя выбитой из колеи, почти испуганной, Эстер входит в гостиную и в полном одиночестве присаживается на краешек стула.

Миссис Белл ждет, пока не затихнут шаги Эстер, а затем оборачивается к Кэт, лицо ее все еще искажено от гнева.

— Что здесь творится? — спрашивает Кэт.

— Нашему молодому гостю потребовалась темная комната. Чтобы делать фотографии, кажется; хотя какие фотографии могут получиться в комнате без света, лично я понятия не имею. И моя холодная кладовая как раз подходящее для этого место! Ни одна другая комната во всем доме ему не годится, нужна именно эта! Продукты придется вынести, чтобы он мог заниматься в кладовке всем, чем пожелает. К концу дня у нас останется прогоркшее масло и прокисшее молоко!

— Ладно, успокойтесь. Темная комната нужна, чтобы проявлять фотографии, а не снимать их, — говорит Кэт.

— Проявлять? Что это значит?

— Пластины очень чувствительны к свету до проявки, то есть до того, как на них появятся картинки. Пока не закончится химический процесс, нельзя, чтобы на них попадал свет, даже самый слабый, иначе все будет безнадежно испорчено, — объясняет Кэт.

— Скажи, ради всего святого, откуда ты-то это знаешь? Нет, лучше не говори. Ты узнала об этом в Лондоне, — бормочет миссис Белл.

— Именно так. Фотография была любимым хобби Джентльмена.

— Ну конечно. Что ж, раз ты такая всезнайка, может, скажешь, как сохранить молоко, чтобы не скисло до обеда? — ехидно интересуется экономка.

Кэт на мгновение задумывается.

— Может, и скажу, — отвечает она беспечно. — Нет ли у жены викария какой-нибудь непромокаемой подстилки для пикника?

— Да, есть. В сундуках. Только на что она нам?

— Сначала найдем, а потом покажу, — говорит Кэт.

Она окидывает взглядом коридор, прежде чем подняться по лестнице, и замечает силуэт теософа, который до сих пор стоит во дворе. Ей неприятна мысль, что отныне он вхож в полуподвальные помещения, может подслушивать ее слова, подглядывать за ее работой. Она не может назвать причину, но предпочла бы, чтобы он держался подальше отсюда, кухня — ее безопасная гавань, куда теперь проник неприятель.

Кэт находит то, что ей нужно, в комоде в коридоре: два больших полотнища водостойкой промасленной ткани. Приносит из теплицы моток крепкой джутовой веревки, затем они с экономкой укладывают мясо и молочные продукты в корзину с крышкой. Каждая подхватывает корзину за одну ручку, и они идут в сад за домом, доходят до конца лужайки, где тенисто от старых яблоневых деревьев, на которых кое-где видна омела. Защищенная от палящего солнца, трава здесь высокая и зеленая. Это прохладный и покойный уголок.

— Что это ты задумала, детка? — спрашивает миссис Белл, когда Кэт тяжело опускает на землю свою половину корзины.

Кэт указывает на кладку из крошащихся камней, закрытую подгнившей деревянной крышкой.

— Старый колодец, — говорит она, сдвигая крышку на одну сторону.

Из темного зева шахты несет сыростью и грибами, под крышкой плесень и паутина. Кэт убирает паутину, спокойно стряхивает паука, который побежал по ее запястью.

— Фу, как тебе не противно! — Миссис Белл передергивается.

Кэт поднимает на нее глаза.

— В жизни, Софи Белл, есть вещи похуже пауков, — произносит она.

— Для тебя, миссис Белл, — поправляет ее экономка, однако поправляет механически, как будто она говорит по привычке и за ее словами не стоит никакой обиды.

— Ладно. Мы увяжем все в плотные свертки, а потом опустим в колодец на веревке и привяжем ее… Вот к этой поперечной палке, — объясняет Кэт, поднимая с травы обломок деревянного поддона и укладывая его поверх колодца.

— Наверное, там внизу холодно. Во всяком случае холоднее, чем в кухне, — размышляет миссис Белл.

— Скорее всего, так и есть. — Кэт откидывает крышку корзины и принимается выкладывать ее содержимое в густую траву.

— Молочные кувшины туда не опустишь. Придется держать их в тазах с холодной водой прямо в кухне.

— А если к обеду начнет скисать, остатки прокипятим. Тогда не прокиснет хотя бы до утра, — прибавляет Кэт.

Легкий ветерок шуршит пергаментными листьями у них над головой. Миссис Белл стоит, широко расставив ноги, и силится отдышаться. Она смотрит в зев колодца с мрачным недоверием, он пугает ее.

— Откуда ты узнала, что здесь есть колодец? — спрашивает экономка.