— Птицы на дорогах. Ожидают своих возлюбленных.

— Да, — сказал я.

Потом, засыпая, начала бормотать нечто совсем невразумительное:

— Жанна д'Арк короновала его в тысяча четыреста шестьдесят втором году.

— Кого короновала? — спросил я.

Она опять вздохнула:

— Моего дядю.

— Вероятно, это ему очень приятно.

— Конечно. Новая Жанна дАрк, — прошептала она. — Только никому не говорите. Никогда. Это секрет.

— О'кей.

— Обещаете?

— Обещаю.

— Чудесно. Спокойной ночи, милый принц. И пусть над вами витают ангелы.

Слова превратились в удовлетворенную воркотню. Тарабарщина прекратилась. Я был уверен, что она уже уснула. Она была достаточно молода, чтобы засыпать так быстро и беспечно, как животные.

Вскоре я тоже заснул.

Я проснулся от того, что меня трясли за плечо. В окно вливался яркий солнечный свет. Москитная сетка моей кровати была откинута, около меня стояла Дебора в белой пижаме.

— Вас ужасно трудно разбудить, — сказала она. — Уже почти семь.

Я взглянул на нее и вспомнил и ее. и все с ней связанное.

— Развалины, — сказала она. — Вы обещали мне встать пораньше, до того, как туда отправится экскурсия.

— Отлично

— Я пойду в свою комнату, оденусь. Вы будете готовы к тому времени?

— Думаю, что да.

Она посмотрела на меня.

— Вы всегда по утрам в таком скверном настроении?

— В конце концов, чья это комната? — спросил я.

— Извините, — сказана она. — Меньше всего мне хотелось бы сейчас разозлить вас.

Она ушла, спокойно хлопнув дверью, ничуть не смущаясь тем, что могут увидеть, как она выходит из моей комнаты. Я встал и умылся. Боль от ожога почти совсем прошла. Когда я уже заканчивал одеваться, вошла Дебора. На ней был серебристо-серый костюм, а под мышкой все та же красная сумочка. В это утро она выглядела удивительно свежей.

— Пошли, — сказала она. — Пока еще никого не видно.

Мы вышли в сад. Я запер за собой дверь. За апельсиновыми деревьями и виноградником, переливающимся ярко-красными и бурыми красками, в лучах утреннего солнца сверкало главное здание гостиницы. Терраса была пуста.

— Начнем с большой пирамиды, — сказала она. — Я отлично знаю это место, так хорошо, как будто я здесь родилась. Папа буквально прозвенел мне все уши рассказами об этих местах.

Мы вышли из ворот гостиницы на дорогу, где стояли наши машины. Дебора была необычно оживленной. Я полностью отказался от всяких попыток понять причины смены ее настроений.

В нескольких сотнях футов вниз по дороге в джунглях показался массивный силуэт большой пирамиды, которую мы видели вчера ночью. Зловещий характер, который придавала ей ночь, исчез, но величие осталось — серое, холодное, отталкивающее.

Мы подошли к постепенно затягивающимся землей развалинам майанских построек. И здесь никаких признаков жизни, за исключением желтого смирного на вид пса, который сначала посмотрел на нас как-то искоса, а потом покорно поплелся вслед за нами. Мы вошли в ворота железной изгороди и очутились на арене, покрытой сухой жесткой травой, усеянной желтыми точечками цветов. Тропинка, идущая вокруг огромных кустов, привела нас прямо к основанию пирамиды. Вокруг нас, замыкая со всех сторон арену, стояли огромные разрушенные дворцы.

Но это не те развалины, к которым я приходил ночью. Те находились с другой стороны гостиницы. Дебора рассказывала мне об отдельных зданиях: вот длинные массивные стены священного двора с развалинами храма Тигров. Вот храм Черепов. Гробница Чакмула — великого Бога дождя, который держал судьбы майанской расы в своих жаждущих жертвенной крови руках. А сзади огромный храм Воинов, окруженный остатками тысячи каменных колонн, которые в свое время обрамляли площадь.

Дебора объяснила мне мистическую связь между количеством площадок и ступеней в гигантской пирамиде и майанским календарем. Я только наполовину прислушивался к ее словам. Меня буквально приводил в ужас тот факт, что такая величественная цивилизация была полностью поглощена джунглями. Вокруг нас порхали бабочки всевозможных оттенков и форм. Огромная белая цапля показалась на фоне голубого неба над храмом Воинов и исчезла.

Мы пошли по священному двору. Желтый пес робко тащился за нами. По крутым ступеням мы взобрались на площадку храма Тигров и посмотрели оттуда вниз на общую панораму двора. Стены двора были покрыты искусно выполненными панелями с изображением обрядовых сцен. Посередине каждой стены сверху было приделано огромное каменное кольцо.

Пес взобрался вместе с нами и теперь стоял на почтительном расстоянии, слегка помаргивая и почесываясь.

Мы пришли к храму Воинов. Поднялись на вершину, где две огромные каменные змеи — их хвосты развевались в воздухе, а злые морды приникли к подножию статуи — стояли часовыми перед каменным изображением самого Чакмула. Он сидел, повернув голову в сторону пирамиды, и держал в руках блюда, готовый принять жертвенное человеческое сердце.

Ощущение надвигающейся беды, охватившее меня вчера ночью, снова возвращалось.

Окружавшие нас стены были украшены скульптурными лицами Чакмула с традиционным носом, увеличенным до размеров огромного крючковатого хобота, который торчал со всех каменных стен. И вдруг меня охватил ужас перед чудовищной глупостью этой мертвой религии и мрачной извращенностью культа, при котором специально выращивали детей в клетках, откармливали их до такой степени, чтобы они могли удовлетворить жажду жертвенной крови этого безглавого Бога, сделанного из извести и больной фантазии.

Из-за угла показался желтый пес, посмотрел на нас, слегка прижав уши, потом прошел мимо каменных змей, обнюхал каменные ягодицы Чакмула и приподнял на него заднюю ногу.

Мне сразу стало веселее. Стоявшая рядом со мной Дебора посмотрела на часы.

— Пойдемте к сеноту. В свое время папа считался экспертом по сеноту. Он убьет меня, если я ничего не расскажу ему о нем.

Сначала мы подошли к большому жертвенному столу. Вокруг него росли прелестные маленькие желтые цветы. Я подумал: интересно, как они чувствовали себя, когда с алтаря на землю стекали капли крови? А может быть, именно поэтому они росли здесь? Может быть, эти цветы любят кровь?

— А что такое «сенот»? — спросил я.

— Естественный источник, или озеро, которых здесь вообще-то очень много. Но это один из самых знаменитых в Юкатане. Священный источник. Со всей округи за несколько миль приходили сюда принцы и бросали в него драгоценные камни, мужчин и девушек. Особенно девушек. Вечно бросали девушек.

Мы спустились вниз, прошли мимо полуразрушенных колонн, окружавших большую площадь, и вышли на равнину.

— Это там, к северу от пирамиды, — указала Дебора. — В джунглях. Там. Вероятно, вот эта тропинка ведет туда.

Мы пересекли открытую поляну и свернули на узкую тропинку, идущую в самое сердце джунглей. В этом месте джунгли отличались исключительно бурной растительностью, как будто они набирали здесь силы, чтобы продвинуться вперед и покрыть собою все развалины. Бабочки — теперь огромные, с острыми оранжевыми крыльями — порхали кругом. Поперек тропинки в полном боевом порядке маршировала огромная армия воинственных муравьев. Мы все больше углублялись в джунгли, а вокруг нас кричали и заливались смехом, похожим на звук металлического колокольчика, какие-то неизвестные птицы.

Тропинка становилась более широкой и наконец вывела нас на поляну. Груда разбитых камней — вот все, что осталось от стоявшего здесь когда-то храма.

Мы прошли к сеноту жертвоприношений, озеру жертвоприношений.

Мне этот сенот показался самым чудовищным из всех ужасов древности, может быть, потому, что создан он был природой, но в полном соответствии с угрюмой майанской архитектурой.

Мы стояли перед круглой воронкой, кратером, примерно сто пятьдесят футов в диаметре, — зияющей дырой, как будто в этом месте провалилась поверхность земли. Я подошел к самому краю. Стены воронки — белые, зазубренные, кое-где заросшие папоротником и случайно попавшим сюда кустарником, — круто, буквально отвесно, спускались вниз примерно на восемьдесят футов, к зеленым, спокойным водам. Солнечный свет, пробивающийся сквозь нависающие деревья, оставлял на воде таинственные золотистые узоры.